Шаман

Я проснулся от чувства голода. В комнате умопомрачительно пахло чем-то вкусным. Я повернулся на бок, удивился непривычной жёсткости кровати и окончательно вспомнил, где нахожусь. У Шурфа. Шамана. Воспоминания о вчерашнем навалились снежным комом, и я несколько минут дышал, как учили, на четыре, чтобы успокоиться. Восхитительная всё-таки вещь порой, эти ваши дыхательные упражнения, чтоб она ещё такой нудной не была. Вчера я так и не пришёл в себя до конца. Что-то там шевелился, конечно, вроде бы даже отвечал связно на вопросы, но себя осознавал хорошо если на треть. Сейчас же я был полностью в себе, бодрый как никогда, голодный как волк, и совершенно не представляющий, что мне делать дальше. События последних двух дней настолько отличались от всего, пережитого мной ранее, что я не совсем понимал, как на них можно отзываться и реагировать. Тут уж впору начинать бегать по стенам и орать, что, дескать «к такому жизнь меня не готовила». Тем более что последние несколько дней я просто-напросто плыл по течению. События случались со мной, я случался с событиями, мы взаимно офигевали друг от друга, на этом всё. С некоторым трудом я себе признался, что примерно так же провёл и предыдущую свою жизнь, разве что происходящее вокруг было куда более обыденным. Я повернулся на спину. Тело отозвалось едва заметной болью, будто я вчера весь день гулял по незнакомому городу, облазил его целиком, а наутро мышцы высказали недовольство излишне высокой активностью своего хозяина. Впрочем, что-то внутри меня точно знало, что боль никак не связана с мышцами. Я вспомнил свои видения шаманского транса и задним числом испугался. Нет, правда, сейчас, лёжа в постели Шурфа, в безопасности, меня на пару секунд затрясло от страха. Потому что я нутром понимал — умри я там, здесь бы остался в лучшем случае не осознающий себя слюнявый идиот. Но в тот момент, когда я тонул в гадком зелёном болоте, мне не было страшно. Мною обладали совершенно другие чувства. Злость. Даже не так, глубинная, почти звериная ярость, помноженная на упрямство и непоколебимую веру, что я справлюсь. И ни капли страха. Человек боится, только когда допускает мысль, что у него не получится. Эта мысль и является источником страха. Но на тот момент я о подобном и не думал. Похоже, именно поэтому у меня получилось. Стать таким же, как ядовитая вода, изменить свою сущность, не изменяясь. Я довольно потянулся. В этот момент в комнату заглянул Шурф. — Макс, ты проснулся. Доброе утро. — Утро? — я осмотрелся, увидел висящий на стене циферблат и поморщился. Дожились, вставать в отпуске раньше десяти утра. Это всё от голода. Я вчера только позавтракал кофе с сигаретой, а хозяйское печенье и стакан молока положение явно не спасали. «Вот зараза, поспать толком не даёшь!» — мысленно сказал я желудку. Желудок обиженно заурчал. Шурф невозмутимо полез в шкаф и протянул мне сложенное тёмно-синее полотенце. — Ты знаешь, где ванная. Держи. И я приготовил завтрак. * * * Омлет вышел просто потрясающим. Если подобное блюдо с намешанными овощами и каким-то невероятным набором приправ вообще можно было назвать омлетом. — Где ты научился так готовить? — спросил я, когда, наконец, утолил первый голод и смог ещё и говорить, а не только жевать. — Когда во время выпаса и стоянок у тебя однообразный набор продуктов, не меняющийся изо дня в день, понемногу начинаешь учиться тому, как его разнообразить. Когда же я оказался в городе, не смог отказать себе в удовольствии прохождения кулинарных курсов. А после вступил в местный клуб кулинаров. — Ого! — я уставился на него, не скрывая восторга. Совершенно удивительный парень! — А духи? Чем они питаются? Я видел, на Алтаре стояло молоко. — По-разному. Кому-то хватает энергии природы, кто-то предпочитает человеческую. Для кого-то почти любая загрязненная энергия — яд. Но человеческую пищу принимают почти все. Хотя многие природные духи, особенно хищники, могут потребовать сырого мяса. Или ещё чего-то, что не является в полном смысле едой человека. — А как понять, что кому нужно? — Об этом не волнуйся. Они сами тебе расскажут. Впрочем, могу сказать тебе сразу: Джуффин любит хорошо приготовленное мясо и сладости. Если не умеешь готовить вкусно — лучше купи в каком-то проверенном месте. Я кивнул. Разговор как-то незаметно перетёк с мистических на вполне бытовые вещи. У Шурфа была интересная манера разговаривать — он как будто лекцию читал, сухо, структурировано и обстоятельно. Но, как ни странно, мне понравилось с ним болтать. Под