Лекарство от безумия

Цогтгэрэл закрыла глаза и ссутулилась, борясь с ослабленным сознанием. Боль вновь окатила девушку тяжелыми волнами, заставляя женщину опереться о каркас шатра, инстинктивно ладонь легла на грудь, чувствуя, как учащенно забилось сердце. Мысли метались между прошлым и пустым будущим. Убийца почувствовала, как в горле встает ком, а ноги подкашиваются. Если бы она была за пределами лагеря, то непременно бы упала на холодный снег и заскулила подобно раненному зверю, обессиленно поджав ноги к своей груди, попытается вздохнуть полной грудью, чувствуя, как холодный воздух разрывает прогнившие легкие. Но сейчас кругом люди, звучат голоса, разговоры... смешиваясь в какофонию звуков и звонких смехов, и ей непристало падать в глазах воинов или этих кичащихся надменностью женщин монголок. Что только и могут собирать сплетни, да строя бессмысленные козни друг-другу в надежде привлечь внимание молодого хана. В этом их смысл... А в чём же её смысл? Или предназначение. В очередном убийстве... в информации. Она же когда нибудь сдохнет, выполняя опостылевший приказ, промедлит, потеряв бдительность... или слишком крепко заснёт в очередном постоялом дворе и задохнется собственной кровью, вовремя не приняв щедрую порцию яда, что бы вновь продлить ещё один день её жалкого существования. — К лекарю не собираешься? — Цогтгэрэл грустно усмехнулась и перевела на монгола усталый, но немного потеплевший взгляд, ей всегда нравился Бурундай, он был настоящим воином, хорошим другом и собеседником. И когда она смотрела на него своим холодным, порой неприветливым взглядом, все болезни и недомогания, боль и страх всегда отступали. — Меня выгнали... ты знаешь, а я ведь могу обидеться. — женщина выпрямилась и засмеявшись прокуренным и болезненным смехом, схватила мужчину за руку, увлекая монгола куда-то в глубь лагеря. Впрочем он и не сопротивлялся, редкие встречи с девушкой всегда были приятны, наполненные теплотой. Она была для него, как сестра. И порой когда убийца вновь собиралась на задание, он мысленно прощался с ней, хоть и всегда ожидал её. Словно верный пёс, надеясь что когда-нибудь она вновь перешагнёт порог его дома и улыбнётся. Без каких либо слов даст понять, одним только взглядом разгоняя тень смерти «Вот и я, живая и невредимая, брат» они шли к палатке, что находилась в левом крыле, ближе к лесу, и тепло её тела согревало. — Ты должен составить мне компанию, или я сойду с ума от бездействия, ты же знаешь. что у меня заноза в одном месте. Мне просто необходимо чьё-то присутствие. — Для начало нужно к знахарю, не пренебрегай своим здоровьем! — монгол не унимался, пытаясь достучаться до здравого разума убийцы, но прекрасно понимал, что все его слова она уже давно пропустила мимо ушей, предпочитая лишь кротко кивнуть и лукова улыбнуться, мол всё осмыслила и обязательно навестит их в ближайшее время. В её палатке было прохладно. Торопливо разведя огонь, девушка принялась расставлять чаши на круглом полированном столе на изогнутых резных ножках, рядом с которым ютились две мягкие подушки с кисточками, расшитые незамысловатыми узорами они казались слишком яркими, чересчур пёстрыми выделяясь из общей массы серости, складывалось ощущение, что их бросили сюда скорее для удобства чем нежели для интерьера. Зато в дальних углах стояли полки со всевозможным оружием, ордынец прошелся по небольшому помещению разглядывая несколько длинных гибких клинков, прочных луков и главная любовь убийцы - метательные звёзды, что били точно в цель не оставляя жертве и шанса на выживание. Усмехнувшись, монгол взял одну из них, чувствуя подушечками пальцев холод металла. — Чай готов, — женщина сдержанно улыбнулась, прося мужчину присесть на свободное место. Теплый густо-молочный чай исходил пряным паром и был совсем близко – чашка стояла на столе, но пить не хотелось. — Слышала ты оплошал, не переживай, он отходчив. — Ты исхудала, — Бурундай всё же сделал глоток чая, отмечая про себя, что девушка так и не научилась готовить этот напиток. Впрочем она и сама знала, но предпочитала не думать об этом...