«И пусть Господь благословит вас!», часть I — Да, он ублюдок — это я убила его! И убила бы еще раз, если могла! — Спасибо, одного раза ему достаточно.
***
Ковыряться в завтраке — не самое приятное дело на свете. Особенно, когда этот завтрак готовил не ты, когда это единственное, что ты можешь получить из пищи, и когда в тебя впивается взглядом, словно хищник, Марио Манджукич. Хоть бы не так нагло смотрел, проносится в голове у Луки, когда он в очередной раз не может сконцентрироваться и ложка с глухим звуком ударяется о столешницу. Гарет сонно, удивленно смотрит на него, слабо вертит своим столовым прибором и подпирает подбородок кулаком. Его неотвратимо клонит в сон, Лука же бодр так, будто вместо своих положенных восьми часов проспал все двадцать. Наконец Марио не выдерживает первым. Довольно резко встав, отодвинув с резким скрипом стул, от которого половина появившихся на завтраке людей возмущенно дернулась, он молча кивнул Модричу в сторону коридора. Лука бессмысленными, осоловевшими глазами посмотрел вслед сильной, прямой спине, после чего бесшумно вздохнул и наклонился к Гарету, чтобы попросить какого-либо совета насчет происходящего. Бейл зевнул, пару раз зачерпнул кашу и тихо промычал что-то невразумительное. Модрич немного раздраженно посмотрел на него и тоже встал, намереваясь уйти, поэтому не заметил, как друг неотрывно, цепко пялился на невозмутимо завтракающего Ивана. — Тебя только за смертью посылать, — естественно, Манджукич недоволен тем, что его заставили ждать, но Лука был слишком сильно погружен в свои мысли. — Я обдумал твоё предложение поехать с нами в город. Думаю, это возможно в сложившейся ситуации. — В сложившейся ситуации? — эхом повторяет Лука, чувствуя себя немного глупо. — В сложившейся ситуации, Модрич. Половина команды болеет, а другая половина просто в этом не признаётся. Кель и Мес так и не выздоровели, а аристократической бледности Ивана могут позавидовать все вампиры в округе. Необходимы медикаменты, необходима еда, необходимы предметы первой необходимости и необходимы люди. Понимаешь меня? — Вокруг тебя постоянно пляшут какие-то обезьянки с просьбой взять их в город, а ты так кстати решил вспомнить про моё «предложение», так ты сказал? Манджукич подозрительно прищурил глаза, но намеренно сделал вид, что не заметил подколки. — Именно так я и сделал. Без опыта ты все равно будешь абсолютно бесполезен, — он несколько мгновений молчит, а потом добавляет тихо и как-то нехотя, — тем более Лео попросил испытать тебя. Вот оно как, почти вырывается из Луки, но тот благоразумно сдерживает пыл издевок и сцепляет руки на спине замком. Повисает достаточно неприятная пауза, поэтому он считает нужным задать пару вопросов первым. — Так, м-м, кто еще с нами пойдет? Марио будто ждал этого вопроса — он непринужденно откидывается спиной на стену, чтобы лучше рассмотреть собеседника. Лука в свою очередь тоже прислоняется к обоям, чувствуя неприятный холод от непричастного бетона, и со стороны они оба выглядят как два недоброжелателя, которые всё никак не могут найти повода, чтобы напасть друг на друга. — Мы думали о том, — начинает Манджу, — чтобы разделиться на несколько групп, на две. Ты, твоя веснушчатая шпала и Дибала пойдёте в районную аптеку, поищите антибиотики. Вторая группа под руководством Роналду обыщет пару частных домов, пока мы не уверены, что найдём. — Трое? Нас всего будет трое? — чересчур поспешно вырывается из Луки, и за это он начинает ужасно злиться на себя. Марио деланно поднимает правую бровь. — Я не поеду, я останусь организовывать порядки тут. Иван, кажется, отказался ехать с вами, я не знаю. Мы еще даже толком не определились, стоит ли отправлять с вами только Дибалу или ещё кого постарше и опытнее, но болезнь развивается слишком быстро. Мы не можем выбирать, как короли. — Выбор — понятие для слабаков, — шепчет под нос Лука, стараясь не забыть полученные сведения, чтобы поделиться ими с Гаретом. — Когда отъезжаем? — Прямо сейчас. — Что?***
В машине Лука молчит, привалившись к стеклу и прикрыв глаза в поисках хоть небольшой передышки. После небольшой перепалки — а точнее, довольно громкого скандала, в котором Пауло в творческом порыве швырнул кружкой в Месси, а тот с удовольствием приложился в ребенка толстым томиком какой-то книги, — все было расставлено по местам. Группа Криштиану завернула в небольшой провинциальный город, находящийся примерно в тридцати километрах от их убежища. Гарет с Лукой под чутким руководством всё-таки поехавшего, к сожалению не крышей, а на вылазку Ракитича и под сопение до сих пор не успокоившегося Пауло отправились в какую-то «забытую всеми» аптеку на перекрестке, ведущем к вокзальной станции. — План расписан до мелочей, — прожевал фразу сквозь зубы Ракитич, заводя машину. План был просто ужасен. Что делать в случае нападения стаи кусак, не знал никто, план Б в случае неудачи отсутствовал вообще, а карта, в спешке нарисованная тем же Манджукичем, гори он в аду, оказалась настолько «приблизительной», что они пару раз чуть не потерялись и не въехали в энергоблоки, неуклюже притаившиеся за зеленью деревьев. Погода стояла ветреная, солнце то появлялось, то пропадало за кучей хмурых облаков, но дождя не предвиделось, если чутье Луки его не подводило. Ракитич нашел эту несчастную аптеку только с раза пятого или шестого — табличка обвалилась, вокруг были бетонные блоки и вырванные с корнем деревья. Хаос напоминал, что человеческая рука не притрагивалась к этому месту уже очень давно. Внутри, как и ожидалось, ничего полезного не оказалось — полки разворованы и сломаны, пустые обертки шуршали от ног и залетавшего сквозняка, а в глубине, куда не проникал дневной свет, что-то шуршало. Команда остановилась в некоем недоумении, растерянности и даже боязливости — кто знает, на что можно было наткнуться в глубине? — О! Батарейки! — радостный голос Дибалы показался каким-то чужим, незнакомым, а смысл дошёл далеко не сразу. Иван обернулся на его оклик. К фонарику, который довольно ответственно прихватил Бейл, они не подошли, но Иван, взяв в руки уцелевшую упаковку и чего-то там начитавшись, всё равно сунул их в рюкзак. Кажется, он что-то сказал насчёт другого