Шаман

Когда мне позвонила Меламори, я отсыпался после ночной смены. А потому первые несколько секунд просто молчал в трубку, чтобы не наговорить ей каких-нибудь пришедших на ум гадостей. Знающие люди утверждают, что если начать меня невовремя будить, можно услышать от меня пару боцманских загибов, причём я, самое интересное, этого после пробуждения даже не вспомню. Поэтому я просто молчал и с тоской смотрел в окно. За ним был тусклый февральский день, оттепель, сыро и холодно. Дыхания готовой вот-вот появиться весны даже не чувствовалось. — Макс? Алло, Макс? — в голосе Меламори появились встревоженные нотки. — Да. Я слушаю, — я постарался, чтобы мой голос прозвучал не особо раздражённо, но, кажется, не преуспел. — Я тебя разбудила? — поняла, наконец, Меламори. — Прости, но я хотела кое-что с тобой обсудить… — Что именно? — я, наконец, продрал глаза. — Ну… — она замялась. — Пообещай, что не расскажешь Сотофе. И Шурфу. — А Шурф тут при чём? — Он может случайно рассказать Сотофе. — Ну… хорошо. Выкладывай, — я душераздирающе зевнул. — Мы сможем сегодня встретиться? Сотофа как раз не в городе. Сам всё посмотришь. Это будет намного лучше, чем рассказывать. Я посмотрел на часы. — В три часа тебя устроит? — Да! — обрадовалась девушка. — Записывай адрес. * * * Я едва не заблудился. Объяснения Меламори в духе «направо, там прямо до тупика, свернуть налево и в третий переулок опять направо» только путали, хорошо, что помимо этого она продиктовала мне адрес. Кстати, объясняй как добраться я сам, мои объяснения были бы такими же путаными. Если не хуже. Стоит признать, что даже по карте я шёл с некоторым трудом, через частный сектор, где многоэтажные роскошные дома соседствовали с полуразваленными лачугами. Ощущения здесь были… не то чтобы сильные, но неприятные. Что-то тёмное, застарелое разливалось под ногами, почти спящее и потому малоощутимое, но всё равно давящее на сознание. После Дикой Охоты я стал намного лучше чувствовать Город. Его жизнь, его биение, его потоки. Обострённая чувствительность иногда была даже неприятной, слишком много всего и сразу наваливалось на моё сознание, и оно продавливалось, сминалось под этой тяжестью. В этот период времени мне очень помогали дыхательные упражнения Шурфа. Даже не знаю, что бы я без них делал. Свихнулся бы, наверно. К январю я немного адаптировался, хотя Йоль пережил с некоторым трудом — всей кожей ощущая яркие изменения, происходящие в глубине самой длинной и тёмной ночи. С другой стороны, та же обострённая чувствительность помогала мне в работе. В той работе, которой я занимался в перерывах между обычной и которая, кажется, постепенно становилась для меня основной. Каждый шаман должен хорошо чувствовать место, в котором он живёт, в котором живут те, кто приходит к нему за помощью. Знать местных духов и общаться с ними. Я с удивлением понял, что не все духи города — злые и пакостливые. Я подружился с домовым в одной из здешних кофеен… может быть, следовало называть его кофейным? Дух местной самоорганизующейся свалки, которую городские власти периодически пытались извести, но она возникала снова на том же самом месте, стрелял у меня сигареты и рассказывал байки. Живущая в метро крикливая худющая бабка — метряницей её называть, что ли? — после пары бесед и принесённых подарков успокоилась и даже как-то раз привела к родителям потерявшуюся в толпе на переходной станции девочку. Многие из городских духов не были злыми по натуре. Их извратили эмоциональные выбросы окружающих людей, а им просто нужно было достаточно внимания. Пройдя частный сектор насквозь, я попал в небольшую рощу, из которой так и не сделали парка, заросшую и запущенную. Подлесок пробивался из земли так, что идти более ли менее нормально можно было только по тропинке. По ней я и вышел к Меламори, часто переступающей