Шаман

Самайн наступал. Последние несколько дней я чувствовал его приближение и изменения, происходящие в Мире. Чувствовал тоскливую тревогу и пряный азарт предвкушения. Ощущал, как видоизменяется структура Мира, как огромные потоки энергии меняют свой бег и своё направление, как сосёт под ложечкой в предчувствии чего-то невероятного. Самайн разворачивался несколько дней, как туго стянутая пружина, сначала медленно и неохотно, когда первые изменения ещё можно было принять за череду не связанных между собой случайностей, но с каждым часом всё быстрее, упрямее, когда уже никто не сможет отрицать его приближение и противиться приходящим вместе с ним процессам. Я выключил свет и забрался под одеяло. Полночь, детское время, но как-то незаметно мой график сна и бодрствования перестал зависеть от часов. Если бы не работа — вообще бы перешёл на свой собственный ритм. Ночевал я, надо отметить, в спальне Шурфа. И Шурф, и Джуффин посчитали, что с момента Инициации прошло ещё слишком мало времени, чтобы принимать участие в связанных с Самайном ритуалах. Более того, сейчас для меня это может быть ещё и опасно. Поэтому лучше мне провести ночь кануна Самайна в более защищённом месте — у Шурфа. Тем более, сам хозяин квартиры улетел ещё вчера утром, оставив мне ключи. За окном стояла почти мёртвая тишина, и одновременно творилось что-то невообразимое. Мир будто с ума сошёл, напряжение последних дней вылилось наконец в активные действия. Мир ворочался, изменяясь. Я почувствовал тяжелые шаги лап по одеялу. Здоровенный лис запрыгнул на постель, переступил через меня, лёг рядом. Я не видел его, но ощущал жаркое белое пламя, бьющееся внутри на пересечении десятков потоков, связывающих его с Миром. Я с удовольствием запустил пальцы в длинную мягкую шерсть. — Ты не будешь охотиться? — Я уже поохотился, Макс. Остаток ночи я проведу с тобой. — Уверен? Шурф говорил, что ты любишь Самайн. — Перебьюсь один раз, — лис фыркнул. — Ты сейчас слишком открыт и слишком слаб, но одновременно очень силён. Лакомая добыча для всех, кому обычных, подаренных Миром жертв мало. А ко мне точно никто не сунется. — А если всё-таки попробует? — я спросил не из страха, а исключительно из любопытства. — А если попробует, скажу им, что ты — моя добыча, — ухмыльнулся Джуффин. Я рассмеялся: — Мне почему-то кажется, что ты только и ждёшь, когда же кто-нибудь сунется. — Какой ты проницательный стал, аж страшно! — лис положил тяжёлую голову мне на грудь. Вибриссы защекотали щёки. — Спи, Макс. Спи. * * * В лесу стыло, но сухо. Первые заморозки уже стянули землю в плотный ком, посеребрили жухлый подлесок. Многие духи уже спят, а те, кто ещё нет — глядят на Шурфа недобрыми огоньками глазок. Они голодны, но шаман им не по зубам. Лес уходит полого вверх, на вершину истёртого временем холма. Когда-то давно там было языческое капище, теперь священные камни ушли под землю, и растительное море захлестнуло их и сомкнулось сверху, пряча от слепых людских глаз. Шурф выходит на поляну у подножья холма. Уклона здесь почти не видно, впрочем, как и везде. Шурф снимает рюкзак, вытаскивает из него дары духам — фрукты, мясо, звенящие бусины и монетки, раскладывает на чистом белом полотенце. Рядом крутится небольшой серый лис, пофыркивает на мелких духов, тянущихся к еде — не для вас подарки, уйдите. Затем Шурф достаёт из рюкзака большой термос и старую, видавшие виды кружку с трещиной по боку. Наливает ещё горячий, горький, как хина, отвар. Становится прямо, держит кружку двумя ладонями. Выпивает целиком, не останавливаясь, не морщась. Вдыхает и выдыхает несколько раз, чувствуя, как питьё горячей волной разливается по телу. И произносит, громко и чётко: — Дух холма, Хозяин леса, Хранитель традиций! Взываю к тебе. Я принёс тебе дары в знак моего почтения. Вот они, прошу, прими их. Я прошу тебя совершить ритуал Дикой Охоты. Если я выиграю, ты исполнишь любое моё желание. Несколько секунд ничего не происходит, а потом откуда-то из глубины, из самого сердца холма расходится едва ощутимая дрожь. И раздаётся голос, гулкий и раскатистый, будто скала трётся о скалу. — Мне по нраву твои дары, шаман, я принимаю их. И я согласен провести ритуал Дикой Охоты. Я выпущу птицу-луну, и ты покажешь мне свою охотничью ловкость, поймаешь её. В это же время мои слуги будут охотиться на тебя. Успеешь поймать птицу быстрее — что ж, твоя взяла, я исполню любое желание, которое