фонарика, оставшегося в лагере и подходящего к такому типу батареек, но его никто не расслышал. Вой кусак, набредших на аптеку, заглушил его и без того не очень внятную речь. Все понимали, что внутри было настолько же безопасно, как могло бы быть в пасти акулы, поэтому Гарет, чутко прислушивающийся к происходящему как внутри аптеки, так и снаружи, махнул рукой, призывая уходить. Пауло сзади Луки сосредоточенно сопел ему в шею, а белесая макушка Ивана прыгала где-то в подчистую разворованном отделении антибиотиков. В голове вихрем носились мысли, ни одной — годной, а все дурацкие, словно на подбор: одна хуже другой. Лука заметил темные силуэты за окном и поспешил предупредить об этом и Гарета, и Ивана. Но Пауло снова дал о себе знать. К несчастью, не еще одной найденной пачкой батареек. В тот момент, когда Лука уже обернулся и был готов что-то сделать, стало ясно: слишком поздно. Хрупкая, но достаточно массивная конструкция стеллажей рухнула вниз, как карточный домик, и всё бы ничего, если бы в процессе она не наделала шуму и не погребла под собой взвизгнувшего Пауло. Вой на улице перерос в истерику, стон боли Пауло, державшегося за правую руку, отдался раной в сердце. Парень разодрал запястье, и теперь к едва зажившей травме, которую Пауло получил в первую встречу с Лукой и Гаретом, добавилась сочившаяся кровью рваная рана. Согнувшись в три погибели, он постарался перестать шуметь, но все уже отлично понимали, что стало слишком поздно: их услышали и, если не постараться, быть им съеденными. Внезапно Иван схватил Гарета за руку и нырнул в темный проход. Лука, резким жестом оправив кофту на плечах, схватил Дибалу за полностью здоровую правую руку и рванул к разбитому окну, потому что около главного входа отчетливо слышался вой. Пауло держался спокойно, но кровь уже довольно шустро стекала до локтя и капала на пол, оставляя густые разводы. Умирать было некогда, думать о том, что они скоро смогут сыграть в ящик — тем более. Счет шел на минуты, а вопросы в голове росли в геометрической прогрессии. Умеют ли мертвые видеть в темноте? Чувствуют ли они запахи? Насколько быстро их найдут и чьим поздним завтраком или обедом они станут, если не возьмут себя в руки? Пауло отчаянно хватается за руку, Лука дрожащими руками вытаскивает из рамы застрявшие наиболее крупные осколки стекла и подталкивает Пауло, чтобы тот вылез первым. Где Иван? Где Гарет? Из оружия — только невынутый, забытый нож, любезно подаренный Иваном Луке. Но он абсолютно не прибавляет уверенности в себе. Пауло оказывается на улице, крупно дрожит от адреналина и страха, а Лука перемахивая через своеобразный выход, видит на земле крупные длинные осколки стекла. Жаль, что нет лишней ткани, чтобы обмотать основание и использовать как оружие. Крепко схватив подростка за локоть, Лука, отчаянно стараясь контролировать дыхание, вертит головой по сторонам. Там — парковка, там — лесополоса и ограждения, а там… Он тащит абсолютно не упирающегося парня на парковку, за перевернутую машину, а сам лихорадочно отрывает от своей успевшей полюбиться красной толстовки ровные полоски ткани, чтобы перевязать рану. Пауло вскрикивает и зажимает руками рот — слишком больно. Боль перенапряжения бьет по вискам, отдается в носу, и Модричу кажется, что еще немного, и сосуды в носу просто лопнут. Им надо срочно соединиться с Гаретом и Ракитичем, поэтому Лука принимает единственно верное решение — решение вернуться к машине и там ждать остальных. Пауло хочет что-то сказать, но Лука крайне грубым жестом затыкает ему рот и резко тычет рукой в сторону кусаки, который заметил их и медленно двигался к «укрытию». Не давая себе ни возможности получше рассмотреть жертву, ни отчета в том, что может произойти несколько мгновений спустя, Лука замирает и быстро соображает. Сейчас или никогда. Пальцы сами сжимают нож, спина и плечи вспоминают прикосновения и повелительные движения, которые позволят не ошибиться, не сделать роковое движение, чтобы вот так бездарно потерять жизнь… Лука замахивается и резко делает выпад рукой, доверяясь инстинктам — нож входит в правый висок кусаки. Тот хрипит и падает, кажется, умирая. Пауло за плечом напоминает о себе загнанным дыханием. Лука оборачивается на него и только готовится что-то сказать, когда его взгляд распознает позу, в которой стоит подросток: скрюченная спина, поджатая нога, грязные пыльные пальцы, держащиеся за… — Нет-нет-нет, — Лука хочет, Лука хотел бы сказать что-то другое, но из него вырывается только вздох сожаления и бешеного отчаяния. — Не говори мне только… что… черт возьми, когда, как? — Не знаю, — умоляет Дибала. Его взгляд безумен и в то же время строг. — Я просто почувствовал резкую боль в ноге, и вот… Я не смогу бежать, понимаешь? Понимаешь? Понимаю, хочется рыкнуть Луке в ответ, но он сдерживается и вместо этого оглядывается, надеясь, что сейчас как по волшебству, по мановению волшебной палочки из-за угла покажутся живые и невредимые Гарет с Иваном и покажут, что делать… Как отсюда выбраться… Эта вылазка — полный провал. Но жизнь жестока и не преподносит чудес — они пару минут беспомощно крутятся, точнее, поиск решения ищет только Модрич, Пауло оседает на землю и держится за внешнюю часть стопы. Дует сильный ветер и мешает рассмотреть всё четко, потому что непослушные отросшие волосы начинают лезть в глаза. Сзади вновь раздаётся истеричный визг, и Лука дёргано поворачивается, открывая и без того ошалевшие от страха глаза. Навстречу им хромают две кусаки, один с явным энтузиазмом тянет полуразложившиеся руки, а второй хромает так, что сквозь полуистлевшую одежду видно мясо и сломанную кость. Пауло сзади произносит не то «мне страшно», не то «давай в рукопашный», когда Лука проводит устало болящими пальцами по волосам и крепче сжимает карман кофты. Визг становится всё истеричнее, потому что кусаки добрались до своего обеда. Дибалу сзади бьёт крупная нервная дрожь, но в его глазах, Лука знает, непоколебимая уверенность в том, что за жизнь они будут драться до последнего. Где Иван и Гарет, когда они так нужны?***
«И пусть Господь благословит вас!», часть II — Это не любовь, а всего лишь укрытие. Способ остаться живым. Понимаешь меня?
