Лекарство от безумия

Серый рассвет пришел в разгромленную Рязань вместе с плотным туманом, лишив города цвета и звука. Чернели выжженные провалы дверей, а где-то вдалеке клубился дым. Черный смрад поднимался в воздух, и Настя ползла, пытаясь найти выход. Где-то он должен был быть, потому что сгорела только Рязань, и за его стенами есть голубое чистое небо. Должно быть. Она верит в это. Девчонка глотая свой крик и боль прижимает ладонь к бедру — она тут же становится чёрной, как обугленной, залитой кровью. Темнота окружала и впитывалась в тело, постепенно растворяя его. Где-то вдали слышалась чужая речь, заставляя обессиленное тело пытаться двигаться.        Не получается. И она вновь падает в запачканный копотью снег и стонет уткнувшись в сугроб лицом. Лишь бы не услышали, не увидели... Ужасно болит спина — слишком долго она пролежала на холодном снегу, заляпанного чужой кровью, болит всё тело, и Насте только и остается, что вертеть головой из стороны в сторону, пытаясь привыкнуть к окружающему, совсем незнакомому ей миру, где она стала немой, непрошенной гостьей. «Я обязательно вернусь» — Всплыли в памяти брошенные ещё не давно слова Вороны. Настя закрыла уставшие веки, с головой окунаясь в расслабляющее чувство покоя. Отсутствие мыслей и чувств убаюкивало, снова затягивая в трясину небытия, и только тупая нарастающая боль где-то внутри выдернула в реальность, заставляя вновь двигаться. Ордынцы выжгли в её памяти весь ужас и всю боль, а гарь от сожженных тел впиталась в испачканную копотью ткань, проникая сквозь поры, заражая кровь. Едкий смех позади неё заставил девушку вздрогнуть, и слишком резко обернуться, чувствуя, как всё тело вновь прожигают огнём. Степняки были облачены в кольчуги и железные пластинчатые панцири, они о чём-то переговаривались, и кажется спорили, но Настя словно одеревеневшая от страха, смотрела лишь на окровавленные сабли, и о быстрой смерти в её случае можно было только мечтать. — Эй, вставай! — пнув девчонку сапогом в бог, ордынец склонился и не дожидаясь, что его поймут, рывком заставил Настю подняться. — Цветноглазые бабы красивы, быть может великий хан в честь победы и нам подарит по одной? Жаль таких рубить. Настя не понимала о чём они говорят, их речь пугала, и сами они вызывали лишь только страх. Её вывели на площадь: в самом центре, там где ещё недавно гудела жизнь и торговки торгуясь с покупателями обсуждали последние сплетни, теперь царил хаос и смрад, трупы тел бесформенными куклами лежали на притоптанном конями снегу. Немногие выжившие сидели тихо, понурив головы к самой земле и смиренно ждали своей участи, к ним и подтолкнули Настю, заставляя присоединиться к плененным людям. Хоть не убили, а значит есть ещё надежда вновь избежать этих когтистых лап смерти. — Что с нами будет? — жалобный голос растерял недавнюю ещё гордость и надменность и сорвался на тихий писк, Настя только сейчас заметила среди пленных Катерину, старшую дочь Ивана. Она никогда не отличалась милосердием, рослая с грубыми чертами лица, унаследовавшая телосложение явно не от матери, а от отца, делали её фигуру сродне мужской, да и рука у неё была слишком тяжёлая, Настя ещё помнит, как получала затрещины от этой кобылы, и сейчас видя её растрёпанные русые волосы, заплаканные красные глаза, ей не было её жаль. Теперь они равны. Кто знал, что её мир тоже перевернётся, и она будет сидеть на коленях мотая на кулак сопли, трясясь от неизвестности и страха. Воины заприметив въехавших всадников, вмиг приклонили колени, и Настя вновь увидела того — кто стоял в эту ночь на часовой башне: наклонив голову в сторону, мужчина искривил губы в полуулыбке, настойчивый пристальный взгляд в глазах – Насте это не понравилось, очень сильно не понравилось, так он показывал свой интерес, презрение, вероятно всего и неприязнь к своим пленным. А в том что они теперь всецело принадлежат ему...