ногами и дышащей на руки — несмотря на оттепель, всё ещё было холодновато. — Ну что, как тебе ощущения? — спросила Меламори, легко меня обнимая. — Паскудные. Что здесь произошло? Меламори грустно улыбнулась: — А ты послушай повнимательнее. Прислушайся к земле. В принципе, пятно на весь частный сектор, практически, но здесь, в роще, нет людей, и чувствуется лучше. Я не стал ей говорить, что для меня наличие или отсутствие других людей не помеха. Присел на корточки, положил ладонь на стылую землю и прислушался. * * * Ранняя весна. Холод, сырость, руки стынут на ветру. Кругом — нераспаханные поля, кое-где ещё видна прошлогодняя стерня. Пусто, страшно, стыло. За спиной — ямы, вырытые солдатами. Враги одной крови, одной страны. Они ходят вокруг, строятся в шеренги, в руках — оружие, старое, повидавшее своё. А под прицелом — обычные горожане, мужики, бабы, старики. Все, старше двенадцати, некоторые совсем дети ещё, жмутся друг к другу. Бабий вой, причитания, выкрики, удар прикладом в ответ на оскорбление, красная кровь впитывается в жадную землю. Мальчик-подросток, безусый ещё, тонкокостный, голос едва-едва ломаться начал, жмётся к сестре. Та гладит его по волосам дрожащей рукой, что-то шепчет на ухо. Офицер проигравшей стороны смотрит на всё сквозь побелевшие, сцепленные губы на обычно улыбчивом лице. Он не знает, как помочь другим, он может только не потерять лицо. А потом выстрелы. Боль-боль-боль. Кто-то умирает сразу. Кто-то ещё мучается, хрипит, захлёбывается кровью. Бьющиеся в агонии тела. Офицер улыбается направленному на него стволу, ствол дёргается, как от удара, первая пуля мимо, вторая — в живот. Их сбрасывают в ямы, тела вперемешку с ещё живыми ранеными — пули нынче дороги, и так сдохнут. Те, кто ещё может воспринимать что-то через красную пелену агонии, чувствуют, как сверху наваливаются новые тела, ломающие кости, и невозможно вздохнуть от их веса. Их пересыпают селитрой, она попадает на кожу, в глаза, жжёт-жжёт-жжёт. Крики, стоны, отвратительный запах человечьих потрохов, тёплая кровь на холодной земле, впитается и по весне прорастёт травой. Темнота. * * * А я с трудом пришёл в себя. Хватал ртом воздух, будто это я только что задыхался от наваленных сверху тел, будто это мои рёбра переломались, в моей груди засела пуля. — Ого. Что это было?! — Ты не прошлое смотри, ты смотри, что под землёй сейчас, — поморщилась Меламори. — Подожди. Дай прийти в себя, — я поднялся на ноги и привалился к ближайшему древесному стволу. — Много видел? — сочувственно спросила девушка. — Да. Чувствовал, — как будто был там. — Что здесь вообще произошло? Вторая Мировая? — Нет, во время Второй Мировой здесь уже был этот посёлок. Это гражданская война. В то время белые под предводительством Корнилова отступали на юг, часть остановилась у нас в городе. Подтянулись красные, часть белых ушла, часть ещё не успела. Город взяли. На тот момент горожане не все определились, на чьей они стороне, кто-то даже пытался примкнуть к армии белых, много было зажиточного населения, казаков. В итоге вышел указ — взять под стражу не только пойманных белых, но и всех, кто оказывал им помощь, либо как-то поддерживал белое движение и высказывался против революции, всех, включая детей с двенадцати лет. Потом их вывезли за город, и… Дальше можно было не продолжать. — После на окраине города построили заводы, — Меламори кивнула в сторону, — а на этих местах появился посёлок, где жили рабочие с семьями. Дальше город расползся и поглотил и заводы, и посёлок. Но я бы всё-таки советовала тебе посмотреть поглубже и в нашем времени. Я уже немного пришёл в себя, а потому кивнул, снова закрыл глаза и потянулся мысленно вниз, под землю. * * * Оно ещё было здесь. Они. Оно. Люди не ушли отсюда после своей смерти. Слишком много страха, боли, обиды, непонимания — за что нас