***
Именно сейчас хочется глотнуть свежего воздуха, закрыть глаза и забыть обо всё происходящем. Именно сейчас этого делать нельзя. Легкие горят от ужаса, а совершенно измученный тревогой мозг сообщает, что нельзя останавливаться, надо продолжать думать и работать, чтобы остаться в живых. Лука быстро оглядывает асфальт рядом, и фортуна улыбается ему — рядом, из машины, торчит полувырванный железный штырь. Немного усилий — и новоявленное оружие готово к бою. Модрич степенно выравнивает дыхание, начинает смотреть ясно и не позволяет панике захватывать контроль над своим телом — тем не менее, она все равно сдавливает ребра железным обручем. Одно лишь крохотное напоминание о том, что их группа была вынуждена разделиться, а Пауло ранен, и серьезно или нет знает один лишь Бог, серьезно давит на психику. Лука думает, что за то время, что они с Гаретом пытались жить в одиночку, все события, накладывающиеся друг на друга, смогут подкоптить нервы; действительно, подкоптили. Временами казалось, что они уже ничем не отличаются от кусак, которые их окружают, что живые мертвецы — это не ожившие кошмары, а люди, оставшиеся в мире, который им больше не принадлежит. Но именно сейчас, в минуту наиотчаяннейшего состояния и полного раздрая мыслей оказалось, что, что бы ни случилось, они еще в состоянии удивить мир и самих себя в частности. Кусака замахивается остатком руки, открывает рот и издаёт какой-то свистящий крик, когда Лука четко отмеряет удар и размазывает полумягкий череп. Кусака падает замертво, а второй мертвец с хрипом запинается о своего собрата и уже на земле хватает Модрича за лодыжку. Ощущение длинных холодных пальцев на своей ноге точно не обнадеживает, а Лука, отлично знающий, чем может закончиться хотя бы небольшая царапина на его теле, перестает двигаться, примериваясь в желании ударить врага. Но пальцы начинают сжиматься судорожнее, ногти в опасной близости от голой кожи, риск словить инфекцию и умереть в агонии, чтобы потом восстать вновь — выше. Внезапно затылок мертвеца пронизывает что-то твердое и блестящее, моментально принося ему гибель. Глаза начинают закрываться от пережитого волнения, но остатками мудрости Лука различает рукоятку ножа, обернутую темно-синей тканью. Догадка обращается в реальность — из-за перевернутого набок грузовика нарисовываются взъерошенные Гарет и Иван. Измученные. Живые. Лука со вздохом вытаскивает свою лодыжку из-под захвата обмягших пальцев, делает пару шагов назад по инерции и падает на землю, закрывая лицо руками и тут же запуская пятерню в волосы. Всё закончилось. Осталось только дышать ровнее и… И узнать, что случилось с Пауло. Гарет первым делом бросается именно к Луке, протягивает руку, чтобы помочь встать, но Модрич выдавливает задушенный протест: — Не надо, — охрипший голос режет тяжелый воздух, а Иван, подходя ближе, как-то незнакомо глядит в его сторону, после чего окликает Дибалу. — Пауло? Что произошло? Подросток сбивчиво начинает объяснять, но после первых двух-трех предложений сбивается и начинает молчать, лишь жестикулируя руками. Очевидно, пережитый шок не даст так просто избавиться от минувших событий. От убитых кусак нестерпимо несет гнилью, и Лука, сморщившись, отползает ещё дальше. — Ходить можешь? Нет? — Пауло на вопросы Ивана молчаливо болтает головой и как-то мрачно и растерянно одновременно смотрит на рану руки. — Гарет, отнеси его в машину. Бейл кивает, и Лука неожиданно поражается тому, что Ракитич спокойно позвал его друга по имени. Это прогресс? Или у них тоже произошло что-то, заставившее пересмотреть приоритеты на жизнь? Лука, не вставая, поворачивает голову и смотрит, как Бейл легко поднимает подростка на руки, а тот слабо отбивается, но, естественно, тщетно. Когда спина друга исчезает за поворотом, Лука возвращается взглядом к оставшемуся Ивану и крупно вздрагивает: тот успел опуститься на землю, упираясь коленками и протягивая руки к его едва не пострадавшей лодыжке. — Я должен… — начинает он, натыкаясь на настороженный взгляд сидящего Луки, — должен проверить, не ранили тебя. Иначе… — Да, иначе я буду считаться зараженным, — перебивает его Лука и убирает ногу с траектории руки Ивана, не давая до себя коснуться. — Я сам, — коротко сообщает он. Иван непроницаемо смотрит на то, как Лука внимательно осматривает ногу, и тоже убеждается в том, что всё обошлось. Внезапно, видимо, повинуясь не только правилам безопасности, но и какому-то личному побуждению, он осторожно ловит левый локоть Модрича и немного притягивает к себе. — Руки, Лука, — негромко информирует он, пока нейтрально-холодные подушечки пальцев почти ласково — ласково? осторожно — бегут по предплечью и забираются под ткань. — Я должен быть уверенным сам… Модрич как загипнотизированный смотрит на то, как чужие руки медленно оглаживают его плечи, запястья, локти, а взгляд внимательно отслеживает каждый синяк, грязь и пыль на руках. Желание