Сказка

      Под дубом высоким да широким, двое юношей, пригорюнившись, до ухода ясна солнышка в тишине одни просидели. Лил горючие слёзы Баканиши-Джин, утешал его, сколько мог премудрый Казуя. Не вернулся голос милого, ни звука из уст не вылетело. Потемнело вокруг, ночка тёмная во свои права заступала. Поспешили с реки бабоньки, да с полей мужи возвращалися. Кой взбредет магу черному заглянуть в деревеньку у реченьки, так прихватит с собой ягу-бабу, и не будет житья от них людям добрым.       - Родимый мой, любимый мой, - тихим голосом Казуя Джина звал. – Уж стемнело в поле, а мы всё сидим, поспешить домой нам пора уж.       Посмотрел Баканиши на любушку глазами темными да грустными, и вздохнул он так сиротливо, что кровью сердце Казуи обливалося.       - Не тужи ты, моя душенька, утро вечера мудренее. Чай поможет нам завтра дядюшка, да из этой беды нам подскажет путь.       Крепко-накрепко обнял Джин Казую, а обняв, уста сахарные от отчаянья принялся лобзать да никак прекратить не мог.       - Будет, будет тебе, родименький, - успокаивал его Казуя. – Возвращаться пора нам с тобой домой, уберечься от ведьмы коварной.       Кивнул коротко Баканиши-Джин, опустил руки сильные, помог юноше с земли поднятися, а поднявшись, повел к Джонни-дядюшке. Ни словечка не сказав на прощание, Джин улыбокою своею пожелал ночи покойной, да прильнув губами ко лбу любимого, поцелуем нежным опечатал день.       Чуть взошло солнце красное, птицы песни свои начинали петь, а премудрый наш Казуя на ногах был. Подоил он коровушку, накормил жеребцов статных, прихватил пшено для кур беспокойных, а закончив с животиной, в дом возвернулся. Накрывать на стол по обычаю, расставлять крынки да плошки, из печи доставать мягкий свежий хлеб было юноше по привычке. Вместе с дядюшкой вместе завтракал, вместе с дядюшкой в поле ехал, и с утра до ночи трудилися, трудилися, не покладая рук. Ясно солнышко припекало, пот струился по широкой спине, по щекам, глаза ясные замутнялися. Но без жалости и без робости продолжал он свой многолетний труд.       За работаю повседневною день как миг единый пролетел. Снова к западу красно солнышко направлялося отдыхать. Отер лоб высокий премудрый-Казуя, спину гибкую свою выпрямил, огляделся вокруг на плоды труда своего трудоемкого.       - Хорошо потрудился ты, Казуя, - молвил Джонни ему по-отечески. – Ступай теперь отдохни сполна, завтра снова в поле поедем мы.       - Спасибо тебе, дядюшка, - бодрым голосом молвил Казуя. – Пойду я прогуляюся, разомнуся после работушки.       - Ступай с богом, - отвечал ему дядюшка. – Да смотри, чтоб вернулся ты затемно. Коль похитит тебя Мейса-ведьма, не смогу я тебе в том помочь.       - Не кручинься обо мне, Джонни-дядюшка, я наказа твоего не ослушаюсь, шаг туда, шаг сюда сделаю, да в мгновение ока возвернуся.       И расстались они в чистом поле, старик к дому родному направился, а премудрый наш Казуя поспешил Джина проведать. Мчался быстро он через поле, будто ветер, едва наступая, только пятки его сверкали, да власа русые растрепались. Не живой, не мертвый Казуя, оказавшись у избушки знакомой, со всей силы в дверь постучал, а постучав стал ответа ждать. Долго ждал он, долго окликивал, да никто на крыльцо не желал идти. И толкнул Казуя дверь дубовую, поддалась она, будто отперта была.       Прошел Казуя в светлу горницу и увидел там Хироми-матушку, сидела она опечалена, горьки слезы из глаз на шитье лились.       - Что случилось, Хироми-матушка? – с беспокойством спросил ее Казуя. – Почему в темноте вы плачете, почему свечей не зажгли вы?       - Ох, ты милый мой, Казушка, - тихо молвила она юноше. – Горе-горюшко приключилося, потому в темноте я и плачу. Широтан, черный маг проклятый, отобрал у родимого голос. Джин весь день в доме плакался, а проплакавшись, буйным стал. Уж я так его успокаивала, уж к себе его прижимала я, вырывался он, будто уж речной, и слов матушки не стал слушаться. Собрал в узелок печенья рисовые, привязал с водой фляжку кожаную, натянул сапоги походные, да и скрылся за дверью дубовую. Не успела я окрестить его, не успела благословенья на дорогу дать. Что же будет теперь с родименьким? Чай он к ведьме иль к магу направился. А коль с ними он не справится? Коль победы над ними не одержит он? Что тогда будет с Джинушкой? Где его мне искать прикажете?       