конец, уже провожая меня до двери, он спросил: — Что ты намереваешься делать дальше, Макс? Если б я сам знал! — Не знаю. Если честно, я ощущаю себя какой-то щепкой в океане: меня носит по волнам, а я и плыву, туда, куда дует ветер. — Я понимаю тебя, — кивнул Шурф. — Такое часто бывает поначалу, когда ещё не понял, что происходит, и не выучил новых правил игры. Со временем тебе придётся понять, кто ты сам и чего хочешь, а пока вот тебе мой совет: поживи немного обычной жизнью. Я понимаю, что последние несколько дней были для тебя весьма насыщенными событиями. Дай себе выдохнуть, а твоей сути — разобраться, кем она становится. Когда успокоишься и разберёшься в себе, мы продолжим. Но, если захочешь просто пообщаться — ты знаешь номер моего телефона. — Спасибо! — я поймал себя на том, что мне жалко уходить из этой странной, пропитанной чудесами квартиры. Но напомнил себе, что теперь источник чудес — я сам. * * * И отправился домой. По дороге заехал в посоветованный Шурфом магазин, купил паштета и пирожков. Потому что мою стряпню Джуффин не то что не оценит — он потом вообще на мой зов не придёт. Дома я первым делом разгрёб прикидывающийся кофейным столик, до того заваленный всякой всячиной, накрыл его льняной салфеткой, которую ещё моя бабка вышивала. Из всей семьи лучшие отношения у меня были именно с бабушкой. Поэтому салфетка давно валялась у меня на антресолях как дань сентиментальности: выкинуть жалко, а что с ней делать — непонятно. Вот, пригодилась. Сделал, как объяснил мне Шурф — положил еду на тарелки, поставил их на стол. Поблагодарил Джуффина за помощь. Думал, что буду чувствовать себя, как идиот, проговаривая благодарности куда-то в пустоту. Но, как ни странно, мне отчётливо показалось, что я не просто произношу слова один в пустой комнате, а с кем-то разговариваю. И даже ощущаю смешливую благодарность собеседника. Выполнив эту часть, я окончательно расслабился и пошёл варить себе кофе. Вот чего мне не хватало у Шурфа, так это большой кружки свежего, ароматного кофе. Пока я доставал из шкафа банку с недавно помолотым кофе и турку, мне в голову пришла замечательная идея. Я кинул в турку двойную порцию изумительно пахнущих молотых зёрен, добавил двойную порцию специй — кардамона и корицы — и залил водой почти по горлышко. Как раз на две кружки. Решил, что негоже пить одному, делиться надо. Когда вода почти закипела, снял турку с огня и разлил этот горький божественный напиток по кружкам. Одну взял себе, вторую поставил на наскоро сооруженный Алтарь. Устроился поудобнее за столом, вдохнул восхитительный аромат и сделал первый осторожный глоток. Какая же гадость этот твой кофе. Я чуть не подавился. Мысль прозвучала в моей голове, но она точно была не моя. Причём даже не столько мысль, сколько ощущение вкуса кофе, сопровождающееся не то чтобы особо приятными переживаниями. Я с опаской покосился на Алтарь и на всякий случай убрал с него кружку. Подумал, пригубил и её. Отличный кофе, что ему не нравится! Ну и ладно, мне сразу две порции достанется. Остальную еду нужно будет отнести попозже в безлюдное место. С учётом города — хотя бы не особо оживлённое, и, желательно, имеющее отношение к природе. Тот же парк, например, подойдёт, если отойти подальше от главных аллей. А пока можно наслаждаться кофе, сигаретой, летним ветром, овевающим меня через распахнутое окно, приятной ленивой расслабленностью в теле и отпуском. * * * Конец дня, как и весь следующий, я провёл, разгребая поднакопившиеся дела. Не то чтобы я очень этого хотел, но ведь надо было хоть когда-то этим заняться. О произошедшем я почти не вспоминал — память как отшибло, голова была занята обычными бытовыми делами, будто всё, что случилось — просто сон, долгий, хороший, но всё-таки закончившийся. Я разгрёб шкафы, устроил генеральную уборку (Да для меня это натуральный подвиг!), даже вытащил вечером в кафе старого друга, с которым у нас никак не выходило пересечься. В общем, свернул горы и осушил море, все боги мира аплодируют стоя. На третий день, проснувшись ближе к полудню, я понял, что мне отчаянно хочется просто прогуляться по городу. Тем более небо затянули тонкие облака, не обещавшие дождя, но спасающие от палящего солнца. Можно было пройтись по любимым улицам и одному, но… Я потянулся к телефону и набрал номер Шурфа. — Вечером к семи часам мне нужно быть дома, но днём я свободен, — сообщил мне шаман на предложение встретиться. Я едва не подпрыгнул от радости. Всё складывалось как нельзя лучше. Через час мы уже неторопливо шагали