вновь увидеться с Гаретом отодвигается куда-то на второй план, потому что трепетные касания, которым так желанно отдаётся тело против воли хозяина, кажется, будут продолжаться вечно. Довольно интимный процесс — Иван осматривал Модрича на наличие предполагаемого заражения, — прерывают шаги Бейла, и Иван убирает руки. Лишь пересекается взглядом с Лукой — и у того, и у другого настороженность в глазах. — Разрыв связок стопы. Я не уверен, но… может, не разрыв, а растяжение. — Спасибо, — глухо отзывается Иван, и тут же ни к селу ни к городу добавляет, — мы не можем просто рассказать Месси обо всем случившимся, он вырвет нам голову и посадит тела на колья. — Логично, — соглашается Гарет. — Пауло сказал, что сможет наврать о том, что он всего лишь неудачно упал, а ты, Лука, помог предотвратить ухудшение травмы. — А рана на руке? Тоже упал? — вскидывается Иван и встаёт с земли. Наваждение пропадает, и Лука смаргивает. Становится прохладно и неуютно. — Месси может купиться на эту придурь раз, два, но на третий он обязательно полезет раскалывать этот орешек, и поверь — поверь — он узнает правду. Пауло хоть и ершится, но боится его не меньше вас. Гарет задумчиво прикусывает губу. — Давайте вернемся в машину, — предлагает Модрич, находя довольно опасным находиться на улице вот так, абсолютно не защищенно. — И пока едем, подумаем, как объяснить произошедшее. — Сказать правду, — глухо шепчет Ракитич сам себе. Гарет смотрит Луке прямо в глаза и оба синхронно качают головами.***
Когда разъяренный Лионель Месси широким шагом подходит к ним, едва сжимая кулаки от нетерпения узнать, что произошло, Лука понимает, что сказать правду — это пойти по пути наименьшего сопротивления и умереть самой быстрой смертью. Ситуация оказалась трагически ужасной: вторая группа с Роналду вернулась на три часа раньше них, и их операция прошла весьма успешно. Ракитич же со своей командой побили все предыдущие антирекорды: потерять и человека, и медикаменты, и нервы… Вытаскивая матерящегося от боли Дибалу из машины, Лука думал, что хуже уже быть не может. Они потрепанные, грязные, половина в крови, а вторая половина — в глубочайшем шоке от увиденного. Оказалось, хуже быть может. Хуже — это когда Месси с едва заметно трясущимися руками подходит к ним и, несмотря на обманчиво невинный маленький рост, может закончить то, что не доделали кусаки. Убийство четырех человек вряд ли его смутит. — Объяснитесь! — рычит он, как только подходит достаточно близко. — Ну, — начинает было Пауло, очевидно, готовясь принять весь удар на себя и наивно полагая, что его простят быстрее всех. — Нет! Пусть говорит кто-то, у кого есть мозги! — его прерывают моментально. Лука в поддержку перехватывает его за правый бок поудобнее, а Дибала, нечаянно наступив на больную ногу, шипит от непрошеной боли. — На нас напали, — гробовой голос Ивана вполне обоснован. Он скрещивает руки на груди и заслуживает один из наиболее ненавидящих взглядов, которым его одаривает Лионель. — Ситуация была тяжелая, Пауло ранили… — Не сомневаюсь! Я бы удивился, если бы этот упырь вернулся в целости и сохранности, а вы — с парочкой сломанных костей и атрофированным чувством смелости! Что с ним?! — от переживаемого гнева он настолько внезапно и резко рявкает, что все, кто находился перед главным входом дома и перед приехавшей машиной, синхронно вздрагивают. — Разодрал руку. Растяжение связок стопы, думаю, — хмуро отвечает Пауло, полностью смиряясь с тем, что без повышенных тонов сегодня не получится. — Пара царапин. Лионель бросает на него взгляд, которым можно гнуть ложки. — Я помогу, — подходит Манджукич и быстрыми, ловкими движениями подхватывает несопротивляющегося парня под мышки, позволяя опереться на себя. Лионель даже не смотрит на него. — Вы — стоять! — Лионель указывает пальцами на Гарета и Луку, и последний понимает, что вот сейчас и с именно этого момента может начаться настоящий пиздец. — Хоть одно неверное слово, и вы попрощаетесь с этим светом раньше положенного! Потихоньку неукротимый пыл Месси начинает пропадать, и он уже гораздо лучше начинает контролировать себя, держать себя в руках. Но отвечать Лука не планирует, его же примеру следует и Гарет, поэтому Ракитич безмолвно принимает эстафетную палочку. — Гарет был со мной. Лука спас жизнь Пауло, — видимо, избрав политику разговора емкими лаконичными предложениями, Иван выручил как минимум два уставших тела. Лионель напряженно замирает, тем не менее находясь в еще чересчур опасном возбужденном состоянии. — Спас жизнь Пауло? — бровь капитана картинно взлетает вверх, Иван, в свою очередь, спокоен как в танке. — Спас жизнь Пауло. Он помог разобраться с кусаками, пока мы с Гаретом искали путь, чтобы помочь им. Лионель открывает рот, чтобы возразить чем-то, но тут же передумывает. — К черту. К черту, а ты, Модрич, за мной, — он быстрым раздраженным шагом идет к дому, и Лука, не оборачиваясь, следует