мне по силам. А если победу одержу я — заберу твою душу себе в услужение на сотню лет. Рокот смолкает. И опять на лес опускается мёртвая осенняя тишина. И вдруг далеко, на склоне холма, над голыми кронами деревьев взлетает яркая птица, серебристая, светящаяся, как полная луна. Взлетает и исчезает обратно в ветвях. И одновременно с противоположной стороны леса раздаётся полный весёлой ярости вой. Загонщики вышли на охоту. Шурф поднимает лиса, сделавшегося совсем маленьким, не больше новорожденного лисёнка, и сажает себе за пазуху. Тот коротко кивает, показывая направление. Шурф чуть наклоняет в ответ голову. И срывается с места. * * * — Джуффин? — Что, Макс? Странно, но сон не шёл. Наверное, всему виной было творящееся во всём Мире: попробуй уснуть, когда там такое. Поэтому спать мне не хотелось, хотелось поговорить. Тем более, что был у меня один вопрос, который сразу я как-то не спросил, а потом измучился от любопытства. — Во время Инициации… это же был Лойсо, да? — Да, — спокойно отозвался Джуффин. — Но почему? Ты его попросил? — И это тоже. Но вообще ему нужно что-то от тебя. И, желательно, чтобы ты при этом был в своей лучшей форме. Поэтому и в Инициации согласился участвовать, и кинжал Мёнина специально для тебя где-то раздобыл. — Специально для меня? Я думал, мы с ним случайно встретились. Джуффин дёрнул хвостом, мол, вот же глупый ученик попался: — Не верь в случайности, Макс, их не существует. Конечно он специально подослал своего слугу к этому твоему знакомому, чтобы подобраться к тебе поближе и понаблюдать. Тем более, чаще всего такие слабаки, как твой знакомый, его не интересуют. Ему не нравится мучить людей, он любит с ними играть. А с тем типом играть совершенно неинтересно даже ему. — Ничего себе! — удивился я. — А что всё-таки Лойсо от меня нужно? — Не знаю, — Джуффин пожал плечами. — Я в ваши с Лойсо дела ввязываться не буду. Ты самостоятельный стал, сам можешь решить, с кем тебе иметь дело, а с кем — нет. Но навредить он тебе не хочет, иначе я бы и близко его к тебе не подпустил. Я помолчал, обдумывая услышанное. И всё же, что ему от меня надо? Пожалуй, стоит спросить об этом самого Лойсо, как только я в очередной раз его увижу. * * * Бежать в темноте по незнакомому лесу сложно. Шурф прекрасно осознаёт — если бы не дух-хранитель, показывающий дорогу, он бы давно заблудился или получил травму. Главное сейчас — сохранять дыхание. У Шурфа неплохая физическая подготовка, но он не питает иллюзий о том, как будут развиваться события. Дикая Охота, не стеснённая физической оболочкой и отлично знающая лес, настигнет его прежде, чем он сумеет добраться до птицы-луны. Рано или поздно придётся встретиться с преследователями лицом к лицу. Судя по звукам, охотятся несколькими небольшими группами. Идут полукругом, видимо, загоняя его куда-то, как дичь. Но Шурф решает всё сделать по-своему. Он идёт наперерез одной из групп в боковой части полукруга, вверх по склону. Когда крики загонщиков становятся слышны особенно громко, Шурф достаёт из кармана маленькую самодельную свечку конической формы и зажигалку. Свечка коптит, даёт едкий, неприятный дымок, от которого слезятся глаза, но зато и охотники не сумеют разобрать за дымом его запах. Шурф отходит в сторону с узкой, одним только духам видной тропинки и затаивается. Загонщиков трое. Они не похожи на людей, скорее, на каких-то антропоморфных животных, покрытых короткой бурой шёрсткой и тускло поблескивающей в неверном свете щербатой луны чешуёй. На лбу одного из них — короткие прямые рога. В руках у духов — трещотки и сети, за спиной — луки, и колчаны на бёдрах. Охота в этом году на редкость интересная. Жертвой вызвался быть человеческий шаман, и Хозяин леса обещал добрую награду за его поимку. И никто не будет против, если шамана в процессе поимки немного обглодают. Главное, чтоб живой остался! Шурф ничем не выказывает своего присутствия. Он спокоен и собран. Он знает, что делать и готов к неожиданностям. Даже серый лисёнок спрятался под куртку поглубже, замер, почти растворился. Духи принюхиваются к резкому запаху, но проходят мимо, один, второй. Третьего Шурф одним выверенным движением хватает правой, парализующей рукой, и тут же коротко бьёт левой. Сизый пепел ещё не успел упасть на стылую землю, а два других духа разворачиваются, но Шурф — быстрее. Сеть падает на тропинку, вместе с пеплом от второго духа. Третий не может