Хроники города Энск

1-го сентября Маритаими проснулась очень рано. Спрыгнув с кровати, она подбежала к окну, отдернула плотные шторы и распахнула настежь обе створки. Было свежо и прохладно. В предрассветно-серебряном небе сияла полная луна, большая, круглая и желтая. Кругом царила тишина. Не такая, как на острове, когда кажется, будто уши плотно заткнули ватой. Здешняя тишина была совсем другой – полной едва различимого шепота листьев, птичьего пения и жутковатых, по мнению Маритаими, голосов цикад. Вдоволь надышавшись чистым воздухом, напоенным ароматами хвои и – совсем чуть-чуть – озона, Маритаими вынула мирно спавшую в ее постели куклу. – Просыпайся, Берта! – велела она. – Уже почти утро, а ты не одета! Она сняла с куклы ночную сорочку, переодела ее в нарядное платье – светло-голубое в белый горох, искусно отделанное тонким белым кантом, – и, взобравшись вместе с ней на подоконник, стала неспеша расчесывать ее густые темно-каштановые вьющиеся волосы. – Сегодня я иду в школу, – рассказывала она кукле. – С мамой, папой и бабушкой. Дядя Акиро и дядя Лео, наверное, останутся на острове. Бабушка говорит, на линейке и так будет не протолкнуться... Ну, поглядим. Смотри, Берта, не шали. Веди себя хорошо. Мне теперь некогда будет с тобою играть... Маритаими тяжело вздохнула. Красавица кукла, последние триста лет украшавшая каминную полку в гостиной и неделю назад поступившая в ее полное распоряжение, казалось, с глубоким сожалением смотрит на нее большими голубыми глазами. Всего лишь неделю назад она перестала быть просто украшением, обзавелась обширным гардеробом и даже стала выходить в свет. И вот теперь, едва она почувствовала вкус к настоящей жизни, ее снова возвращают на каминную полку... Всхлипнув от жалости к несчастной кукле, Маритаими порывисто прижала ее к себе и, спрятав лицо в ее пышных кудрях, дала волю слезам. Как ни странно, это принесло ей немалое облегчение. Успокоившись, она совсем другим, уже веселым голосом, пообещала: – Когда я вернусь домой, мы пойдем с тобой на прогулку. А вечером обещала зайти Лея и принести для тебя теплые вещи. Уже осень, а у тебя до сих пор нет ни пальто, ни даже приличной шали. Окончательно переключившись на заботы о гардеробе своей любимицы, Маритами и думать позабыла о беспросветности школьных будней и, воспрянув духом, закончила Берте прическу. Когда последняя шпилька заняла свое место в короне из кос, аккуратно уложенных вокруг очаровательной головки, девочка окинула критическим взглядом дело своих рук и, не найдя в туалете куклы ни малейшего изъяна, осталась очень довольна. – Смотри, будь умницей! – погрозила она кукле пальцем, весело рассмеялась и побежала умываться. Когда она вышла из ванной комнаты, окончательно рассвело. Из кухни тянуло ароматом молока и свежих маковых булочек. Дома такие не готовили. Значит, бабушка заказала их специально для нее в соседней булочной. Как здорово! Вприпрыжку сбежав по лестнице на первый этаж, Маритаими столкнулась с только что возвратившимися с прогулки по саду родителями. На земле они рано ложились и рано вставали, ели по часам (это была забота бабушки) и много времени проводили на свежем воздухе. Разреженная атмосфера Лапуты, по мнению Тихиро, была вредна для организма тех, кто родился на земле, и никакие доводы не помогали убедить ее в обратном. Оставалось только покориться. Не без труда проснувшись по будильнику в пять часов утра, Хаякава и Стефано выползали из-под теплых одеял и, отчаянно зевая, отправлялись на прогулку. Впрочем, утренний холодок быстро сгонял с них остатки сна и к завтраку они возвращались бодрыми и посвежевшими. Впрочем, сегодня выражение их лиц говорило скорее о том, что оба провели всю ночь без сна. Глаза и кончик носа Хаякавы припухли и покраснели. Стефано, угрюмый и взъерошенный, скорбно поглядывал на жену, но ни говорил ни слова, опасаясь вызвать новый поток слез. При виде дочери они вздрогнули и, без особого успеха, постарались принять веселый и непринужденный вид. Маритаими не могла, да и не должна была знать о том, что