Настя даже не сомневалась. — Великий хан, пришёл в эти земли что бы освободить вас! — голос толмача звучал сквозь призму других звуков, хотелось рассмеяться им в глаза показать каждому из них, что плевать она хотела на их хана и свободу о которой им обещают. Но, Настя молчала, как и все другие, понимая своей башкой, что стоит сделать один неверный вздох и стрелы лучников, что окружили их плотным кольцом пробьют их незащищенные тела, навечно оставляя их в этом городе... — Мерзкие ублюдки! — Настя не успела повернуться на выпад мужчины, как двое ордынцев уже вытащили его из толпы, насильно бросив его тело, словно мешок овса к копытам гнедого коня их предводителя. На лице хана не было ровным счётом никаких эмоций, впрочем и гнева она тоже не увидела. Ловко спрыгнув на землю, молодой хан подошел к тому, кто осмелился кинуть в его сторону столь гнусные слова, и Насте захотелось провалиться сквозь землю, лишь бы гнев правителя степей не перешёл и на них. Понимание — окончательное, безоговорочное, как удар топора палача, слишком ясное для второй попытки, что бы что-то вновь попытаться выкрикнуть. — Повтори... Но мужчина молчал, словно откусив себе язык и проглотив его, лишь с вызовом продолжал смотреть в глаза хана. Глупец, он либо и впрямь был бесстрашным, либо сумасшедшим, лишившимся рассудка. Этого Настя не знала, но понимала, что выжить ему уже не удастся и его смерть станет в назидание выжившим от поспешных решений, и необдуманных действий. Хан что-то сказал на своём родном языке и его приказ, сразу же пришел в исполнение. Ловко обмотав руки пленного веревками до самого локтя, ордынцы проделали тоже самое и с ногами, другие концы веревок прикрепили к брусьям в которые были запряжены лошади, от понимания и страха, Настю начало мутить. — Велики хан, не желает ваших смертей... Подстегнув коней, веревки предательски натянулись, и первая волна крика пронеслась по разоренному городу, потонув в новом приступе стонов. Лучше бы сразу голову отсекли, или повесели. Да что угодно, лишь бы не видеть, как медленно разрывается тело, как вздуваются вены на шеи пленного, а из глаз текут слезы. Настоящие, горячие слёзы и отчаянный крик, что поднял в почерневшее от копоти и гари небо вороньё, заставляя оставить на некоторое время тела павших людей. Настя не видела других пленных, их эмоций, переживаний, страхов... закрыв ладонями уши, она впервые попыталась обратиться к богу за милосердием. Страх то отступал, оставляя воровку в полном равнодушии, то накатывал, как приливная волна, и тогда она снова кричала, уже без всякой надежды, просто потому, что собственный крик разгонял тяжелую тишину, пока кто-то с силой не влепил ей пощечину, заставляя девушку прийти в себя. Она не стала смотреть туда, где снег полностью залило кровью, зацепившись взглядом за непроницаемое лицо хана, девушка молчала, полностью придя в себя. Но, чувствуя спиной прожигающие взгляды таких же пленных, как и она. Неужели она и впрямь сорвалась на истерику, не сумев совладать с эмоциями, что это вообще было? Руки дрожали и слова что застряли в горле, теперь потонули в безмолвном рыдании, она сломалась. Не выдержав такого ужаса, просто сломалась, как и многие другие. Теперь ей точно не жить, наверное она будет следующей, и от этих мыслей её желудок скрутило и девчонку вырвало под ноги того, кто только что одним ударом смог привести её в чувства. Она ожидала удара, но его не последовало, лишь холодная сталь карих глаз сверлила её, не позволяя воровке и вздрогнуть. Один из ордынцев подошёл к девушкам, грязными пальцами поднимал их подбородки и, цокая языком, заглядывал в глаза. Несчастные онемели от страха, вздрагивали от омерзения, но воин не обращал на это никакого внимания. Теперь они их собственность. Живой товар. — Отдай мне эту девку, великий хан! — Настю рывком вытащили на середину, руки воина удерживали её за плечи, с силой надавливая вниз. Видать обида за сапоги была слишком сильной, раз он просит именно её неказистую да убогую, или это непочтительность её желудка к его одежде уж слишком сильно задело его самолюбие и вызвав тем самым интерес. — Погляди-ка, какая не казистая, она не подойдёт для ханского гарема, такую в столицу отправлять не гоже. Хан лишь кивнул, давая своё разрешение, его взгляд не слишком долго задержался на пленных, запрыгнув в седло, он отдал последние распоряжения, прежде чем покинуть город в окружение своих людей.