за ним. Он не оборачивается, поэтому не видит, каким задумчивым взглядом провожает его Иван. Они быстро пересекают холл, гостиную, идут куда-то вглубь. Снаружи дом не казался особенно громадным, но внутри он оказался больше похожим на муравейник — двери, двери, двери… Наконец Лионель толкает дверь в дальнюю гостиную, где Луке не удалось еще ни разу побывать. Он не успевает осмотреться, потому что, во-первых, на столе, придвинутом к окну, сидит Пауло и сосредоточенно поправляет новоявленный бинт, а во-вторых, дверь громко захлопывается и Лионель встаёт перед ним. — Это правда? Ты защищал Пауло? — глаза непроницаемо впиваются в Луку. Тот решает взять пример с Ракитича: спокойствие, только и всего. — Да, — коротко, но понятно. — Пауло? Он помог тебе? Не смей врать мне, — считает нужным моментально предупредить Месси, когда парень поднимает взъерошенную голову на обращение к себе. — Благодаря ему я всё еще жив, — пожимает плечами, поддевая кончик бинта в стремлении схватить руку крепче. Но ответ абсолютно удовлетворяет Лионеля. Повисает напряжение. Повисает на долгие две или три минуты. Месси как-то нехотя, но выносит вердикт. — Спасибо, — скрепя сердце произносит он, и в глубине холодных глаз Модрич впервые видит что-то, очень похожее — отдаленно, но похожее — на тепло. — Я вначале подумал, что это какой-то очередной бестолковый план Дибалы, но был не прав. Они почти синхронно поднимают правые руки для рукопожатия. Темно-карий взгляд сталкивается с просто медовым, и, может быть, именно в этот самый момент они становятся немного терпимее и доверчивее друг к другу. Теплые пальцы хватают ладонь, мужчины пожимают друг другу руки. — Я наверх, — осторожно сообщает Лука, и Месси задумчиво кивает. Что-то в его глазах заставляет хорвата побыстрее покинуть комнату. Лука выходит в коридор, но закрывает дверь не до конца. Внезапно он слышит приглушенный голос Месси и подходит поближе, обратно. Лука не преследует цель подслушивать личные разговоры других, но просто не может оторвать глаз от кусочка увиденной картины: Пауло сидит на столе, прижимая окровавленную руку к груди, а перед ним — Месси, от которого видно только часть плеча и спину. — …подвергать себя опасности, — прислоняется ухом к дереву и различает чужие негромкие слова Модрич. — Как ты думаешь, разве этого хотели бы твои родители? — Мои родители вообще ничего не хотели, — следует раздраженный голос. — Безрезультатно сейчас стоять передо мной и выяснять, чего хотели два безответственных взрослых человека. — Прекрати, — тон Месси стальной и немного обреченный. — Пауло… — негромко начинает он, и Луке приходится еще ближе прислоняться к двери, чтобы расслышать разговор. Сердце бьется как сумасшедшее, а дыхание задерживается само собой. Ноги неприятно холодеют. — Пауло, твои родители очень тебя любили. — Незаметно что-то было. — Заметно. — Нет. — Слушай меня, пожалуйста. Я мысленно поклялся защищать тебя, взял под своё крыло и в своей голове пообещал им, что не дам тебе страдать, не позволю причинять боль хотя бы, — слышишь меня, Пауло? — хотя бы до твоего совершеннолетия. — Мне есть восемнадцать. — Знаю, — голос немного повышается, но не из-за злости, а от какого-то нелепого отчаяния. — Но это не отменяет того факта, что я хотел бы оставить тебя целым немного больше, чем четыре месяца, не находишь? Какую ошибку должны были совершить твои родители, чтобы ты сейчас вот так о них отзывался? — Меня, — Дибала старается быть саркастичным, но он уже менее уверен в себе. — Кажется, их главной ошибкой был я. — Возможно, ты прав. Но их сейчас здесь нет. Стоит ли тогда постоянно лезть на рожон и терпеть боль, которой можно было избежать? — голос Месси становится теплым, и Лука впервые слышит в его голосе поддержку. Модрич переступает с ноги на ногу, желая узнать, чем закончится разговор, до того, как он уйдет передать его Гарету и услышать его мнение. Мгновение, и разговор стихает. Сердце Модрича падает в пятки, и он с леденящим душу страхом внезапно решает, что его раскрыли. Он бросает быстрый взгляд в щелку между дверью и проемом, забывая дышать. Паника сдавливает горло и грудь, но глаза выхватывают, как Месси осторожно обнимает Пауло, а тот вцепляется ему в шею и дышит в ухо. Лионель осторожно, по-отечески прижимает своего приемного сына и что-то доверительно шепчет на ухо. — Выкобениваться перед лицом опасности — не лучший способ отомстить родителям, — голос Лионеля громкий и уверенный. — Береги себя хотя бы ради меня. Хорошо, Пауло? — Хорошо, — следуют решительные слова в ответ.***
«И пусть Господь благословит вас!», часть III — Ты думаешь, она нас ненавидит? Она вкладывала в нас душу, она работала с нами и сидела до глубокой ночи, разбираясь в наших ошибках. Она радела за нас, как никто другой, и вставала горой, когда дело доходило до драки. Она была одержима нами. Черт возьми, конечно, сейчас она нас ненавидит.