по одной из главных городских улиц, непринужденно беседуя. Шурф оказался очень интересным собеседником. Даже представить страшно, сколько всего он знал. Причём он был не из тех, кто хватает по верхам. Шурф оказался въедливым и дотошным, не успокоится, пока не разберётся в интересующем его вопросе до конца. Он много рассказывал про Север, про быт и культуру малых народов, проживающих там, про развитие их культуры. Я слушал, открыв рот. Если б Шурф был преподавателем в вузе, пока я учился, я бы точно был на всех лекциях. Впрочем, с его характером на его лекции ходил бы весь курс, даже мысли о прогуле не допуская. Мы свернули в городской парк, непривычно пустой. Ещё бы, разгар рабочего дня, поэтому сейчас тут можно было встретить разве что сидящих в теньке бабулек да молодых мам с колясками. На одной из аллей традиционно собирались «деятели искусства», продающие свои работы. Народу, конечно, было меньше, чем в выходные, но даже сейчас многие отведенные для торговли места были заняты. В основном, конечно, художниками, но были здесь и резчик по дереву, и стеклодув, и мастерица мягких игрушек. Мы неторопливо пошли по этой аллее, рассматривая картины. Мне и раньше казалось, что картина — это не просто краски на холсте или бумаге, что есть внутри что-то ещё, что сразу и не распознаешь. Сейчас же это ощущение только обострилось. От одних картин тянуло теплом, солнцем и уютом, от других резко веяло чем-то холодным, третьи же хотелось обойти по широкой дуге — такая гадость пряталась где-то среди мазков. — Всё зависит от настроения художника, — пояснил мне Шурф. — Когда человек пишет картину или, скажем, строгает по дереву, он вкладывает в своё произведение частичку себя. И в зависимости от того, каким человеком был творец, какие чувства он испытывал, будет разниться и настроение получившейся работы. Некоторые картины особо талантливых авторов — не просто полотна, но и пути в другие миры, которые автор пусть и не видел вживую, но ощущал всем своим существом. Я резко остановился, перебив Шурфа на середине фразы. Он на секунду нахмурился, но тут же успокоился, увидев то, что привлекло моё внимание. На прилавке стекольщика, среди украшений с яркими диковинными бусинами, стеклянных цветов с прозрачными, будто льдинки, лепестками и смешных стеклянных зверушек стоял он. Лис. Из белого матового стекла. Он был не из обычных пучеглазых лисят, которые строем стояли по обе стороны от него, он был словно замершее на миг наваждение, словно осколок сна, тронь — и вытечет, ускользнёт сквозь пальцы. Лис смотрел спокойно и чуть насмешливо. Я глянул на Шурфа. Тот коротко кивнул: — Отличный выбор, Макс. — Сколько? — спросил я, в любом случае готовый заплатить любую названную цену. Выходило недёшево, и всё равно через несколько минут, потраченных на упаковку ценного приобретения в слои пупырчатой плёнки и картона, я стал счастливым обладателем первой статуэтки на Алтарь. — Такое ощущение, будто он меня тут ждал, — сказал я Шурфу. — Вполне возможно, Макс. Вполне возможно. Духи умеют проделывать и не такие вещи. Мы двинулись дальше. — Шурф, посмотри! — я с удивлением указал на один из стендов. — Здесь даже паскудного настроения нет. Вообще ничего нет. Картины — самые обычные букеты цветов, весёленькие пейзажи, натюрморты, что там ещё любит типичный обыватель, — не вызывали во мне никаких чувств. Просто кусок ткани и перемешанные масляные краски. Ни радости, ни тревоги, ни хоть какого-нибудь завалящего чувства они не будили. — Такое ощущение, что их вообще без души рисовали. Непонятно вообще тогда зачем за краски браться было… — продолжил рассуждать я. — Да что ты вообще понимаешь! Передо мной появилась некрасивая рыжая женщина в возрасте. Волосы растрёпаны, на морщинистом лице — нос картошкой. Здоровенный такой нос, всем носам нос. — Не нравятся мои картины — проваливай подальше! Думаю, в любое другое время я бы действительно развернулся и ушёл, чтобы не связываться лишний раз с этой хабалкой, но что-то толкнуло меня под руку. Опять мысли, не-совсем-мысли, не-совсем-мои. Полуощущение-полупредложение спросить у неё… — А почему вы не рисуете закаты? Казалось бы, обычный вопрос. Не знаю, с чего он пришёл мне в голову, но действительно, на картинах везде был день, ясный или дождливый, или ночь, но — ни одного заката. Успевший уже развернуться, чтобы уйти, Шурф со сдержанным интересом посмотрел на меня, дескать, что это я несу? Пожалуй, для него это была весьма высокая степень удивления. Художница на секунду осеклась, моргнула, а