пошевелиться, застыв в неловкой позе. Шурф поднимает с земли сеть — пригодится. Снимает с обездвиженного противника добрый, тугой лук и колчан стрел. В охоте на птицу он будет сподручнее заготовленного Шурфом оружия. Со стороны раздаются выкрики, загонщики уходят дальше, якобы оттесняя шамана от того места, где прячется в ветках птица-луна. Шурф же поднимается вверх по склону. Нужно спешить, пока Дикая Охота не заметила отсутствия троих загонщиков и не поняла, что произошло. Времени мало. * * * Меламори гасит все огни в доме, подходит к окну, распахивает его настежь. С улицы бьёт в лицо порывом стылого, влажного ветра, пропахшего гнилой сопрелой листвой, жухлой травой, стылым мелким дождём. Запах умирания. Меламори опирается на подоконник, высовывается из окна, вдыхает воздух Самайна полной грудью. В эту ночь начала Тёмного времени года Миры хотят поддержать своих детей и дарят им пропитанные силой жертвы. Существа, рождённые для того, чтобы умереть и насытить тех, кто сумеет их настичь. Их судьба — погибнуть от когтей хищника, стрел и ножей охотника, отдать себя на растерзание ради выживания других. Их время — одна ночь, от рождения до момента, когда настигнет их Дикая Охота. Но есть те, кто нарушает извечно заведённый уклад жизни. Те, кто не охотится за жертвой, чтобы урвать подаренный Миром кусок. Те, кто охотится на Охотников. Поджидает в засаде, затаившийся и неслышимый, рыскает по следу, втягивает ноздрями сладкий запах добычи, убивает и пожирает тех, кого не должно. Преступает закон, берёт то, что ему не положено брать, нарушает хрупкое равновесие перед самым страшным и тёмным временем года. Меламори ухмыляется. Ведь есть и те, кто охотится на тех, кто охотится на охотников. И горе преступившим Слово Мира, если не повезёт им встретиться в стылую ночь Самайна с такими охотниками. Меламори закрывает глаза, не боясь наполняющего комнату холодного воздуха, и одновременно с подоконника бесшумно слетает крупная хищная птица. Её полёт плавный и стремительный, взмахи крыльев выверены и точны, большие золотые глаза смотрят в ночь, и ночь для неё светлее, чем день. Птица скользит под самым небом, едва не задевая крыльями холодные лучики звёзд, кутающиеся в рваное застиранное тряпьё осенних облаков. Птица выслеживает добычу. Где-то внизу, на старом пустыре, покрытом жёлто-серыми стеблями сухой травы, затаился быстроногий светящийся заяц. Жертва, подаренная Миром. Меламори могла бы легко спикировать вниз и забрать его себе, разорвать на части, попробовать на вкус сладкую горячую кровь. Но это не интересно. Рядом с ней по небу скачет Дикая Охота. Всадники на быстроногих когтистых лошадях волнуются, косятся настороженно на юную шаманку. Лучше б посмотрели вниз — вернулись бы обратно с добычей. Но они смотрят на Птицу, и Птица летит рядом, а после — рывком увеличивает скорость, скользит быстрее лошадей, и вскоре всадники остаются позади. Они тоже не интересуют Птицу. Ей нужна другая добыча. Быстроногий олень с юным девичьим лицом бежит по пустынным ночным улицам. Её пугают яркие вывески, бродячие собаки, свет фар и звук моторов. Она несётся не разбирая дороги, выскакивает на проезжую часть, мечется в панике, в три прыжка ныряет под арку в тёмный двор-колодец. Там её уже ждут. Городские духи, жалкие и несчастные, духи свалок, глядящие на мир голодными глазами бродячих кошек; духи подъездов, провонявшие мочой и кислятиной, пьющие кровь проходящих сквозь них жильцов; духи заброшенных зданий, похожие на покорёженные куски арматуры и битого кирпича; духи-хранители трущоб — нищенки в грязных одеждах; пропитанные бензином и битумом духи автодорог, больные и измученные вечными пробками — все они затаились на детской площадке в ожидании добычи. Олень-дева замечает их слишком поздно, несётся на их жадно протянутые руки, пытается свернуть, отскочить в сторону, но не успевает. Тонкие ноги подкашиваются, копыта скребут по растрескавшемуся асфальту, по плотному, сбитому песку, который раньше был песочницей, но алчные рты уже вгрызаются в её тело, рвут на части, глотают не прожёвывая, пытаясь урвать кусок побольше. А сверху на них смотрит другой хищный зверь. В ночь Самайна он пришёл сюда, в ненавистный ему город, пропитанный выхлопными газами и кислой людской тоской, за лёгкой поживой. Обезумевшие городские духи, доедающие добычу внизу, во дворе — именно то, что надо. Он примеривается, чтобы прыгнуть, он не