***
Глухо ворчащий гром не добавляет уверенности в себе. Жерар скучающе лежит на траве, заложив руки за голову, и смотрит на преддождевое небо. На светлую лазурь медленно наползают свинцовые темные облака, поднимается ветер, и духота даёт о себе знать. Дышится тяжело. Позади, под тенью дерева, лежит Серхио: он методично качает пресс, убрав руки на затылок. Они не разговаривали все два часа, потому что говорить, вообще-то, было не о чем. Сейчас же Рамос решил продолжить держать себя в форме, но если не рассказать ему о том, что во время дождя можно намокнуть, можно довольно серьезно пострадать. Жерар решает предпринять первую попытку. — Рамос? Серхио сосредоточенно хмыкает, давая понять, что он весь во внимании. — Сейчас будет дождь, ты это понимаешь? — Пике не может ничего с собой поделать, но он бессознательно обращается к Рамосу, как к маленькому ребенку — бестолковому человеческому существу, которое за недостатком жизненного опыта творит всякую бессмысленную ерунду. Он — упертый ребенок, на которого повысишь голос — он начнет спорить, и необходимо постоянно разжевывать самые простые вещи, например… Например, «сейчас будет дождь…» — Я рад, что твои биологические часы в норме, — на выдохе отвечает Рамос, делая еще пару ритмичных движений. Его футболка задирается, и Жерар бессознательно опускает глаза на рельефные мышцы живота. Он нарочно заставляет себя поднять глаза и посмотреть на листья кустов, беспокойно зашумевших на ветру, чтобы хоть как-то отвлечься от непрошеных мыслей. Жерар поджимает губы, чтобы ответить очередной колкостью, но Серхио вдруг энергично поднимается и потягивается. — Успокойся, я знаю, что нам надо найти укрытие от дождя. До фермы сорок минут по проселочной дороге, но, к счастью и для тебя, и твоей больной клешни, я нашел короткую дорогу. Пике не может удержаться от того, чтобы закатить глаза. Боже, нет, видимо, ему суждено намокнуть этим днем. — Мы сможем сократить почти втрое, — Рамос смотрит сверху вниз и словно нарочно не замечает горящего взгляда. — Это около двадцати минут. — Двадцать минут — это половина, Рамос, — тут же раздраженно отзывается Пике, потому что просто не может игнорировать такие грубые математические ошибки. — А ты сказал треть от сорока. Треть от сорока — это приблизительно тринадцать минут. Тринадцать! Рамос презрительно прищуривается. — Подымайся. Жерар довольно ловко встает и на пробу слегка упирается на больную стопу. Пара дней отдыха сделала своё дело качественно, и он может совершить пару шагов. Но из-за тугой повязки его возможности довольно широко ограничены, поэтому двигаться быстро они не смогут. Серхио устремляется вперед, иногда оглядываясь, чтобы проверить, что его спутник до сих пор жив. Тучи надвигаются медленно, но неотвратимо. Сильный ветер начинает ощутимо сбивать с пути. Внезапно Серхио резко сворачивает вправо, к реке, и исчезает за кустами. Жерар повторяет маневр, аккуратно преодолевая крутые склоны и мешающиеся под ногами сорванные ветки. Вскоре он различает массивную спину, обтянутую черной футболкой, около раскидистого дерева. Справа слышится отчетливое бурчание воды — они у места, где река круто уходит вниз, образуя провалы и даже средней сложности водопады. Вода здесь темная, глубокая и довольно опасная. Почва пару раз уходит из-под ног, но Серхио это не мешает, в отличие от Пике, который едва держится на ногах. — Перейдем на ту сторону реки, — неопределенно машет рукой Рамос. — Я ведь уже осмотрел первый дом, там пусто. Может, дойдем до второго? Он меньше, но ближе. Надо только пересечь водопад… — Пересечь водопад? — изумляется Жерар. — Ты тронулся? — почти ласково спрашивает он, но Серхио уже вышел к открытому берегу и стал высматривать появляющиеся из-под быстрого течения то тут, то там мокрые булыжники. Они рассыпаны неровно, рядом лежит переваленный через всю реку ствол дерева, но пройти поверх него невозможно — кора мокрая, сгнившая и неприятно блестит в лучах последнего солнца. Шум падающего потока воды перекрывает уши. Насколько высок этот водопад? Что будет, если Жерар неосторожно поставит ногу и сорвется вниз? Мысли прерывает недовольный окрик Рамоса. — Здесь можно пройти. Шевелись, плотва! — Чтоб тебя пираньи обожрали, — сквозь зубы рычит Пике, отлично понимая, что никаких рыб в таком мощном течении нет и в помине, не говоря уже о таких фантастических вышеупомянутых, как пираньи. Но что делать — он тоже подошел к краю и уловил последний момент — Серхио ловко, почти позёрски перепрыгивает последний камень и деланно поднимает руки на том берегу, принимая несуществующие аплодисменты. — Что, ты всё-таки не против намокнуть под дождем? — счастливо глумится он, приваливаясь к какому-то дереву. Жерар отлично знает, что с его абсолютно не зажившей ногой, беспокоящимся инстинктом самосохранения и головой на плечах шансы пересечь реку минимальны. Рамосу ничего не помешало, у него нет мозга… Тем, кто умный, всегда ведь приходится труднее, а дуракам везет, поэтому… Первый прыжок, и сразу роковой. Пике как-то не задумываясь решил, что толчковой ногой будет здоровая, поэтому зависнув на мгновение над этой пропастью, моментально осознал, что совершил ошибку. Миг, когда трагедия еще не произошла, но изменить ты уже ничего не можешь, а можешь только наблюдать, самый будоражащий. Еще не ударившись больной ногой о камень, он фантомно чувствует боль. Стопа бьется о мокрый холодный камень, разрывается от непредполагаемой нагрузки, и Жерар теряет равновесие, уходя под воду. Холодная толща с распростертыми объятиями принимает его, но дна не достать даже с его немаленьким ростом. Ледяная