потом ответила, ещё громче и резче, чем раньше. — А не твоё собачье дело, что я рисую, а что нет! — А три дюжины солнц? — снова спросил я, поражаюсь собственному голосу. Это не мои мысли, это не мои образы в голове. Художницу отшатнуло. Она отступила на полшага, смотрела на меня так зло и ошарашенно, будто я её ударил. Шурф наблюдал за нами со сдержанным любопытством, но не вмешивался. Меня не отпускало ощущение, что он понимает в происходящем намного больше, чем я сам. Как и то, что лучше ему постоять в стороне. Следующую мысль я услышал почти словами: — И почему здесь нет города, в который пришло море? Художница замерла. — Откуда… откуда ты… всё знаешь? Если бы я мог ответить на этот вопрос! В этот момент в разговор неожиданно вмешался Шурф. Он протянул женщине белую скромную визитку. — Возьмите, пожалуйста. Мне кажется, вам следует обратиться сюда. Не волнуйтесь, просто позвоните. Пойдём, Макс. Он подхватил меня под локоть и потащил прочь от растерявшейся художницы. Причём потащил так, что остаться не было никаких вариантов. — Что это было, Макс? — спросил он, когда мы отошли чуть подальше и свернули в соседнюю аллею. — Сам не понял! Как будто не мои мысли в моей собственной башке… Будто я внезапно начал знать то, чего раньше не знал. Шурф коротко кивнул. — А попробуй понять, откуда они у тебя. Чьи. Я прислушался к себе. И буквально через пару секунд понял — по странному ощущению, которое ближе всего можно описать понятием «запах». Меня аж перекосило от возмущения. — Джуффин! Что он делает в моей голове?! Шурф коротко улыбнулся. Полагаю, это следовало считать хохотом. — Ты настолько чувствительный, что можешь слышать своего духа-хранителя в обычном состоянии, а не в шаманском трансе. А Джуффин, похоже, увидел в этой женщине что-то такое, что его заинтересовало, вот и вмешался. — А спросить разрешения? — всё ещё возмущался я, но уже не с такой силой. Всё-таки я не умею долго обижаться, а на Джуффина почему-то особенно не получается. Как увидел его кривоватую улыбку — так и не могу обидеться толком. Того и гляди, полное разрешение на такие вот штучки дам. Вместо этого я спросил Шурфа: — Ты дал ей визитку. Свою? — Нет, — он покачал головой. — Её проблема — несколько не мой профиль. Я могу убить духа, собравшегося завладеть чужой душой, могу очистить дом или место, могу защитить человека или пространство. Но ей нужно не это. Ей нужен кто-то, способный врачевать душу. — Это как? — не понял я. — Душа человека может расщепиться, её части могут заболеть или умереть, потеряться. Я не настолько хорошо умею обращаться с душами, чтобы врачевать их, разве что самые простые повреждения, но моих способностей хватило, чтобы увидеть, что души в ней почти и не осталось. Жалкие огрызки. Ты тоже это заметил — по её картинам. Я кивнул. — А отчего душа разваливается? — Человеку порой бывает настолько плохо, что он не выдерживает. И выталкивает боль из себя. Вместе с болью может отколоться и потеряться и кусочек души. Я поёжился. Как страшно жить-то становится, со всеми этими знаниями! — Если ты не взялся за эту работу, то чью дал визитку? — Сотофы. Она старая шаманка, практикует уже много перерождений подряд. Порой она творит такое и ходит в такие места, что даже меня пробирает. А это, как ты уже мог заметить, достаточно нетипичные для меня ощущения. Сотофа умеет работать с душами, с самыми глубокими и потаёнными их частями. Для неё справиться с проблемой этой женщины будет легко. Шурф посмотрел на меня и спросил: — Хочешь с ней познакомиться? Я полагаю, это желание было написано у меня на лбу большими буквами, возможно, даже мигающими. Я вообще по натуре довольно впечатлительный, а уж после рассказа Шурфа глаза у меня, наверное, горели так, что город можно ночью освещать. — Конечно, хочу! — Тогда я сегодня же ей позвоню. Мы свернули на ещё одну аллею, и разговор снова сменил тему. Думаю, любой другой к вечеру уже и забыл бы о данном обещании, но только не Шурф. Уже почти ночью он позвонил мне и сообщил, что Сотофа ждёт меня завтра к обеду, потому что я её заочно заинтересовал, и она хочет познакомиться. * * * Сотофа жила в спальном районе. Дома там имели свою, только жильцам понятную нумерацию, и потому поначалу я заблудился среди одинаковых типовых многоэтажек. Покружив немного, я решил спросить адрес у кого-нибудь из местных, тем более что на детской площадке обнаружилась миловидная старушка, выгуливающая младшего школьника. — Извините, вы не подскажете, где находится вот этот дом? — я протянул ей