видит, как за его спиной мелькает в тёмном небе чёрная крылатая тень. Когти пробивают плоть, сжимаются возле хребта, мощный клюв в один удар раскраивает череп, и Птица взлетает вновь, не потревожив галдящих городских духов, так и не узнавших, какая опасность грозила им сегодня. Она относит свою добычу в сторону, в ставший тихим городской парк. Здешние духи уже спят в своих деревьях, под слоем жухлой листвы, и никто не мешает Птице вдоволь насытиться своей жертвой. Меламори отходит от окна, потягивается, с явным удовольствием облизывается. В комнате стыло и промозгло, она стучит зубами, плотно закрывает окно, заворачивается в пушистый плед. За окном бушует, азартно вскрикивает, натягивает тетиву, раздирает когтями, бьётся в агонии Самайн. Но в этом году с неё хватит, она сыта. Охота была доброй. * * * Духи, охотящиеся за Шурфом, распаляются всё сильнее. Охота затягивается, шаман мастерски уходит от преследования, и лес буквально подрагивает от напряжения. Шурф чувствует это всей кожей — как огромное море энергии, зовущееся лесом, дрожит и колеблется, вспыхивает яркими огонёчками азарта и предвкушения, тусклыми пятнами разочарования и досады. Лес волнуется, нервно ворочаются в своих гнёздах мелкие духи, сквозь сон ощущая общее настроение. Здесь и сильные духи, принимающие при желании форму человека, и слабые, похожие на ожившую груду растительного мусора или прелой листвы. Все они — дети Хозяина леса, живущего под горой, порождение его воли и чувств. Обычно им запрещено нападать на людей, заводить их в непроходимые чащобы, заставлять плутать до смерти, но не в эту ночь. Это особое время. В эту ночь позволено всё. Шурф бежит. Не по прямой, но следуя указаниям тихо тявкающего лиса. Его движения выверены и скупы. Он экономит силы и дыхание. Тропинки духов невидимы человеческому глазу, но Шурф чувствует их, чувствует, как тяжёлая энергия леса расходится в стороны, давая место более тонкой. Тело легко проходит сквозь неё, не теряя скорости, не растрачивая силы. Впереди ждёт засада. Несколько духов поджидают его у тропинки. Они явно не умеют контролировать себя, их выдаёт яркое, дрожащее нетерпение, разум застилает охотничий азарт. Шурф заметил их ещё издалека, но ни эмоцией, ни жестом не показал этого. Он двигается к месту засады, будто и не знает о её существовании, и похожий на крупную жабу дух, слишком глупый и нетерпеливый, прыгает первым. Слишком рано, надо было дать добыче подойти ближе — отмечает про себя Шурф. Его левая рука обращает незадачливого духа в пепел. Лис за пазухой глухо рычит. Остальные, не ожидавшие такого поворота событий, на секунду замирают, растерявшиеся и замешкавшиеся. И это — их вторая ошибка. Шурф бьёт левой рукой самых опасных, на долю мелких духов остаётся правая рука. Очухаются через пару часов. На всё у него уходит не больше половины минуты. Мало, и всё же каждая остановка отдаляет его от цели. Нельзя останавливаться, нельзя бояться, нельзя позволять усталости взять над собой верх. И тогда заветная птица-луна окажется у него в ладонях. Нужно только успеть. * * * Первый незваный гость в комнате появился, когда время успело перевалить за два часа ночи. Мы болтали с Джуффином о всякой ерунде, например, о том, где лучше провести мой ближайший отпуск — на море или в горах, когда я почувствовал на себе чужой взгляд. Я сбился с мысли, огляделся, бросил взгляд за окно. В окне маячила чья-то чёрная волосатая харя. Особой пикантности добавляло то, что у Шурфа был четвёртый этаж, и никаких деревьев рядом с окнами не росло. Джуффин тоже повернул голову. — Ффффпуссссти меня-я-я… — пробормотала харя. Без приглашения пройти в квартиру через такие слои защиты ночной гость не мог, но очень хотел. — Ффффффпусссти меня-я-я-я… — Вот это наглость, — уважительно покачал головой Джуффин. — Впусти его, Макс. — Зачем? Джуффин одним слитным движением соскочил с кровати и прижался к полу, как перед прыжком: — Будет аперитивом. — Фффффпусти-и-и-и-и… — снова просипело существо. — Входи, — согласился я. И в эту же секунду ставня на окне распахнулась, едва не сбив с подоконника Шурфов цветок — а ведь я точно помнил, что плотно закрыл окно! — и странное, непропорциональное существо с мягкими кожистыми перепонками по бокам вползло в спальню. В ту же секунду белый лис взмыл в прыжке под самый потолок и упал на духа сверху. Дух придушенно вскрикнул и затих. — Фу, гадость, — поморщился Джуффин, принимая