Всё же это не так и важно, умеет ли она готовить или нет. — Ты преувеличиваешь, брат мой. Знаешь... Я вскоре вновь буду вынуждена уехать, в этот раз мы встретимся не так скоро. Убийца положила неожиданно тяжелую и цепкую руку на плечо монгола, заставляя его невольно вздрогнуть. В глубине её глаз он видел боль. Неужели человек может терпеть такую агонию, и ещё находить в себе силы для улыбок и сдавленного, почти что хриплого смеха. Когда-то ему довелось узнать о ней немного больше. Она сама приоткрыла завесу своей сложной жизни, позволяя мужчине хоть немного иметь представление о таинственной убийце, что так отчаянно считала его своим братом, другом...союзником. В тот день стояла невыносимая жара, в доме удовольствия где они расположились звучала музыка, вино лилось рекой, заставляя хоть и на время забыть о проблемах внешнего мира, полностью отдаваясь во власть хмеля и легкого блаженства. Тогда под действием наркотических средств и алкоголя, Цогтгэрэл впервые сказала о яме. Рассказ был сбивчивым, туманным, но до сих пор он помнит каждое слово произнесенное ею. Цогтгэрэл родилась в семье фермера, в городе Иньчуань, она мало рассказывала о жизни в семье, сказав лишь единожды, что попала в рабство из-за долгов родных. Тогда было нормой продать одного из детей, что бы другие смогли существовать и дальше. В её семье она была самым слабым и болезненным ребёнком, и когда встал вопрос кто же должен будет спасти их от долговой ямы, родные скрепя сердцем отдали девчушку, даже не предполагая на какую жизнь обрекают малышку. Её купил пожилой старик, с виду почтительный господин был настоящим тираном, предпочитавший юных, совсем несформировавшихся девочек, утоляя ими свою безграничную похоть и тщеславие. По приходу в его поместье, девчушке сразу же одели позорный ошейник из тонкого кожаного ремешка, с небольшим но довольно звонким бубенчиком, при каждом шаге колокольчик противно звучал раздражая детский слух, своим ненавистным звучанием... Дзинь...Дзинь... Старик будто насмехался, касаясь каждый раз проклятого ошейника заставляя ребёнка содрогаться всем телом от мерзости, от похотливых взглядов и редких, но слишком откровенных приставаниях. Она запомнила это отдаленное поместье надолго. Схоронив его в истлевшей душе, точно зная, что унесёт эту боль с собой в могилу. Старик блаженно потянулся на дорогом резном кресле. Закат уже стучался в светлую комнату, озаряя всё приятным розовым светом. Цогтгэрэл постучалась тихо, костяшки её пальцев почти что не касались деревянной двери, но чуткий слух хозяина всё же услышал о её приходе. Он грубо позвал её, заставляя девчушку покрыться испариной, медный поднос задрожал в детских ручках, грозясь выскользнуть из побледневших пальчиков, открыв дверь, она робко ступила в теплое помещение, встречаясь со взглядом его мутных, престарелых глаз. — Заходи, пташка...заходи! — это ненавистное прозвище, эта мерзкая гримаса на его морщинистом лице, всё в нём вызывало лишь приступ тошноты и страха. — Я так скучал по тебе, а ты...ты скучала? Поднос всё же выпал из её рук. И девушка с ужасом смотрела как осколки взметнулись в разные стороны, резко осыпаясь на мягкий ворс ковра. За оглушительным стуком последовала мертвецкая тишина. Не предвещавшая ничего хорошего... Казалось время остановилось, или его и вовсе не существовало, лишь размеренное дыхание, да учащённое сердцебиение заставляли поверить в реальность. — Про..сти..