визитку. — Ой, ты к Софье Ивановне! — всплеснула руками старушка. — Иди-иди, внучек, она тебе точно поможет! Дочке вон моей помогла. У них с мужем, знаешь, детей никак не было. Где они только не лечились, ой! Даже в Москву ездили, да всё без толку. А Софья Ивановна что-то над ней пошептала, колотушкой своей постучала — и вон, второго уже ждут! — Так вы подскажете, где её искать? — уточнил я, пока старушка не принялась рассказывать всю историю жизни её дочки. — А вон тот дом обогни, и там следующий тебе нужный, — она махнула рукой. Я поблагодарил и отправился к Сотофе. * * * Дверь мне открыла красивая сероглазая девушка, с короткими, похожими на встрёпанные птичьи перья, волосами. — Добрый день. Я — Макс. — А! — она сдержанно улыбнулась. — А мы думали, ты вообще не придёшь. Проходи. Девушка отошла в сторону, пропуская меня в квартиру. Я шагнул за порог — и будто попал в другое измерение. Здесь царило странное умиротворение, спокойствие, которое редко встретишь даже в храмах. И ощущение чистоты, не физической, но какой-то иной, пронизывающей сам воздух. Здесь хотелось находиться, просто сесть прямо на пол, прикрыть глаза и вдыхать царящую повсюду безмятежность. Но я, естественно, на пол садиться не стал. — Меня зовут Меламори, — между тем представилась девушка. — Я ученица Сотофы. Обувь ставь сюда. Она развернулась и убежала куда-то по коридору в дальнюю комнату, оставив меня наедине с мыслями о том, что если в мире шаманизма такие красивые молодые шаманки, то он нравится мне всё больше. Вернулась она через несколько минут вместе с низенькой пухленькой старушкой, одетой в странные цветастые одежды. На голове у неё была разноцветная повязка с перьями и нитками бусин. — Здравствуй, Макс, — тепло, как старого знакомого, поприветствовала она меня и улыбнулась поразительной, ласковой улыбкой с ямочками на щеках. Я тут же растаял. — А мы уже думали, ты не придёшь. — Я заблудился! Тут у вас такая нумерация домов, что я думал, потеряюсь здесь насовсем. Выйду только лет через десять, оголодавший и заросший. — Ну, я думаю, на самом деле всё не так страшно, — рассмеялась Сотофа. — Проходи, а то я уже без тебя начала. Она приоткрыла дверь в дальнюю комнату, жестом показывая мне сохранять тишину. Я кивнул, но едва не заорал, увидев, кто лежит на расстеленном на полу лоскутном одеяле. — Это же та художница, — шёпотом проговорил я. Художница лежала с закрытыми глазами, и то ли спала, то ли пребывала в трансе. — Ты это дело начал, тебе и заканчивать, — сурово сказала мне Сотофа. И тут же смягчилась. — Ты её так задел своими вопросами, что она в тот же день ко мне прибежала. Так что тебе ей и помогать. Да не волнуйся ты так, — добавила она, увидев, как перекосилось моё лицо и затряслись поджилки. — Я тебе помогу, ты только должен будешь рядом присутствовать. Анну я уже ввела в транс, нам потребуется её содействие. Так что проходи, садись вон в тот угол, дам тебе несколько минут на то, чтоб успокоиться. Я на негнущихся ногах прошёл вглубь комнаты и сел где сказали на расшитую всякими самопальными узорами подушку. И попытался дышать, как учил меня Шурф, ощущая терпкий дымок, змеящийся по комнате из курильницы. Я-то думал побеседовать, посмотреть, что да как. А к такому жизнь меня точно не готовила! Дверь тихонько раскрылась, и в комнату заглянула Меламори. Хмуро посмотрела на меня, спросила чуть слышно: — Точно не требуется моя помощь? — Точно, точно, — улыбнулась Сотофа. Меламори снова нахмурилась, посмотрела на меня, прошептала: — Вообще-то, это моё место. И вышла из комнаты. Сотофа тихонько рассмеялась: — Обычно я её помогать зову, учиться. А тут не её учу, а тебя, вот и сердится. Не обижайся на неё, Макс. — Всё в порядке, — отозвался я, не обидевшийся, а, скорее, раздосадованный тем, что такая милая девушка так искренне на меня сердится. Но я постарался побыстрее выкинуть из головы эти мысли и сосредоточиться на происходящем. Я даже закрыл глаза, хотя в комнате было, на что посмотреть. Чего стоил хотя бы коровий череп с разрисованными рогами на стене! Сотофа достала старый, видавший виды бубен и пояснила: — Обычно я прошу Меламори бить мне в бубен, пока путешествую. Но ничего не поделаешь, в этот раз постучу сама. Давай начинать, Макс. Я нервно кивнул. Всё-таки присутствие давешней художницы Анны меня порядком нервировало. Что я должен буду делать? Странно, но присутствие Сотофы меня не смущало. Я честно дышал, как учил меня Шурф, но пальцы мои всё равно нервно подрагивали. Но едва по комнате волнами