И заплакала матушка пуще прежнего, на пол горькие слезы капали, сиротливо смотрел на нее Пин-пёсик да не знал, как хозяйку утешить.       - Не печальтесь вы так, матушка, - твердым голосом Казуя ободрял её. – Я отправлюсь в путь и найду его, а найдя, домой возвращу зараз. Не кручиньтесь вы так о Джине, будет в целости он да сохранности. Обещаю, что вместе вернемся мы, а вернувшись, затеем пир горой!       Промокнула слезы Хироми-матушка, обтерла щеки платком вышитым. Кивнула Казуе в знак согласия и, благословив, проводила в путь.       Не сдержал Казуя слова данного, в темноте домой пробирался он. Каждый куст да дерево оглядывал, чтоб никто за ним не последовал. Но во мгле ночной небо темное луны месяц показывать не желало, и в ночи густой да безлунною слышал Казуя ведьмин жуткий смех.       А тем временем Баканиши-Джин шёл дорогою широкою, широкою да безлюдною. Траву вялую пыль покрыла всю, от копыт коней след остался, да кустов колючих заросли тут и там ему попадалися. Солнце ввысь поднималося, лучи жаркие затмевали взор. Долго шёл так Джин без отдыху, шёл лишь прямо он, не оглядываясь. Вдруг увидел Баканиши дерево, а под ним тень густую, и решил он привал сделать, отдохнуть да набраться сил. Только сесть успел Баканиши-Джин, лишь лепешку рисовую из сумы достал, подбежал к нему серый зайчик, молвил зайчик человечьим голосом:       - Добрый молодец, красный молодец, угости ты меня лепешечкой! Всю неделю от волка убегал я, силушки все потратились. И не ел с тех пор я ни крошечки, уж не дай умереть мне с голоду.       Вздохнул Джин, да делать нечего. Стало жалко ему зайчишку серого, отломил от лепешки половинку он да с животинкой поделился. Быстро слопал зайчишка угощение, поклонился Джину вежливо, а поклонившись, молвил:       - Спасибо тебе за спасение, смогу дальше теперь от волка прятаться, уж боюсь его, покусает вдруг или в морду небось лапой даст. Волк у нас нынче в бокс ушёл, каждый день в лесу тренируется.       Улыбнулся Джин заячьей истории да поднялся вновь на ноги, продолжать ему пусть свой надо бы, чтобы голос свой возвратить себе.       - Коль могу я помочь тебе, скажи просьбу свою, добрый молодец. Чем смогу помогу тебе, а уж если не в силах мне, не серчай тогда.       Покачал головой Баканиши-Джин и не слова зайчонку не сказал. Лишь подумав толику времени, решил жестами спросить серого. Сделал рожу он страшную, оскалил зубы свои белые, задрожал зайка от страха и едва в лесу не скрылся.       - Вижу я к Широтану ты путь свой держишь, красный молодец, - закивал ему Джин, радуясь, но зайчишка лишь помрачнел. – Держись этой дороженьки и до дуба могучего ты ступай, там у дерева, у подножия, стало быть, кого встретишь. Он подскажет тебе путь далее, уж прости меня, что несведущ.       Потрепал Джин зайчика, поклонился ему в пояс. А зайчишка увидев змейку черную, испугался дюже да умчался прочь. Улыбнулся Джин зверьку трусливому да продолжил свой путь далёкий.       Не час и не два по дороге шел, лишь на третий он дуб увидел, а под дубом тем серый волк сидел, зубы острые злобно скаля. Подошёл к нему Баканиши и без страха ему поклонился. Подивился такому серый волк- боксер и спросил его громким голосом:       - Кто таков ты есть и с чего ты вдруг предо мною так раскланиваешься? Коль меня испужался, так зараз тебя прямо здесь я и слопаю, - пригрозил ему серый волк лесной, зубы острые обнажив.       Покачал головой Баканиши-Джин, на угрозы волка улыбнулся лишь. Дал понять он зверю, что потерян был его голос распрекраснейший, что идет он теперь к магу темному, чтоб пропажу свою возвернуть.       Призадумался серый волк тогда, а подумав, снова молвил он:       - Коли дашь ты мне воды напиться, я тебе дорогу тот же час скажу.       