во время прогулки чуткие уши Стефано уловили ее беседу с куклой. Хаякава, которой он тут же обо всем рассказал, без труда дорисовала себе то, что чувствовала ее малышка, и целых полчаса заливалась слезами в укромном уголке сада, превратив футболку мужа в носовой платок. Маритаими догадалась по лицам родителей, что в душе они так и не смогли смириться с ее поступлением в школу, и решила не расстраивать их еще больше. Взяв обоих за руки, она молча потащила их на кухню. Стол уже был накрыт к легкому завтраку. На столе красовалась плетеная корзинка с еще теплыми маковыми булочками. В духовке дозревал, источая восхитительный запах ванили, заливной пирог с яблоками. А Тихиро, мурлыча под нос какой-то мотив, разливала по кружкам кипяченое молоко. – Доброе утро! – иронически взглянув на всех троих, поздоровалась она. – Ну-ка, быстро мойте руки и к столу! Когда все, кроме Хаку и дедушки Дзюинтиро (тот имел обыкновение вставать не раньше десяти часов), чинно расселись вокруг небольшого кухонного стола, она подала нарезанный крупными ломтями заливной пирог. Тут уж, хочешь – не хочешь, а настроение улучшится. – А где дедушка? – уписывая за обе щеки третий кусок пирога, спросила Маритаими. – Он сегодня встал ни свет ни заря, – улыбнулась Тихиро, – и сразу отправился в школу. Надо еще раз все проверить, позвонить товарищу генералу и городскому голове, пересчитать подарки и билеты в кино... – Ого! – чуть не подавившись куском пирога, поразился Стефано. – Вот это размах! Когда ты, любовь моя, училась в школе, все было куда скромнее. – Кстати, да! – оживилась Хаякава. – Но ведь в то время папа был простым учителем физики, а теперь – директор школы! Он всегда говорил, что День знаний должен быть настоящим праздником, а не выступлением чтецов по бумажке. – Что верно, то верно, – кивнул Стефано. – Я прекрасно помню, с какой неохотой шла в школу ты... Прямо любопытно, как теперь проходит этот праздник. Надо было хоть у Луиджи спросить. Тихиро, скажите, ради бога, как нужно одеваться на это... м-м-м... мероприятие? – Ты знаешь, неважно. Хаку всегда надевает пиджачную пару и светлые брюки, но он же директор, ему положено. Я бы посоветовала тебе не надевать джинсы, это уж совсем неофициально. А так – что захочешь. Я приготовила для Хаякавы ее голубое шелковое платье, голубые с бежевым туфельки – ну помнишь, те, на шпильке? – и серебряные серьги с жемчужинами, вот на это и ориентируйся... Скоро разговор за столом стал Маритаими совсем неинтересен. Наскоро съев булочку и запив ее еще одним стаканом молока, она выбралась из-за стола и убежала переодеваться. Час спустя нарядные и надушенные дамы вели Маритаими за руки по широкой, вымощенной брусчаткой улице. Стефано, вооружившись фотоаппаратом и в поисках удачного ракурса принимая самые фантастические позы, снимал то всех троих, то по двое, то каждую в отдельности. То тут, то там от какого-нибудь дома отделялась группка людей, в центре которой шел ребенок или почти взрослый ученик старшего класса, одетый в парадную школьную форму: белую рубашку или блузу с широким кружевным воротником, черные брюки или юбку и двубортный пиджак из красно-бело-зеленой шотландки. – Наконец-то ввели нормальную форму, – одобрительно заметила Тихиро, любуясь внучкой. – Гораздо лучше, чем те костюмы цвета дохлой мыши, которые приходилось носить вам! Хаякава с грустью поглядела на дочь. Конечно, в новой, с иголочки, красивой форме, с букетом гладиолусов едва ли не больше нее самой, она выглядела просто прелестно... Но какая же она маленькая! Слезы снова, в который раз за это утро, навернулись ей на глаза, но молодой женщине удалось сдержаться. Предусмотрительная Тихиро перед выходом из дому накрасила ресницы дочери собственной новой тушью. Не то, чтобы Хаякава в этом нуждалась, но тушь была верным средством удержать ее от слез. В душе Тихиро досадовала на дочь. В конце концов, Маритаими идет в школу, а не на войну! К тому же, дед – директор школы. Нашла, о чем горевать. Конечно, внучке было бы неплохо годик-другой погулять. Но, с