разбежались первые упругие звуки бубна, я расслабился, будто бы, наконец, оказался в своей стихии. Бубен пел в странном, завораживающем ритме, постоянно ускользающем из пальцев и будто зовущем куда-то. И я пошёл на зов, далеко, вверх, вслед за летящими гортанными звуками, за струйками курящихся благовоний, светлой тропой шаманки, след-в-след. * * * Там, где мы оказались, не было неба. Не было деревьев, не было трав, не было птичьих криков. Один только туман застил всё вокруг, молочно-белый, густой, такой, что ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. Липкая сырость окутывала здесь всё. Сырость и странная, неестественная тишина. Из тумана показался знакомый силуэт огромного белого лиса. Туман на его фоне сразу показался мне сероватым, как старая вата. — Привет, Макс. Заблудился? Следуй за мной. Лис развернулся и едва не растворился в тумане снова, но я успел побежать туда, где мелькнул роскошный лисий хвост. Он вывел меня на поляну. Туман здесь рассеивался до почти прозрачной кисеи, под ногами была мокрая трава, вокруг — деревья с мокрой чёрной корой и влажными тёмно-зелёными иглами, на кончиках которых блестели капельки воды. Нас уже ждали. Ослепительно-красивая молодая женщина с перекинутой на грудь толстой чёрной косой стояла, оперевшись на большого красного быка, на одном из рогов которого сидела маленькая чёрно-белая птичка. — Добрый день, — на всякий случай поздоровался я. Шурф говорил, что с духами всегда надо быть вежливым, иначе могут обидеться. — О, привёл! — обрадовалась женщина. — Макс, ты что, меня не узнал? Да я это, я! — она расхохоталась. — А ты думал, что здесь я захочу ощущать себя такой же старой развалиной, как в жизни? Ну уж нет! Я, наконец, понял, что это и есть Сотофа, и с облегчением рассмеялся. — А Шурф всегда похож на себя самого, — заметил я. — Ну, он всегда был очень последовательным мальчиком, — сказала Сотофа и рассмеялась на пару с Джуффином. — Ну, давайте начинать? — Пора, — согласился Джуффин. И быстро уменьшился в размерах, став не больше обыкновенного песца. В таком состоянии он споро забрался по мне на моё же плечо и свернулся около шеи наподобие живого воротника. — Что ты делаешь? — ошарашено выдал я. — Ученик — это не роскошь, а средство передвижения! — назидательно выдал лис. — Откуда ты знаешь эту фразу? Ладно, не важно. Лучше скажи, что ты собрался делать? — Я? Сидеть тут и не вмешиваться в происходящее. Это работа Сотофы, вмешаюсь — она мне хвост оторвёт. — Оторву, и шапку себе сошью! — согласилась Сотофа. — Потому что нечего в мои дела лезть, когда не надо! Сосредоточься, Макс. Нам нужно найти Анну. — Но что мы будем делать потом? — Ещё не знаю. Посмотрим на неё получше — тогда и разберёмся. Не бойся. Миниатюрная птичка слетела с рога быка и исчезла в тумане. Сотофа прикрыла глаза и словно побледнела вся. Как будто какая-то её часть отправилась следом. Через некоторое время птичка вернулась, покружила над Сотофой и устроилась у неё на плече. — Нам туда, — махнула рукой шаманка и быстро зашагала прочь с поляны. Мне ничего не оставалось, как отправиться вслед за ней. Туман снова накрыл меня с головой. Я едва различал впереди тоненький стан Сотофы и ориентировался скорее не на неё, а на бредущего следом красного быка. Вот уж кого захочешь — не потеряешь. Свернувшийся Джуффин был тяжеленным, но приятно грел шею. Мы вышли на ещё одно свободное от тумана место. Здесь было так же сыро и промозгло, как на той поляне. Из тумана проявлялись очертания отвесной скалы из голого тёмно-серого камня, который один только плющ обрастал то тут, то там. У скалы стояла Анна, в отличие от Сотофы, почти не изменившаяся внешне. Её руки от пальцев до локтей сковывал плющ, побеги верёвками оплетали предплечья, переплетались между собой, льнули к скале так, что Анна не могла пошевелить руками, прикованная и обездвиженная. Напротив Анны росло мертвое дерево. Ещё совсем тоненькое, молоденькое, оно чернело унылыми голыми ветками, на которых только кое-где остались последние потемневшие, подгнившие листочки. — Софья, это ты? — Анна открыла глаза. Перевела взгляд на меня и ощерилась: — Опять ты! Преследуешь ты меня, что ли?! — Он пришёл помочь, — ответила за меня Сотофа. — Так что не злись. Подошла к Анне, вытерла с её некрасивого лица собравшиеся на нём капельки влаги. — Анна, Анна… Что ж ты сотворила со своим талантом? — Сотофа покачала головой. — Талантом? — удивлённо спросила художница. — Талантом. Вон он, смотри, весь насквозь прогнил. Даже не вырос толком, — махнула