так? Слишком много смертей в одном месте, злых, кровавых, болезненных смертей. Они просто не смогли уйти в миры мёртвых, и не было никого, кто бы им помог. Их даже толком не отпели. Как бы специфически я ни относился к церкви, как бы ни утверждал, что многие храмы порой гаже помоек, ведь люди несут туда свою боль, а как всё это вычищать — церковники уже забыли, превратили ритуалы в театральное представление… и всё же отпевание бы дало хоть что-то. Но здесь люди после смерти остались на месте, озлобленные, пропитанные обидой и ненавистью, испуганные и страдающие — они варились в одном общем котле, наедине с общими, одними на всех чувствами. И перерождались. Отдельные личности сливались воедино, структуры их извращались, переламывались, переплетались. Разные сознания превращались в одно — коллективное, до сих пор воющее от ненависти, обиды и зависти к живым. Я ощущал огромное нечто, единое и тяжёлое, кричащее тысячей мёртвых глоток. Отдельные сознания были здесь на разной степени переваривания, видимо, в зависимости от личной силы и стойкости их носителя. Кто-то оставался относительно отстранённым, сохраняющим своё я, хотя и искорёженным под общим весом. Кто-то вплавился, изменился, и лишь внутри можно было отыскать остатки былой личности. А кто-то просто исчез, истёрся, распался на составляющие, став частью вязкого, тёмного клея, объединяющим звеном. Оно спало здесь, задыхаясь от ненависти, пока люди не пришли вновь, потомки тех, кто выжил, кто сдавал их красным, кто нёс на себе кровавое знамя революции. Они пришли и поставили на месте трагедии свои дома, и начали жить. Жить по-настоящему, любить, растить детей. И то, что спало внизу, проснулось. И его ненависть теперь была направлена на живых. Я чувствовал этот почти осязаемый шёпот не слов, а намерений. Зависть, чёрная зависть, глухая злоба к тем, кто жив. Ненависть тем, кто занял их земли, посмел поставить на них свои дома. Желание дотянуться до горячей, светящейся энергии, урвать хоть кусок, поглотить. И урвать ещё. Старая, крутая злоба. Раскинувшееся под землёй существо почувствовало внимание и посмотрело на меня. * * * — Чёрт! — я поспешно сделал шаг назад, разрывая контакт. — Что это такое?! — Не знаю, — пожала плечами Меламори. — Но оно пожирает живущих тут людей. — Скорее, просто подтачивает. Оно не похоже на паразита. В любом случае, мне не нравится, что оно находится здесь. Там ещё есть нераспавшиеся сознания. Как думаешь, их ещё можно спасти? Меламори дёрнула плечами: — Не знаю, Макс. Возможно. Если бы получилось отделить их друг от друга, я смогла бы провести их в мир мёртвых. Но не представляю, с какого конца браться. — Я бы мог попробовать… — с сомнением протянул я. — Только Сотофе не говори, — быстро добавила Меламори. — Она не разрешает мне приближаться сюда. Говорит, то, что сидит под этой землёй, слишком сложно для живого шамана. — Ну, нас-то будет двое, — приободрил её я. — Спасибо, — она улыбнулась. Мы вышли из частного сектора и следующие полтора часа провели в кофейне, споря, как лучше будет действовать. В итоге сошлись на варианте, устроившим нас обоих, и разошлись, договорившись встретиться через три дня. * * * Вырубило меня часов в девять вечера. Сказал бы кто раньше, что в такое время буду спать ложиться — ни за что бы не поверил. А теперь отключился, едва завернулся в одеяло. Мне снилось, что я стою в тёмной земляной яме, сырой, холодной, пропахшей чужой кровью, и отовсюду ко мне тянется что-то страшное, многоликое, многорукое, тянет ко мне испачканные ладони с землёй под обломанными ногтями, в грязи и крови, обхватывает за руки и ноги, вперивается десятками слепых глаз, впивается искривлёнными ртами, пытаясь вырвать куски плоти из тела. А я не могу пошевелиться, я весь облит чёрной жижей, и держат меня крепко — не вдохнуть, не вырваться. Стою, будто