человеческую форму и выбрасывая духа за шкирку в раскрытое окно. Пришлось вздохнуть, выбраться из-под тёплого одеяла и подойти к окну. Закрыть я его так и не успел — с той стороны на меня посмотрело бледное безглазое лицо с огромным, в пол-лица, ртом, дожёвывающее моего незадачливого гостя. Именно что посмотрело, отсутствие глаз совершенно не означало отсутствие взгляда. Более того, оно меня заметило. Я отшатнулся от окна, сделал два шага назад и схватился за ключицу, под которой находился подаренный мне Лойсо кинжал. — О, а вот и кое-кто поинтересней пожаловал, — обрадовался Джуффин. Он вновь стал лисом, причём достигающим моего плеча в холке. В его светлых глазах вспыхнул охотничий азарт. — Отойди-ка в сторонку, Макс. Между тем существо медленно вползло в открытое окно. Непропорционально длинные, изломанные в нескольких местах конечности делали его похожим на огромного худого паука. Существо увидело Джуффина и ощерилось. Я благоразумно отошёл к стене, чтобы не попасть под горячую лапу. Едва последняя конечность существа коснулась пола, оно прыгнуло. Джуффин сбил его на лету, он явно был как минимум тяжелей, и существо забарахталось под ним, пытаясь оттолкнуть от себя всеми конечностями. Я заметил, что в момент удара об пол голову себе незваный гость свернул под неестественным углом, но его, кажется, это совершенно не смутило. Я снова потянулся за рукоятью скрытого кинжала, но Джуффин успел добраться до груди существа и выгрыз у него сердце. Оно сразу перестало дёргаться и распластало конечности по полу. — Ого, — я, наконец, рассмотрел нападающего получше. — А я думал, такие существа — это городской фольклор. — А что ему мешает быть городским фольклором? — с исследовательским интересом спросил Джуффин. И правда. Между тем лис с удовольствием захрустел пойманным существом. — Чёрт, как ты это ешь? — меня передёрнуло. — А что такого? — оторвался от трапезы Джуффин. — Мяса, конечно, маловато, зато хрустит приятно. Похоже на эти ваши, как их там… снэки! — А это… не вредно? — уточнил я, стараясь не смотреть в их сторону. — А чипсы не вредные? — хмыкнул Джуффин. — Но ты же их ешь. Крыть было нечем. Когда Джуффин закончил с ночным перекусом, я успел забраться обратно под одеяло. Судя по тому, как дрожали за окном энергии, духи окончательно пошли вразнос. А значит, возможны ещё и новые гости, решившие закусить вкусным и питательным мной. Джуффин тоже так думал. Он уселся на край кровати в человечьем обличье, сложил руки на груди и принялся выжидающе смотреть в окно. — Вкусно ты пахнешь, Макс, причём сразу на несколько кварталов. Посмотрим, у кого ещё хватит глупости сюда явиться. — Джуффин, я не пойму, ты меня защищаешь или используешь как хорошую приманку? — хмыкнул я. — Одно другому не мешает, — философски заметил Джуффин. — Не волнуйся, Макс, запах крови должен отпугнуть большую часть интересующихся твоей личностью. Джуффин расслабился, опёрся о стену и перестал так явно проявляться в мире. Мои глаза перестали его видеть, но я чувствовал течение его потоков и пульсирующий узел сердца внутри. Тогда я закрыл глаза и погрузился в ощущение происходящего в Мире. * * * Птица-луна мелькает выше по склону среди самых крон, ближе, намного ближе, чем раньше, но всё ещё слишком далеко. Шурф скрупулёзно и безэмоционально отмечает изменения в своём теле — он начинает выдыхаться. Пока что у него получается нивелировать их за счёт своих способностей шамана, но те тоже не безграничны. Серый лис то и дело поднимает голову, лижет в шею и подбородок, делясь собственной силой. Но и он уже истощён. Хуже того, Шурф чувствует, что кто-то идёт по его следу. Кто-то куда более сильный, чем все предыдущие противники. Потому что сбросить его со следа не помогают ни заранее заговорённые амулеты, ни дым свечей, ни брошенная на собственный след полынь. Шурф занывшим сердцем чувствует преследователя, ощущает, как с каждым шагом тот становится ближе. Первоначально шаман рассчитывал быстро избавиться от духа, сбросив того со следа, но теперь Шурф склоняется к мысли, что всё же придётся встретить его лицом к лицу. Можно попробовать спутать следы, но это слишком долго, да и не верит Шурф, что преследователя собьёт путаный заговорённый след. Почувствовав, что развязка приближается, спиной ощутив восторг погони, Шурф скидывает на тропинку куртку, а сам отходит в сторону, в густую чёрную тень деревьев. Серый лис жмётся