рукой Сотофа в сторону погибшего деревца. — Сама же его и сгубила, глупая девочка. — Я… не хотела… так вышло! — Анна дёрнулась, но плющ только сильнее впился в её кожу. — Выпусти меня отсюда! Мне душно. — Дай-ка я посмотрю, — Сотофа встала на цыпочки, рассматривая побеги плюща. Я же, не смея вмешиваться, подошёл к дереву, чтобы рассмотреть его поближе. Аккуратно протянул руку, чтобы коснуться мёртвой коры… и дерево с тихим шелестом рухнуло в траву, переломившись почти у самого основания. — Что ты натворил?! — заорала художница. — Я… — я отступил на шаг назад. — Извините! Я не хотел! — Тише, тише. Не злись на него, Анна. Всё к лучшему. Нечего стоять тому, что уже мертво. Прах к праху, тлен к тлену. Молодец, Макс. Я немного опешил от неожиданной похвалы, но на всякий случай отошёл от упавшего дерева подальше. Между тем Сотофа пыталась вытащить Анну из её плена. Сначала просто голыми руками, потом в ход пошёл широкий, загнутый нож с костяной рукоятью. Он оставлял на побегах плюща надрезы, но не более того. Из надрезов сочилась алая кровь. Сотофа отошла в сторону и прищурилась, как будто что-то поняла. Анна молчала, видимо, из-за моего общества. Сотофа сделала шаг в сторону и легонько кивнула мне, предлагая посмотреть поближе. Под свирепым взглядом Анны, которой явно было некомфортно стоять перед всеми в таком виде, но что-то с этим сделать она всё равно не могла, я подошёл ближе и рассмотрел побеги плюща. Понимание пришло неожиданно, обрушившись на меня целым шквалом полустёртых образов. * * * …Девочка лет десяти сидит на старой веранде с облупившейся краской и рисует акварелью в альбоме. Плохая бумага морщит, но девочку это не останавливает. Она рисует закат. С веранды отлично видно небо всех оттенков жёлтого и розового, и девочка старательно переносит их на бумагу. — Аннушка, иди сюда! — голос мамы глухо раздаётся из дома. — Аннушка! Анна, я кому сказала! — Ну мам! Закат же! Сейчас дорисую и приду! Мать появляется через полминуты, с мокрым кухонным полотенцем в руках. Она злая и страшная. — Да кому сдались эти твои закаты! Нет бы что-то нормальное нарисовала, цветочки там, бабочек! А она закаты рисует! Сколько ты их ещё будешь рисовать? — Но мам! Красиво же! — Да они все одинаковые! Давай, собрала краски и пошла!.. * * * …Студенты на пленэре. Цветной кучкой они сидят на одной из самых красивых улиц города и пишут старые здания. У каждого на бумаге одни и те же стены, окна, барельефы. У одной из студенток на бумаге ещё и море. Оно пришло в город, оно затопило его, но это не страшно. Море доброе. Оно плещется на уровне самых верхних этажей, сверкает на солнце. — Анна, что это опять такое? — окрик преподавателя звучит неожиданно-резко, она вздрагивает, едва не испортив рисунок. — Море в городе. — Мы с вами что рисуем? — Город. Но я нарисовала город… — А это тогда что? Рисуйте по заданию, самодеятельностью будете в свободное от учёбы время заниматься! Выкиньте это и начните сначала. Только уже то, что от вас требуется… * * * …Ремонт в кафе почти закончен. Пол всё ещё закрыт плёнкой и заляпан краской, которой красили стены. На козлах валяется рабочая одежда, перчатки. Резко пахнет чем-то свежим и химическим. Но одна стена ещё не готова. На ней хозяин ремонтируемого заведения хочет большой пейзаж во всю стену. — Может быть, сделаем закат? Только сразу много солнц, представляете? Маленькие и большие, красные и синеватые… Это будет очень красиво! — Кому это надо? — морщится заказчик, толстый лысеющий мужчина. — Нарисуйте что-нибудь нормальное, сады там цветущие, облака. Без вот этих странных штук, обычный весенний пейзаж. Сюда люди ходить будут, а не искусствоведы… * * * — Ты сама себя заковала, — тихо прошептал я, неожиданно потеряв голос. — Сама. Тебе и выпутываться. — Что? — ожгла меня взглядом Анна. — Это твои собственные лозы! Тебе было больно, ты хотела рисовать своё… или не рисовать вообще. Ты сама отказалась от себя! — Неправда! — крикнула Анна… и сникла. Сотофа подбадривающее мне кивнула. Похоже, она пришла к тому же выводу. — И теперь только ты сможешь себя освободить. Если снова наберёшься решимости рисовать то, что хочется тебе. — Кому это надо! — прорычала Анна. — Никому! — Тебе. — Мне тоже не надо! — Настолько не надо, что ты пришла к Сотофе в тот же день, как я напомнил тебе о вдохновении? — Я уже не хочу! Я начинал злиться. Глухое, утробное чувство клокотало у самого горла. Я хотел помочь ей, по-настоящему хотел, но как помочь тому, кто отказывается от помощи? — Ты уже и так