Уксус

      Стены белые. Пол белый. Потолок белый. Постельное белье белое. Одежда белая. Кожа белая. Заебало. По его подсчётам это пятая ночь в карцере за похотливое поведение. Медведя отобрали — Джокер сильно сердился от этого. Сейчас он хмурый сидит на мягком полу. Закрывает глаза, чтобы представить что-то цветное. Потом смотрит на ногти, потому что они не белые. Всё одно и то же. Всё долго, всё бесит. Он хватает своё запястье и с агрессией засовывает в зубы. Улыбается, когда белый пол заливает. Санитары уже тут, как тут. Хватают его и тащат в подвал. Радостно, что от сырости камеры там санно-желтые. Проводит ласковым взглядом красное пятно.       День за днём. Смотрит, спит, изучает приходящих к нему врачей. Еда надоела. Жевать надоело. Просит у дока вишневый сок из-за дня в день. Через две недели получает 250 миллилитров. Пока глотает и смотрит на лица мерзких санитаров, всё происходит слишком быстро. Даже неприятно. Слишком стремительно, как будто он сейчас не здесь, не от мира сего. Нет наслаждения моментом. Не чувствует сладость нектара. Вспоминая, смеется над тем, что все эти быстро сменившиеся события такие серые и безликие, не носящие послевкусия.       Он снова в комнате. Всё белое. За стенами ночь. Он не может спать, хотя хочет. Ему всё надоело. После лития и прочих наркотических психотропных летает с вытянутыми в стороны руками по периметру белой коробки, кружится, плавно жестикулируя конечностями, под звучащую, не пойми где, классику струнных и капельного хора. Он чувствует, что сходит с ума. Видит, как меняется его мозг. Как он кривеет, расплывается жидкость, разглаживаются извилины. Ему нужно на воздух. К людям. Хочет облиться любимым насыщенным ароматом цветущего сада. Хочет жить. Идёт в общую столовую, садится вместе с самыми занудными глупцами. В тарелке лежит клейстер, рядом с ним сидят клейстеромозглые из-за сильнодействующих. — Что такое Джокер? Ты такой кислый и угнетённый. Бесишься, что он забыл про тебя? Использовал и кинул? Ха-ха-ха.       Джокер хочет впечатать тарелку с кашей в лицо Пугала и проткнуть ложкой его руку. Но он сдерживает себя, потому что хочет одиночества. Одиночество лечит. — У меня хотя бы есть фанатик, ни то, что у тебя, Крейн, — зеленоволосый язвительно протягивает фамилию повержено смотрящего доктора. Джокер улыбается, отодвигая тарелку. Эдди мило выдаёт «кхе-хе», задерживает взгляд на Джоне и «Джоне Доу», продолжает жевать, уткнувшись в тарелку и посмеиваясь. В ответ Крейн выдает лишь самое бональное и неверное: — Псих. — Я бы то же самое сказал про тебя. Видимо не зря, ты торчишь здесь.       Эдди делает подобие смеха, граничащее со стонами. Крейн злится, рычит, обсыпает руганью разъеденного химикатами сумасшедшего. Джокер притягивает палец ко рту в знак молчания и улыбается. Его глаза дьявольски загораются.       Если хочешь жить, придётся что-то сделать взамен. Молчать, сохранять тишину. После хорошего поведения его переводят в общую палату. Первой же ночью пришивает всех спящих сожителей к кроватям, выкалывает глаза мерзким санитарам, заходит к полусонному доку попить вишневый сок и через окно его кабинета, отсалютовав, прыгает вниз.