Сказка

      Думал Джин да гадал, как в избушку чудну’ю ему попасть. Уж ломал он головушку, уж и так, и эдак прикидывал. Надоело ему думати, голова у Баканиши разболелася. Набрал в грудь побольше воздуху, да что мочи было закричал на весь лес:       - А ну стой, избушка волшебная, прекрати с ноги на ногу шататься. Повернись ко мне ты дверью входной, чтоб зайти я смог к Мейсе-Бабе-Яге!       Заскрипела избушка, заохала, курьи ноги передвигать начала. Задрожала земля, пыль облаком поднялась. Зашатался чудный домик, завертелся, подогнулись ноги куриные, опустилась избушка на землю, а дверь сама приоткрылась.       - Спасибо тебе, избушка!       Сказал Джин да вперед пошел, разузнать у ведьмы, разведать, где же черный маг, хитрый Широтан, в лесу темном ото всех прячется. Дверь дубовая, дверь тяжелая с превеликим трудом открывалася, а открыв ее Баканиши-Джин вмиг в избушке очутился. За спиною дверь хлопнула, ржавы засовы закрылися, да замок сам собой взлетел, да на петлях защелкнулся. Испугался Джин, оробел тот час, знать в ловушку попал добрый молодец. Ворон черный, ворон коварный со злым умыслом его сюда привел.       - Что стоишь на пороге, скучаешь? – звонким голосом его окликнули. – Проходи уж, раз пришел, да рассказывай, зачем пожаловал.       Обернулся наш Баканиши-Джин и увидел за столом деву красную. Свои волосы длинные смоляные частым гребнем она расчесывала. Из-под рубахи исподней, расшитой да кружевной, тонка ножка показалась, и красавица ее, будто ненароком, до колена оголила.       - Что ж стоишь, как столб? – рассмеялась она, да гребень в сторонку отложила. – Аль не видел в жизни красных девиц ты? Аль не видел женских ты прелестей?       Околдован был красотой такой Баканиши-Джин. Будто в землю врос, будто камнем стал, не мог молодец наш пошевелиться. А красавица белолицая всё ближе к нему подбиралася. Уж хотел Джин отвести свой взор, уж хотел он девицу оттолкнуть, но Мейса-Яга не позволила, чарами одурманила. По лицу его загорелому тонки пальцы пускала, целовала его в уста сахарные, целовала да заколдовывала. Затуманив взор, разумом овладев, повела ведьма его в горницу, а затем подле высоких свеч на лавку его усадила.       - Вижу, ты голос свой отдал за спасение любимого. Но ведь знаешь ты, что я ведьма, и пропажу твою в силах враз вернуть.       Взглянул Джин на нее с любопытством и принялся ждать продолжения.       - Что готов отдать мне взамен? – Баканиши она спросила, а спросив, на колени к Джину присела, руками шею обвив.       Растерялся тогда Баканиши-Джин, не знал, что ведьме предложить. Пожал он плечами широкими да взор потупил.       - Коль не знаешь ты, коль сказать не можешь, я тебе дам подсказочку. Будешь мне служить, меня ублажать три дня длинных и три ноченьки, помогу тебе, расскажу дорогу и вернешь ты свой голосочек. А уж если ты с заданиями моими не справишься, то придется тебе меня замуж взять.       Испугался тогда Баканиши-Джин, что с ведьмою-Ягой всю жизнь жить придется, вспомнил милого своего Казушку и расплакался горько.       - Вижу, я ты готов уже выполнять мои поручения? – усмехнулась Мейса коварная. – Что ж тогда тебе будет первое от меня задание. Сделай мне прекрасный ужин из рыбы заморской, чтобы ломтиками на рисе красиво возлежала, чтобы в остром соусе сочно мясушко с овощами готово было, да давай там побыстрее, сто лет я Ниппонского не ела! – грозно сдвинула ведьма брови да пяткой в пол ударила.       Вздохнул Джин да делать нечего. Отправился он на кухню, принялся рыбу чистить да овощи. В готовке он был неумехой, не то, что любимый Казушка: тот и мисо-супчик сварит, да удон с овощами поджарит, а уж как он мясо готовит, вспоминал Джин только с тоской. Резал рыбу он криво и косо, чистил овощи крупно да грубо, а потом уж закинул в кастрюлю, пачку карри уронил Джин случайно. Ведьма на него поглядывала, да с опаской на котелки косилася, не отравит ли чай ее Баканиши своим странным варевом.       Не прошло и трех часов с тех пор, как Джин готовить начал. Принес с яствами расписной поднос да поставил пред Мейсою-ведьмой. Покосилась она на странные яства, наклонилась да понюхала, Баканиши же рядом с ней стоял да с сомнением на Ягу глядел. Уж не знал он, как воспримет сии блюда страшная ведьма. Мейса, палочки взяв длинные, подхватила рыбки кусочек, обмакнула ее в соус соевый да в рот положила с опаскою. Долго рыбу жевала-пережевывала, а потом чешую сплевывала. Злобно глянула на Джина Мейса-баба-Яга, злобно глянула да промолчала. Взяла ведьма ложку деревянную, зачерпнула карри острое, обожгла язык, ошпарила, до того горячо да палюче было.       - Ах, дубина ты стояросова! Ах ты чертов Баканиши-Джин! Отравить ты меня вздумал? Свободу ты так не получишь! Забирай ты всю эту гадость, не притронусь я к ней, не взгляну. Уж я лучше кликну доставочку, мне в окошко еды принесут!       