столько лет просуществовала без вдохновения! Рисуя всякую хорошо продающуюся ерунду! Ты готова и остаток жизни провести без него? Анна ощерилась. Отвернулась. Помолчала. Пробормотала тихо, сквозь зубы: — Я… хочу рисовать. — Тогда разорви ты эти путы! — вмешалась Сотофа. — Давай, девочка моя, ты сможешь. Анна дёрнула руками, раз, другой, третий. Плети лозы впивались в кожу, стёсывали её в кровь. — Ещё, милая! Чего ты хочешь? — Я хочу рисовать, — медленно проговорила Анна и снова дёрнула руками. — Я хочу рисовать. Я хочу рисовать! Я! Хочу! Рисовать! Она дёрнула руками вниз, с силой, и плети оторвались от камня, от основания, упали на влажную землю. Анна, с красными, ободранными руками, с кровоточащими запястьями, медленно сделала несколько шагов вперёд. И опустилась на колени возле мёртвого деревца. — Оно уже не оживёт? — тихо спросила она. — Кто знает, — погладила её по голове Сотофа. — Всё может быть. Анна упала прямо на землю, в мокрую траву и грязь, обняла гнилой огрызок пня. — Я хочу рисовать. Пожалуйста. Я снова хочу рисовать. Не эти калякалки. А как раньше… как в молодости. Она села прямо, отшатнулась. Неверяще посмотрела на Сотофу. Откуда-то из самого основания, от корня, вырос тоненький побег с молодыми, клейкими ещё листочками. Джуффин, про которого я успел забыть, завозился у меня на шее. — Пойдём, Макс. Нам тут больше делать нечего. Остальное предоставь Сотофе. — Куда идти? — сразу спросил я. Всё-таки я рядом с Анной чувствовал себя неловко и, думаю, ей было ещё хуже. — Видишь вон ту тропинку чуть вдалеке? Иди по ней, пока не выйдешь. * * * Я пришёл в себя всё на той же подушке, что и был. В комнате терпко пахло благовониями. Анна лежала, свернувшись комочком, как эмбрион, Сотофа сидела рядом, её морщинистое лицо было отрешённым и спокойным. Я не знал, что мне делать дальше, вдруг выйду из комнаты, а нельзя! Или в процессе побеспокою кого-то из них. Поэтому я так и сидел ещё минут десять, пока Сотофа не открыла глаза и не посмотрела на меня живым осознанным взглядом. — Молодец, Макс! — подмигнула она мне. — Повезло всё-таки этому мальчику, Шурфу, заполучить такого ученика. Был бы ты девочкой — к себе бы переманила, да не судьба. — Почему? — спросил я. Уходить от Шурфа мне не хотелось, но было интересно. — Потому что я работаю только с девочками. У вас, мальчишек, совсем другие энергии. А теперь иди, сейчас Анна придёт в себя, и мне надо будет с ней побеседовать с глазу на глаз. Возвращение к себе — дело сложное и долгое, там помощь нужна. В этот момент Анна пошевелилась и открыла глаза. Обвела комнату мутным взглядом, остановилась на мне. — Ты и здесь?! — она аж на локте поднялась. * * * Я спешно ретировался. Я провёл у Сотофы ещё около часа. Пока она беседовала с Анной, я успел выпить чаю в компании сероглазой Меламори. Та, судя по всему, вспомнила, что Сотофа не берёт в ученики людей мужского пола, и смотрела на меня намного благосклоннее. Под конец мне даже удалось, кажется, заставить её растаять, и смеялась над моими шутками она вполне искренне. Сотофа пришла через полчаса, села к нам. Сказала, что Анне нужно побыть одной и не следует её тревожить. Она мило поболтала со мной, а, прощаясь, обняла тепло, как родного внука. Сказала приходить ещё, просто так, или если потребуется помощь. Я обрадовался, тем более что хотел найти повод ещё раз побеседовать с Меламори. С Анной я больше не виделся. Знаю только, что года через три она приехала к Сотофе, привезла приглашение на свою персональную выставку и огромную картину — на ней за горизонт одновременно опускалось сразу три дюжины солнц. * * * Вернувшись домой, я первым делом позвонил Шурфу и взхалёб рассказал ему о произошедшем. А через три дня мой отпуск закончился, и утром, собираясь на работу, сонный — я-то за отпуск успел полностью перейти на ночной режим — я чувствовал себя так, будто сказка закончилась. И старая, серая жизнь вновь стиснула вокруг меня серую вату. Но когда я садился в машину, мимо меня прошла молоденькая девочка-подросток, на пёстреньком рюкзачке которой болталась меховая игрушка в виде белого лиса. Застряв в утренней пробке, я увидел, что один из рекламных плакатов сменили — и теперь на всех смотрели голубые лисьи глаза. Редакция газеты, где я работал, располагалась рядом с книжным (чтобы было, куда отнести зарплату), и на витрине выставили новинки. На одной из обложек оказался изображён… да-да, белый лис. Он лукаво улыбался мне через стекло. Я улыбнулся в ответ. Ничего не закончилось, всё ещё только начинается.