те, хозяин! Простите! — Цогтгэрэл упала на колени, сложив руки в просительном жесте, её детское тело вздрагивало от немых рыданий, а страх так и растекался в глубине красивых глаз, заставляя старика испытать желание. — Моя пташка, милая пташка, тебя прийдётся наказать. — господин звонко цокнул языком и лениво поднялся с кресла, его тучная фигура скрыла лучи закатного солнца. Словно тень он навис над ней, упиваясь своей безграничной властью, наслаждаясь жалким видом рабыни, он слишком сильно желал причинить ей очередную боль, оставив на мягком теле его следы и отметины. Пусть знает кому принадлежит, пусть трепещет перед его ликом и умоляет о прощение, ползая, как бездомный щенок около его дряблых ног. Умоляя проявить милосердие, ведь её место теперь всегда будет внизу - в самой настоящей грязи, он втопчет её, уничтожит...раздавит. Она рабыня, бестолковая, и никчёмная...Сколько он уже сломал таких робких цветков? А сколько ещё предстоит сломать... — Ты такая неуклюжая, — Его сухие руки обвили талию девочки, властно пододвинув ее ближе к себе. Бубенчик противно звякнул, заставляя девчушка инстинктивно сжаться. Страх казалось заменил кровь в остывших венах, заставлял дрожать всем телом, она боялась, что старик всё же осмелится перейти в наступление, что именно сейчас он сорвётся и надругается над ней, как это было с ещё одной несчастной. После этих ласк, рабыня замкнулась в себе, а через неделю её холодное, остывшее тело вынесли через задний двор бросив никому не нужное тело на с кормление остервенелым псам-людоедам. Именно так прозвала их Цогтгэрэл когда впервые увидела этих мохнатых тварей, с окровавленными пастями и белоснежными клыками, от которых смердило мертвечи́ной и гнилью. Рабыня почувствовала, что руки господина скользнули ей под юбку. Пальцы старика жадно вцепились за бедра оставляя на теле девчушки красные следы-полосы. Тело рабыни сотрясалось от рыданий, пока старик раздевал ее. Плотная черная ткань слетела на пол, открывая взору тирана смуглую кожу девушки. — Я должен наказать тебя, — мерзко усмехнувшись, старик опустился на колени, разглядывая девичье тельце жадным, почти что звериным взглядом. Горячий язык скользнул по нижним губам рабыни, заставляя девчушку выгнуться, еще гуще залиться краской. Она не понимала этих ощущений, ласки старика были чужды, неправильны. Пелена слёз застилала глаза и Цогтгэрэл воспользовавшись помутнением собственного рассудка, протянула руку к бронзовой статуэтки в виде сплетённых тел, и не соображая от страха и отчаяния с силой нанесла удар в область виска. Кровь хлынула из рассечённой раны, заставляя господина взвыть от боли и гнева. Если бы ей было чуть больше лет, удар мог бы быть смертельным, но не сейчас... Она лишь нанесла увечье, а не убила... — Глупая птичка! Я вырву все твои внутренности, ты будешь видеть, как твои кишки вывалятся из твоего живота! Сука не благодарная! Старик замахнулся, готовясь ударить девушку. Рабыня инстинктивно закрыла глаза, ожидая шлепка. Ладонь господина остановилась в паре миллиметров от щеки девчушки… И он рассмеялся стирая ладонями сочившуюся кровь. — Ты самая смелая из всех птичек, что ж... Я подарю тебе мучения куда хуже обычной смерти! Слуги вывели её обнажённую из спальни господина, бросив худое тельце в чулан до ожидания приговора. Как ей тогда казалось. Если тогда бы она только знала, что её вновь продадут и на этот раз, всё будет куда страшнее...она бы скрепя зубами смогла бы стерпеть тиранию старика. В эту же ночь за ней пришли... Люди закутанные в плотные непроницаемые плащи с каменными лицами осмотрели девчушку, и бросив увесистый мешок золотых управляющему, забрали с собой бывшую рабыню. Три дня они добирались до места, так и не проронив и слова. А когда путь окончился её подвели к глубокой яме, дна которого ей так и не удалось увидеть. Сильные руки подтолкнули девчушку к краю лестницы. Они не говорили, но немое молчание и устрашающие, молчаливые взгляды говорили о большем, чем простые слова. И только когда девчушка спустилась вниз, и лестница была вытянута, оставляя её в этой пугающей пустоте, она услышала ровный голос незнакомца. — Два года ты должна прожить в этом месте, лишенная света и тепла. Ты должна умереть и воскреснуть. Если судьбе угодно, она сделает все, чтобы направить тебя по нужному пути. Мы будем ждать, сестра.