другой стороны, она будет учиться в одном классе с кузеном и кузиной. Те ее обожают и никому в обиду не дадут... Они свернули на другую улицу, еще более просторную, куда, как ручейки к реке, стремились отовсюду семейства школьников. В Энске почти все друг с другом были хотя бы шапочно знакомы, поэтому воздух звенел от приветственных криков. Тихиро, Хаякава и Стефано едва успевали отвечать на поздравления если не словом, то хотя бы кивком. Еще бы, малышка Маритаими идет в первый класс! Семейный праздник! В толпе мелькнули белокурые косы Саломеи и Леи. Не успела Хаякава огорчиться, что не сможет поздороваться с подругой, как все семейство Пастрано ринулось к ним, размахивая порядочно помятыми букетами и радостно вопя. – Как же я люблю семью твоего брата! – широко улыбнулась Тихиро. – В жизни не видела более открытых и добрых людей! И таких здоровых – что душевно, что физически. – Как говорит отец, Саломея отработала карму своего рода, потеряв обоих родителей, – вполголоса проговорил Стефано. – Теперь двенадцать поколений Пастрано не будут знать ни горя, ни бед... В следующую секунду все четверо оказались в объятиях родственников. Со стороны могло показаться, что они не виделись, по меньшей мере, лет тридцать, такой бурной и радостной была их встреча. – Как вы смотрите на то, чтобы дальше отправиться вместе? – спросил Луиджи, передавая отцу раскрасневшуюся, растепанную и очень довольную Маритаими, которую только что, под одобрительные вопли собственных детей, несколько раз подбросил в воздух. – Вас там затопчут, право слово! – Пожалуй, это разумно, – согласилась Тихиро. – С вами никакая толпа не страшна, даже таким трусихам, как мы с Хаякавой. Теперь, вместе с семейством Луиджи, их было одиннадцать человек: трое первоклашек, одна выпускница и семеро взрослых. «Целая футбольная команда!» – как смеясь заметил дедушка Саломеи. Под защитой высоченных, богатырского сложения мужчин и не отличавшихся хрупкостью Саломеи и ее старшей дочери они не только благополучно достигли цели своего маленького путешествия, но и оказались на одном из лучших мест – на толстом бревне в тени раскидистого тополя. Здесь Саломея и Хаякава, взяв за руки своих первоклассников, отправились к небольшому кружку самых младших ребятишек, опекаемых благообразной старушкой в круглых очках – по всей вероятности, учительницей. – С добрым утром! – просияла она при виде свежих мордашек Аурелио и Лауретты. – Вот молодцы, пораньше пришли, успеем неспеша построиться! А это кто? – ласково улыбнулась она притихшей и чуточку испуганной Маритаими. – Наша сестра, – объявил Аурелио, беря девочку за руку. – Маритаими Кохакунуси-Пастрано, – добавила Лауретта. – Ах, вот оно что! – понимающе закивала старушка. – Ну, вот и отлично! Я так рада, что ты будешь учиться у меня! Меня зовут Мария Семеновна. Видишь, мы почти тезки! – Она погладила Маритаими по тугим иссиня-черным косичкам, из которых кое-где выбивались непокорные завитки, и доброжелательно улыбнулась Хаякаве. – Я вас прекрасно помню, дорогая, хоть вы учились и не у меня. Так приятно видеть знакомые лица! Хаякава смущенно улыбнулась в ответ. – А теперь, детки, идемте строиться, – позвала старушка-учительница. – Вы, девочки, – обратилась она к Хаякаве и Саломее, – присядьте в тенечке. Во-он там зеленые скамейки – это для родителей первоклассников. Все остальные цвета – для других классов. Садитесь спокойно, места хватит всем. После того, как линейка закончится (это будет нескоро), я заберу деток в класс, проведу с ними один урок и верну их вам в целости и сохранности! Она увела детей, а молодые женщины удобно устроились на мягких, обитых искусственной кожей скамьях вместе с родителями других учеников. Вскоре к ним присоединились Тихиро и Стефано. – Твои остались на бревне, – со вздохом проговорила Тихиро, виновато улыбнувшись Саломее. – Дедушка дымит трубкой, бабушка вяжет, а Луиджи беседует с кем-то о породах хихиб. – Ну и пусть их! – засмеялась Саломея. – Устраивайтесь поудобнее. Смотрите, проверяют микрофон. Сейчас должны начать!