Вздохнул горше прежнего Баканиши-Джин, вздохнул да делать нечего. Убрал он расписной поднос, да в помои всё выбросил. Возвернулся он к Мейсе-бабе-Яге, а она уж новую загадку придумывала, потирала острый подбородок свой.       - Коль готовить ты не умеешь, - молвила ведьма. – Станешь ты моим личным лекарем, будешь чресла мои разминать!       Побледнел Джин-Баканиши, глазами странными на Ягу глянул. Только Казушке-любимому он ножки разминал. Но ведь это совсем не Казушка, нет у Джина к ведьме нежности, уж как он ее будет врачевать, представления не имел. Вздохнул Баканиши-Джин тяжко, еще горше еще печальнее, да делать нечего. Сел он на лавку рядом с Мейсой-Ягой, положил ее ноги себе на бедра и принялся ступни ей разминать. И так мял, и эдак, а про себя всё о Казушке думал. Чай не выпытает Джин пути до Широтана, чай не сможет от ведьмы выбраться? Что же будет тогда с любимушкой, как же он переживет утрату? Услышал Джин крик пронзительный, очнулся от дум своих горестных. Заметил, что ведьма на всю избу вопит, вопит да пяткой пинается.       - Что ты делаешь, бестолочь! Как мои ты ножки смеешь так вот мять?! Мои пальчики белоснежные, мои щиколотки стройные – это вовсе не кожу мять в лавке у кожевенника! Пшел прочь сей же час, бесполезная тупоголовина!       Покатился Джин с лавки, головой об печь чуть не стукнулся, глянул он на ведьму взглядом злобным, но, подумав, лик сделал грустным. Ежели разозлиться злая ведьма, не видать ему ни Казушки, ни голоса.       А тем временем ведьма по избе ходила, шагами ее вдоль да поперек мерила, задание новое придумывала, а придумавши, на Джина зыркнула. Хитрым взглядом смотрела на Баканиши она, глазищами своими рассматривала, вширь, да ввысь, да как телом он был сложен. Неуютно стало Джину, весь гусиной кожей покрылся он, а Мейса-Яга наступала, глазами коварными его пожирала.       - Коль не можешь ты не кашеварить, не врачевать, то дам тебе я другое заданье. Ты красив, хорош, телом складен, - стала ведьма коварно шептать, - так пойдем с тобой на перину пухову, будем вместе с тобой мужеложествовать.*       Побледнел Джин, белее снега стал, тьма взор его застлала. Разве мог он с кем, кроме Казушки, на перину пухову ложитися, да любви страстной придаватися? Замотал Джин головушкой да отполз от ведьмы коварной. Пусть без голоса, пусть без света белого, да любушку своего не предаст.       «Нет, не лягу с тобой на перину я, на перину, на пуховую. Нет, не буду уста я твои лобзать и не буду с тобой мужеложествовать! У меня есть друг лишь один сердешный, и душой и телом верен буду я. А тебе злой ведьме, коварной Яге! Вот тебе! Вот!» – подумал Джин и кукиш** показал.       - Ах, ты вот как вздумал поступать со мной! – закричала ведьма, затопала. – Никто и никогда не смел мне доселе перечить! – зарычала Яга, завыла, черны волосы седыми космами обратились, лик ее исказился, нос крючком стал, очи страшные, руки длинные, когти крепкие. Бросилась она на Джина, да сумел он увернуться, да к двери начал пятится. – Коль не хочешь ты быть мужем моим, то погибни ж тогда от моего взгляда гневного!       Зажглись вмиг ведьмины глаза огнем страшным да дьявольским. Поползли лучи из пустых глазниц, да на молодца направились. Закрылся руками Баканиши-Джин, помолиться пред смертью не успеть боялся. Да Казушку любимого напоследок в душе представил.       Вдруг услышал гром, вдруг услышал шум, и дверь подле Джина разверзлась. Меч стальной влетел в темну горницу да ведьмины лучи отразить сумел. Полетела волшба Мейсы-Яги в нее саму же. Завизжала ведьма голосом дьявольским, будто сам черт из преисподней явился, а затем враз стихло все, и деревянное что-то стукнулось об пол.       Когда всё поутихло, открыл Джин глаза, руки от лица убрал и взглянул на ведьмы останки. Но не ведьмы пепел на полу лежал, деревянная швабра валялась, грязным тряпьем половицы пачкая. Взял древко он, повертел в руках, не заметил и толики магии. Видно ворожба Яги-старухи против нее же обернулася. Глянул Баканиши на дверь разбитую и увидел там любушку. Не поверил он глазам своим, и расплакался от радости. Присел рядом с ним Казушка, обнял плечи широкие, а обняв, расцеловал в обе щеки загорелые.       - Обошлось всё, - молвил Казуя. – Не дрожи теперь, не кручинься, враз с тобой пойдем к Широтану и вернем твой голос.       Загрустил Джин, запечалился, ведь не знал он путь к злому магу. Лишь злая ведьма могла путь показать, но отныне стала шваброю. Заметил то Казуя прекрасный и улыбнулся, по волосам погладил любимого.       - И без Мейсы мы проклятой путь-дороженьку сыщем, - с улыбкой молвил Казуя. – Мне Таккизавушка, Хидеакинька, подарил сапоги-скороходы, вмиг домчат они к злому магу нас, и глазом моргнуть не успеется. А коль бесы нас застигнут в пути, разрублю их я волшебным мечом!       Взбодрился вмиг Баканиши-Джин, улыбнулся плану доброму. Забрался он к милому на спину, звонко щелкнули каблуки. Полетели юноши в лес темный, в чащу страшную, в чащу неведому, чтобы там разыскать Широтана, а разыскав, голос возвернуть.