к ногам. Без куртки холодно, стылый ветер тут же добирается до разгоряченного тела, но придётся потерпеть: пахнущий шаманом предмет заставит духа остановиться, потратить время на то, чтобы понять, что перед ним — не шаман, позволит выиграть время. Преследователь появляется совсем скоро, у него восторженное молодое лицо, горящие глаза и растрёпанные волосы. Он бежит по тропинке босиком, нагие ступни без колебаний ступают по изморози, он с победным криком хватает куртку Шурфа… и в ту же секунду оказывается на земле. Борьба длится недолго — десяток секунд, и Шурф сжимает правую руку на чужом горле. Преследователь очень силён, настолько, что умудряется ещё слабо дёргаться под парализующей рукой, сжимает её обеими руками за запястье. Шурф хмурится и поднимает для удара левую руку. — Не надо… — едва слышно хрипит дух. — Не убивай меня… Шурф так и замирает с поднятой левой рукой, чуть-чуть разжимает пальцы правой — мол, говори, чего ты хочешь. — Меня зовут Тотохатта, — называет дух своё имя. У него широкая улыбка и яркие, совершенно мальчишеские глаза. — Я тебе ещё пригожусь. Кто-то другой пошутил бы про детские сказки, но Шурф слишком хорошо знает, на чём они обычно основаны. Он медленно опускает левую руку и разжимает пальцы правой. Тотохатта неловко встаёт на ноги, продолжая всё так же солнечно улыбаться. — Спасибо тебе, шаман, — кланяется он. — Я запомню тебя. Дух исчезает, растворяется в ночной темноте. Лис тихо порыкивает, недовольный тем, что Шурф отпустил Тотохатту, но всё равно забирается обратно Шурфу под куртку. Щербатая луна начинает то и дело прятаться в тучи, идти становится тяжелее. В небе на мгновение показываются яркие крылья птицы-луны. До цели уже совсем близко. * * * Сотофа выходит на балкон, садится в старое, но такое удобное кресло, закрывает глаза, прислушивается. Холод уже давно ничего не может ей сделать, а потому ей не нужно беспокоиться о стылой промозглости, обнимающей её за плечи. Вокруг неё разворачивается Самайн, она уже сама не помнит, который по счёту, но каждый раз в такую ночь она выходит под небо и слушает Мир. Сотофа чувствует Мир, её дыхание растворяется в дыхании Мира, стук её сердца — отголосок биения сердца Мира, она сливается с ним в единое неделимое целое, и теперь Самайн происходит и снаружи, и внутри… Самайн происходит. Сотофа наблюдает. Неповоротливое колесо года движется, и в этом движении сокрыто сразу всё — и цель, и путь, и способ существования. Самайн заходится в тёмных эмоциях, выворачивает наружу скрытое нутро мира, вываливает всё, утаённое по углам, по тихим, злым взглядам, по изнанкам десятков душ. Сотофа наблюдает. Погоня, азарт, рывок, победа, поражение, боль. Жестокость, отчаянье, страх, предвкушение. Кровь на зубах, кровь на руках, кровь на земле. Всё это вращается в едином балансе, идеальной симфонии умирания и самосохранения. Сотофа не осуждает. И не встаёт ни на чью сторону. Раньше ночью её ученица уже успела влиться в эту общую симфонию, слишком живая, чтобы посмотреть на происходящее со стороны глазами Сотофы. Сотофа давно уже не видит добра и зла, она называет вещи своими именами, но не осуждает их. Всё идёт так, как положено, Колесо делает ещё четверть оборота, и время жить сменяется временем умирать. Закон природы для всех, ведь каждый — всего лишь часть Мира, необходимая, но не центральная его часть. Сознание растворяется в происходящем, и вот Сотофа уже жертва, задыхающаяся от бега, и охотник, натягивающий тетиву, и конь, несущий охотника вперёд, и земля, летящая из-под копыт и пьющая свежую кровь. Она одновременно все, кто боялся, и все, кто ждал, и все, кто растерян, и все, кто затаился, кто выжидает в засаде, кто преследует и кто упивается свободой. И за всем этим она видит истинную сущность Мира, где каждый — всего лишь капля в его мощных потоках, петля в многогранном его плетении. В эту ночь никто не останется в стороне. Самайн развернётся в полную силу, обнимет Мир тяжелыми своими ледяными объятиями, и погрузит в сон, от которого уже не всем будет суждено проснуться. Сотофа обнимает Самайн в ответ, щекой прижимается к его холодной щеке. И открывает глаза. Берёт заранее приготовленный нож, без колебаний проводит по ладони. Из тонкого надреза крупными каплями струится кровь. Сотофа ждёт, когда наберётся достаточно, подходит к перилам и бросает её в темноту - двора ли, небытия ли. Чёрные, едва заметные в неверном