Вздохнул Джин, да делать нечего. Отвязал он фляжку от пояса, в пасть открытую стал водицу лить. Напился волк, головой мотнул, посмотрев на Баканиши, молвил:       - Следуй этой тропой, не сворачивай, покуда пышной акации заросли на своем пути ты не встретишь. Подле зарослей тех две тропинки есть, так ступай же ты по сторону левую, там уж встретишь кого, кто подскажет путь, а теперь побежал зайца я искать.       Сказав то, вол хвостом вильнул и укрылся в густых зарослях, и не встретился Баканиши с ним, не судьба, видать, было свидеться. Затянул он фляжку с водой потуже да пошел вдоль дроженьки. Солнце жгло его, не щадило, жажда мучала нестерпимая, у акации, подле дикою сел наш Джин на пенечек дух перевести, допил воду он из фляги той да доел лепешки рисовые.       Вдруг он слышит хруст, а затем «пых-пых» кто-то рядом с ним будто заворчал. Но не видит Джин никого вокруг, лишь пыхтение громче стало. «Кто здесь есть?» - спросить он хотел, да вовремя спохватился. Не умеет он говорить теперь, только взглядом он да движением уж изъяснялся. Зашуршал опять подле Джина куст да оттуда клубочек выбрался. Покатился он и толкнулся в пень, а толкнувшись, развернулся.       Посмотрел ёж недоверчиво на большого молодца, и не знал, что сказать ему, но решил спросить, кто он есть таков:       - Добрый молодец, не колодец, не молчи, скажи. Кто ты есть таков, и откуда вновь, человече к нам вдруг пожаловал?       Чудной тот ёж скороговорками желал с Джином изъяснятися. Но однако ж Джин странных слов его уж никак не мог в толк взять.       - Куда идешь? Не видишь – ёж? Тебя спросил, ответ не получил! – возмутился колючий клубочек.       Баканиши наш как умел, как смог, рассказал ему всю историю. Призадумался зверь, да не знал он, что молодцу посоветовать.       - Отнеси меня ты в чащу, червяков я ем там чаще, коль я вспомню вдруг дорогу, значит так угодно богу.       Взял его Баканиши-Джин, положил в жилетку за пазуху, донести ежа он до чащи смог, но в лесу становилось жутко. Деревья росли там высокие, ни цветов, ни солнце не видать совсем. В темноте сквозь ветки пробиралися, на прогалину забрели. Отпустил наш Джин чудного ёжика, тут же скрылся он в темных зарослях, и остался Джин один-одинешенек, один-одинешенек в тёмном лесу.       Вдруг закаркал кто-то пронзительно, захлопал крыльями мощными. Словно тень густая, огромная, черный ворот подле Джина на ветку сел. Смотрел ворон на Джина внимательно своим смоляным черным глазом. Испугался Баканиши того ворона, будто знак то недобрый был. Громко каркнул опять черный ворон, а затем, помолчав, молвил исподволь:       - Уж не к черному магу собрался ты? В такой чаще никто не гуляет здесь. Провинился ты пред Широтаном сам, али его рассердил непокорством?       Нахмурился Джин, кулаки крепко сжал, хотел палкою птицу вмиг смахнуть, рассмеялся тогда черный ворон, его карканье разнеслось вокруг.       - На меня ты понапрасну гнев свой держишь, юноша. Коли хочешь ты дорогу знать, то и вход и выход покажу тебе. За мной следуй ты неотступно, приведу тебя примяком к нему.       Кивнул на то Баканиши-Джин и из леса прочь за птицей последовал. Лишь смотря во след смоляному перу, по сторонам он совсем не глядел. Лишь когда вдалеке он увидел, покосившийся дом на троих ногах, понял он, что обман то был, что не здесь Широтан своё зло творит. Посмотрел на ворона Джин растерянно, а тот лишь рассмеялся.       - Кар-кар-кар! – гоготал он вслед. – Обманул я тебя глупого. Со зверьми в лесу я не в сговоре, помогать кому не намерен я. Будет что с тобой, я не ведаю, но тебе от сюда уж дороги нет. Навсегда будешь ты теперь с ведьмою, ведьмой страшною и коварною.       И сказав то, ворон улетел, оставив Баканиши посреди леса темного. А избушка та, покосившаяся, с ноги куриной на ногу, притомившись, переступала. Испугался Джин, да делать нечего. Дороги обратной не ведал он. Решил он к старухе в дом зайти, расспросить про хитрого Широтана.