вода моментально сковывает мышцы, конечности, и невозможно понять, где выход, где воздух, потому что голова начинает кружиться, а воздуха катастрофически не хватать. Внезапно его резко потянуло вперед, а потом — вниз. Вода залилась в уши, в рот, в глаза, и, будучи полностью дезориентированным и беззащитным, Пике успел только подумать о том, что, вероятно, мощное течение вынесло его в водопад. Это не к добру. Последнее, что он помнит — оглушающий удар о воду. Потом мир расплывается, в непроглядной темноте появляются белые всполохи и пятна, а звук пропадает вообще. Кажется, что Жерар просто сидит в герметичной комнате: тишина давит на уши, беззвучие давит на мозг, а рук и ног нет вообще. Он в вате? Или вата в нем? Ощущение полной беззащитности порождает панику, но здесь паника, кажется, не работает вообще. Он не чувствует ни страха, ни голода или предположительного холода. Только сильное давление и желание хотя бы что-то расслышать. Постепенно, некрупными тягучими волнами сознание уходит, и тело начинает заливать приятная теплота. Появляется голова, руки и ноги, потом — пальцы. Думать не хочется, хочется закрыть глаза и представить себя в теплой постели, с командой. Услышать родной бесящий до невозможности голос Неймара и сейчас же встать с адским желанием дать ему по лицу, чтобы угомонился. Горечь из-за утраты команды уходит на второй план, потому что ни одна мысль не задерживается долго. Хочется спать… Он слышит, как кто-то настойчиво зовет его по фамилии. Сначала это просто бьет по вискам, как звук колокола или гонга. Потом воспринимается всё отчетливее, живее, и вот уже появляется звук — какое-то гудение, жужжание. Тело как вата, тела нет. Есть только гонг, по которому бьют прямо под ухом. — Пике! Эй, ушлепок! Пике-е! — настойчиво жужжат под ухом, голос знакомый, но вспомнить его обладателя не предоставляется возможным. Наконец-то мир начинает проявлять себя: что-то хлюпает, воздух гуляет вокруг и ударяется о деревья, или о стены, или о кусты и траву — он в помещении или до сих пор у реки? Река вспомнилась до мелочей, он же потерял сознание, ударившись о толщу воды. Он получает еще парочку лещей и протестующе мычит. Голос доносится как из бочки. — Пике! — его услышали. Кто его услышал? Нестерпимо болит лодыжка, бедра, затекли все конечности. Шея отказывается двигаться, и единственное, что получается из задуманного — это облизать губы и открыть глаза. Сначала Жерар подумал, что он всё-таки сыграл в ящик и оказался на том свете — потому что зрение не поймало ничего, кроме непроглядной темноты. Потом, вспомнив, что на том свете вообще-то должны ослепить белым светом, он сдуру решил, что лишился зрения — и это было уже больше похоже на правду, так как он ощущал себя не человеком, а мамонтом, которого нерадивые охотники уже месяц пытаются поджарить на костре. Подвигав пальцами и пошкрябав что-то склизкое и холодное, он решил, второй вариант больше похож на правду — грудную клетку словно пронзили тысячи стрел. Было больно дышать. — Дыши глубже, — неуверенный голос так же неуверенно диктует, что делать, и Жерар от нечего делать слушается. — Ты хоть слышишь меня? Пике хочет промычать что-то вразумительное, но у него получается только напрячь горло. Он снова облизывает губы и шепчет: — Да, — на удивление, голос есть. Сиплый, но такого тоже достаточно. Чтобы хоть как-то разработать горло, он еще раз подтверждает, — да, я слышу тебя. — Живой еще, — обреченно-облегченные нотки наконец-то стали знакомыми, и Жерар чуть не дернулся от воспоминания того, кто сейчас являлся его спасителем. Черт возьми, Серхио, верни туда, откуда взял… — Как ты себя чувствуешь? — слышать неуверенность в голосе Рамоса как минимум непривычно. Как максимум — приятно и странно, потому что Пике начинает различать горячие, жгущие ладони на себе и на грудной клетке — видимо, Серхио, чтобы заставить его прийти в себя, тряс за грудки. — Что произошло? — выдавливает Жерар, начиная двигать руками. Он лежит на чем-то мягком, но прохладном. Сухо. Слышно как барабанит дождь, значит, всё-таки в помещении. Глаза наконец-то стали различать неясные тени вокруг — он не ослеп, он просто в темноте. Неясное пятно из Серхио, фигуры интерьера, темнеющий синий кусочек неба с рассыпанными звездами — всё говорило о том, что с момента его отключки до настоящего прошло немало часов. Внутрь врывается холодный воздух, Жерар начинает трезветь и сгибает руки, чтобы попробовать сесть. — Ты упал в воду и потерял сознание, — уклончиво отвечает Рамос. В темноте не видно его лица, и очень сложно сказать, что он думает по этому поводу. — Я прыгнул за тобой и не дал утонуть. — Я должен сказать спасибо? — голова не болит, сидеть, кажется, не больно, лишь только болят бедра. Жерар широко зевает, чтобы снять давление, и словно очухивается от своего долгого сна — он начинает воспринимать мир чутко, как раньше. Серхио перед ним мнется. Он сидит рядом, близко-близко, если захотеть, можно протянуть руку и дотронуться до его плеча. — Да, вообще-то, это была плохая идея, — признает он. Что такое? Куда делся весь его запал, его цинизм и нарциссизм? Вымыла река? Жерар поправляет рукой уже высохшие волосы и наклоняется, чтобы рассмотреть выражение лица Рамоса. Тот немного недопонимает его. — Я нашел спички… — немного шуршания, чирк — и в воздухе пляшет задорный оранжевый огонек, разгоняя тени с лица Серхио и Жерара. Пике наконец-то может рассмотреть своего собеседника — глаза Рамоса бегают, а сам он чересчур зажат для человека, который несколькими часами ранее был непобедимой машиной. Что-то не так. Спичка гаснет. По воздуху