свете фонарей капли летят вниз, стекают по пальцам, замирают на кончиках, не решаясь оторваться, пока не тяжелеют и не падают вниз. Эта кровь — жертва Миру, жертва Мира, связующее звено. Сотофа тщательно заворачивает ладонь чистым платком, зубами затягивает потуже. Возвращается в душное нутро комнаты. Она улыбается. * * * Птица-луна светит посильнее настоящей луны в полнолуние. Её перья серебристо-белые, длинные, и вся она, трепетная и нежная, перепархивает с дерева на дерево. Её светящееся оперение хорошо видно между голых веток. Иногда птица спускается, садится на нижние ветки, с интересом смотрит на посеребрённую заморозком землю. Вдруг она замечает рассыпанные по тропе крошки. Они существуют в обоих мирах и так притягательно пахнут… Птица-луна спархивает вниз, к крошкам, не видя затаившегося в кустах Шурфа, зажавшего в руках отвоёванную у духов сеть. Громкое рычание вспугивает птицу. Она вздрагивает и спархивает вверх, в спасительную крону, и в ту же секунду на тропе появляются три волка-духа. Их крупные клыки тускло светятся в темноте. Птица-луна пугается, взлетает над деревьями, улетает дальше, и дальше, и дальше, хотя волкам она совершенно безразлична. Волки ищут шамана, и они нашли его. Шурф успевает среагировать вовремя, и только это его и спасает. Первый волк натыкается на выставленную левую руку и обращается в пепел, не успев закончить прыжок. Но второй бросился в атаку одновременно с ним, его зубы смыкаются на правой руке, прокусывают до кости, тянут на землю. Шурф кладёт левую ладонь на широкий лоб, впивается пальцами в густую жёсткую шерсть, и от волка остаётся только пепел. Шурф с трудом встаёт на ноги. Третий волк преграждает ему путь, смотрит долго. Прикидывает, сумеет ли справиться с таким сильным шаманом. Умирать ему не хочется. Шурф, не обращая внимания на стекающую по руке кровь, твёрдо смотрит волку в глаза. И тот отводит взгляд первым, наклоняет голову, отступает. Шурф приваливается спиной к стволу дерева. Плохо дело. Если уж за ним пустили волков — значит, поняли, что обычными своими силами не справятся, и скоро разбудят и других духов, столетиями спавших под холмом. Шурф осматривает руку. Повреждение не физическое, а значит, он сможет кое-как ею пользоваться. Хуже только, что кровь течёт и течёт, а с кровью уходят и силы, тем более, запах крови привлечёт духов, выдаст его раньше срока. Шурф наскоро перебинтовывает рану. Он позаботился и об этом, распихав вещи по глубоким карманам куртки. Птица-луна улетела. У Шурфа ещё оставались взятые с собой сухари, но вряд ли она второй раз соблазнится на них — а ну как опять придут волки. — Улетела? — Тотохатта появляется из темноты, и спрашивает скорее сочувствующе, чем насмешливо. Лис возится за пазухой, коротко рыкает, но Шурф не обращает на его опасения внимания. — Да. — Тогда пошли, найдём её! — Ты сможешь выследить птицу, которая летела по воздуху и касалась лишь веток? — удивляется Шурф. Тотохатта машет рукой, мол, не важно: — У каждого есть след. А если есть след, то я смогу по нему пройти. Ну что, начнём? Тотохатта немного топчется босыми ногами возле крошек, стоит, закрыв глаза, и пускается прямиком через кусты с такой скоростью, что Шурф едва за ним поспевает. — Не отставай! — глаза Тотохатты светятся смешливым азартом. Он чует след, он летит по нему, как птица. Подлеска становится всё больше. Где-то недалеко звенит не замёрзший ещё лесной ручей. Тотохатта поглощён следом, бежит, не разбирая дороги, в нетерпении прикусывает губу. Наконец, он резко останавливается, и Шурфу стоит сил среагировать и не сбить его ног. Птица-луна сидит в кроне, чистит пёрышки клювом. — Вот она! Я же говорил, что помогу! — довольно показывает Тотохатта. — Вернул долг! А чем ты собираешься её ловить? — В уговоре не было сказано, что птица должна быть живой, — Шурф достаёт из колчана стрелу. Лук, взятый у духов, крепкий и меткий. Оружие духов требует другого обращения, нежели оружие людей, и пользоваться им нужно по-другому. Несмотря на рану, Шурф натягивает тетиву. Тотохатта рядом приплясывает от нетерпения. Кажется, ему понравился этот сильный невозмутимый шаман. За спиной раздаётся вой. Это уже не волки. Это нечто куда более страшное отправлено в погоню за Шурфом, и оно уже почуяло его кровь. Тонкая стрела летит вперёд, так точно, что Тотохатта едва не открывает рот. Может, она и не пробивает птице-луне грудь, но пронзает крыло, птица дёргается, падает с ветки на землю, и Шурф успевает её подхватить до того, как неназванный зверь его настигает. Тотохатта хлопает в ладоши. — Эй, шаман, поздравляю! Шурф коротко благодарно кивает. — Ты помог мне, Тотохатта. Тот широко, довольно улыбается. — Ты зови меня ещё, если потребуюсь. Он поворачивается на пятках и растворяется в воздухе. В руках у Шурфа бьётся раненая птица-луна. * * * Ночь уже подходила к самому тёмному своему часу, который обычно наступает перед рассветом, а я никак не мог уснуть. И потому донимал вопросами Джуффина. Как он и предполагал, больше желающих нанести нам визит не возникало, и поэтому Джуффин тоже скучал и с удовольствием со мной разговаривал. Он снова перекинулся в лиса, то и дело мазал пушистым хвостом мне по ногам. — Интересно, как там Шурф? — протянул я. — Сказал, что поедет на Дикую Охоту, но толком ничего не объяснил. — Ритуал Дикой Охоты — это когда шаман заключает с духом договор, согласно которому на шамана будет вестись Охота на тех или иных условиях. Если шаман побеждает — например, достигает определённого места или находит определённый предмет — раньше, чем Охота увенчается успехом, он получает от духа то, о чём было договорено. — А если — нет? — Тогда шаман станет чьим-то вкусным ужином, — ухмыльнулся Джуффин. Лица его я не видел, но улыбку легко смог представить. Я почувствовал тревогу. — Не волнуйся, Макс. Шурф не из тех, кто легко позволит себя поймать. Он каждый год проводит на Самайн ритуал Дикой Охоты. — Ничего себе, — уважительно присвистнул я. — Нет, я знал, что Шурф — потрясающий парень, но чтобы настолько… Интересно, чего он просит. Джуффин горько хмыкнул: — Каждый год он просит одного и того же. * * * Шурф поднимается на самую вершину холма. О том, что здесь раньше было капище, не говорит ничто, однако Шурфа уже ждут. Хозяин леса, рога которого поднимаются выше крон самых высоких деревьев, сидит в месте, которое когда-то было центром круга камней. Его глаза излучают спокойную уверенность. Шурф подходит к Хозяину, молча кладёт птицу-луну к его скрещенным ногам. — Ты показал всем нам свою силу и ловкость, шаман, — говорит дух, и голос его рокочет, как трущиеся друг о друга скалы. Вокруг зажигаются десятки огоньков — любопытных глаз духов. — Я сдержу данное тебе слово. Говори, чего хочешь. Шурф смотрит прямо в старое, покрытое грубой обветренной кожей, иссеченное морщинами лицо Хозяина Леса. Смотрит уверенно и твёрдо. — Убей Духа Белого огня. Слова сказаны. Хозяин леса молчит, а потом отрицательно качает головой: — Нет, шаман. Я не могу выполнить твою просьбу. Дух Белого огня, хоть и лишился своих рук, всё ещё силён. Он сильнее меня. Я не смогу его убить. Проси чего-то другого. На мгновение Шурф будто ссутуливается, как под неподъёмной тяжестью, а может, это всего лишь игра теней от застилающих луну облаков. По крайней мере, через секунду он вновь спокоен и лишён всяческих эмоций. — Тогда очисти от грязи посёлок, что рядом с лесом. Дух леса хмурится: — Не люблю я этих людишек. Приходят в лес, рубят деревья, мусорят, портят воздух, пугают животных, разводят костры. Но просьбу я твою выполню, как и обещал. Шурф коротко кивает, затем кланяется до земли, как положено, разворачивается и молча уходит. Все слова сказаны, сделка состоялась, Охота завершена. Рюкзак остался в самом начале пути, нужно за ним вернуться. * * * — И что, этого Духа Белого огня никак нельзя победить? — я аж привстал на постели. Джуффин проявился чуть сильнее, я различил в предутренней темноте черты его хищного лица. — Он очень силён, Макс. Не думаю, что его можно победить в честном бою. — А как же… Шурф ведь его всё-таки победил, раз сумел забрать руки! Джуффин покачал головой: — Не силой. Человечий род вечно побеждает нас, духов, хитростью. Я вздохнул. Хитрость в списке моих сильных сторон не числилась. — Либо, — чуть улыбнулся Джуффин, наблюдая за переменами на моём лице, — нужно знать его истинное имя. — Истинное имя? — Да. Дух Белого огня — это прозвище. Чаще всего, духи стараются держать свои истинные имена в тайне от кого попало. Но я тебе представился своим истинным именем, если что, вижу по лицу, что собрался спросить. Я улыбнулся тому, как хорошо Джуффин меня изучил. И снова помрачнел. — Истинное имя узнать, наверно, ещё труднее… Джуффин поманил меня к себе. Заговорчески улыбнулся и прошептал на ухо: — Истинное имя Духа Белого огня — Киба Аццах.