плывет запах гари. — Что-то не так? — Жерар считает нужным всё-таки задать этот вопрос, потому что происходящее не дает покоя. Такой Серхио даже не вызывает раздражения — лишь любопытство и намерение во что бы то ни стало узнать, что произошло. — Ты не приходил в себя с обеда, я испугался, — чиркнула спичка. Голос Серхио уже увереннее, он греет замерзшие пальцы у маленького огонька. — Испугался чего? Что я всё-таки отдам концы? — требовательно, пытливо спрашивает Пике, начиная тянуться к больной лодыжке. — Что? — знакомое возмущение. — Если бы ты умер, я бы только обрадовался… — Да тебе стало одиноко… — утвердительный голос Жерара поставил жирную точку в этом споре, которого даже не было. — Даже сейчас ты привычно пытаешься скрыться под своей маской ненависти и безразличия, хотя сам уже далеко так не думаешь. — М-м, — неоднозначно мычит Серхио. Нельзя точно сказать, угадал Жерар или нет, потому что спичка снова погасла, запах гари прибавился, и лицо напротив исчезло. — Ты правда настолько привык ко мне, что прыгнул в воду и вытащил из наиболее гуманной версии смерти в сложившемся мире? — Я умею быть благодарным, — привычно огрызается Рамос, впервые за весь разговор хоть немного становясь похожим на самого себя. — Ты спас меня, я спас тебя, теперь мы квиты. Жерар ошарашенно молчит. — Но… наверное… — голос Рамоса до ужаса потерянный. Что еще за тон? — Я должен извиниться, за то, что втянул тебя в этот дурацкий план… — Рамос, — успевает только удивленно выговорить Жерар, как внезапно почувствовал, как что-то теплое коснулось его губ. Руки резко сильно ослабели, а когда чужие прохладные пальцы с благоговейным трепетом коснулись скул, до Пике наконец-то дошло, что Серхио решил его поцеловать. Вне возможности оттолкнуть его, Жерар лишь почувствовал, как Серхио придвинулся немного ближе, вновь накрывая его губы своими. Кто бы мог подумать, что этот Серхио Рамос, бродяга, не знающий правил и говорящий такие резкие и жестокие слова по отношению к другим, может так трогательно целовать чужого человека. Человека, по которому внезапно ощутил довольно острую тоску. Кто бы мог подумать, что, проведя всего несколько дней не в одиночестве, привыкнув постоянно слышать чужую человеческую речь и пребывая обязанным отвечать в ответ, Рамос привязался, пусть толком это и не осознал. И сейчас Серхио мягко проводил горячим языком по потрескавшейся верхней губе Пике, безмолвно прося хоть как-то отреагировать. Жерар, уже забывший, что такое получать ласку в принципе — еще бы — на протяжении всего апокалипсиса смотреть на мясорубку и сплошную нервотрепку, а потом оказаться черт знает где со своим предположительным врагом, — вообще оторопел и лишь немного приоткрыл рот, чтобы пустить глубже. Серхио это оказалось достаточно. Руками он осторожно провел по шее и довольно ощутимо толкнул в грудь, заставляя лечь обратно. Жерар успел только удариться локтями о пол, а Серхио уже ловко оседлал его бедра, сжимая коленками так, чтобы не сделать больно. Он трепетно целовал Пике, позабыв, кажется, вообще обо всем на свете. Темнота стерла границы дозволенного, а ночь сделала всё в истинном свете. Днем они были непримиримыми врагами, а сейчас… — Рамос, — промычал Жерар в поцелуй, уже давно оглаживая и нажимая на спину Серхио, заставляя того искусно прогибаться под властью прикосновений, — мы не можем просто… — Можем, — стонет Серхио, запуская одну руку в чужие волосы, даря одновременно боль от раздирания слипшихся прядок и мурашки по телу. — Мы оба — парни, — Жерар с таким же упоением целуется, абсолютно не подтверждая свои слова поступками. — Что за привычка потрепаться, — нервно сетует Серхио, нехотя отрываясь и останавливаясь в гребаном миллиметре от чужих губ. — Оглянись, чувак, вокруг — блядский апокалипсис, всем плевать, ложишься ты под мужика или лапаешь бабу, которые, кстати, все вымерли. — Нет, Рамос, нет, — последняя капля здравомыслия всё-таки делает своё дело на ура. Но тело хочет ласки, тело ведь не обманешь — а, надо признать, Серхио делает своё дело очень хорошо. Чужие руки с нажимом проходятся по паре чувствительных мест, оглаживают пока еще слабо топорщащуюся ширинку — Жерар очень хорошо уговаривает самого себя не поддаваться на провокации, — и снова ложатся на шею, распаляя, царапая. — Нет, Серхио, — Жерар возвращается из похотливого состояния, остужая пыл. — Не здесь и не так. Рамос смотрит на него, но сказать как — невозможно, потому что темнота начисто стерла все вокруг. — Не здесь, Жерар? — Да. — Не здесь и не так? — У тебя с этим проблемы? Вместо ответа Серхио выпрямляется и, не слезая с чужих бедер, тянется за спичками. Он задумчиво зажигает одну, смотрит на ровный огонёк, плавно бегущий в воздуху, и примерно минуту они просто смотрят, как догорает серная головка и пламя перебрасывается на деревянное основание. — Остались последние две спички, — информирует Серхио Жерара и трясет коробком. Шуршание внутри действительно подтверждает, что все почти изведено. — Подумать только, — качает головой Жерар, будто и не услышав последние две реплики. — Еще утром ты готов был мне руки поотрывать, а сейчас спокойно цел… — осекается, потому что Серхио как-то чересчур агрессивно поднимает голову на него, и меняет смысл сказанного, — спокойно изводишь единственную возможность развести костер? — Там дождь на улице, всё мокро, — равнодушно бросает Рамос и поудобнее устраивается на чужих бедрах. Наваждение пропадает. Жерар в задумчивости бросает на него взгляд, а потом отводит его в сторону. Капли дождя барабанят по прохудившейся крыше, а Жерар с Серхио замирают, думая о чём-то своем…