сам не свой, будто мне вкололи в чувства дозу анестезии — и эмоций нет совсем, остался только сонный, равнодушный наблюдатель. — Что ж ты творишь, шаман! — громкий голос над самым ухом заставил вздрогнуть. Чужая рука схватила меня за запястье, потянула вверх, вырывая меня из тугих страшных объятий. Я зацепился за земляной, осыпающийся под рукой край, вывалился наружу, покатился по стылой, подёрнутой изморозью земле. — Живой? — белый офицер в запачканном кителе весело смотрел на меня сверху вниз. Локти и колени у него измарались в грязи, на животе расплывалось неровное кровавое пятно. — Д-да, кажется, — я неловко поднялся на ноги. — Ты сюда больше не лезь. Гиблое здесь место! Второй раз вытаскивать не буду, так и знай! — офицер принялся отряхивать китель от грязи. Выходило так себе. — Вот чёрт, опять измарался! — Ничего страшного, — попытался приободрить его я. — Ты что! — он так округлил на меня глаза, будто я сказал какую-то несусветную глупость. — Одежда — это очень важно! Это лицо офицера! Только сейчас я рассмотрел, что из-под форменного воротника-стойки у него выглядывает щёгольский шейный платок в ярких пятнах. Да, кажется, при жизни это был тот ещё франт и модник. Да и выглядел он лет на двадцать, не больше. Молодой, смешливый, неприлично красивый. Угораздило же его родиться не в то время и не в том месте. — Спасибо, что вытащил. Я обернулся и посмотрел на яму, откуда только что выбрался. И сразу же из неё взметнулась костлявая, исцарапанная рука, схватилась за край, затем вторая, третья. — Не смотри! — он резко повернул меня обратно. — Не корми их своим вниманием. И вообще, засиделся ты тут, а мне ещё китель теперь вычищать. Проснись. И я проснулся. Если точнее — подскочил как ужаленный. Отдышался, посмотрел на часы. На циферблате значилось три часа ночи. Я вспомнил свой сон, потёр наливающиеся синяки, оставленные призрачными руками, и лёг досыпать. Больше мне ничего не снилось. * * * На улице ещё немного потеплело, и стылая почва обещала такими темпами через пару дней превратиться в грязь. Я поставил сумку на краю облюбованной нами в роще поляны, вытащил многослойный каремат — чтобы не отморозить себе задницу в процессе ритуала. Вообще, шаманы, по идее, зимой на снегу спать могут без проблем. Шурф вон точно может. Я же такими способностями не обладаю, разве что на Самайн проспал несколько часов прямо на пустыре, и ничего со мной после этого не случилось, даже не простыл. Но повторять опыт не хотелось. Меламори села рядом, расправила вплетённые в волосы перья хищных птиц. Вытащила потёртый бубен, на котором широко раскинувшая крылья птица летела сквозь три Мира. Дым от курений в этот раз был особенно забористым — слепил глаза, забивался в нос. Но ничего не поделаешь, курильницы с необычным, специально смешанным составом чадили и плевались искрами, трещали. — Начали? — спросила Меламори. И легонько застучала в бубен костяшками пальцев. Я закрыл глаза и сосредоточился. Я чувствовал, как из-под земли ко мне тянутся десятки рук. Мне предстояло найти среди них тех, кого ещё можно было спасти, и отдать Меламори. Я уже ощущал, как большая ночная птица нетерпеливо взмахивает крыльями. — Ты опять здесь? — белый офицер висел рядом со мной, широко улыбаясь и болтая ногами. Идеально сидящая на нём форма была безупречной, не считая кровавого пятна на животе, сапоги — начищены до блеска, шейный платок — несколько эксцентрично повязан прямо поверх воротника. — Я пришёл помочь. — Не получится, — он передёрнул плечами. — Видишь, какая фигня произошла? Их бы теперь только не выпустить, а по твоему следу они куда хочешь пройдут. — Погоди… «фигня»? А ты уверен, что ты точно из той эпохи? — Да скучно мне тут этих сторожить! Ну ты подумай, мне тут даже поговорить не с кем! Ни дам, ни выпивки, ни честной драки! Вот и наблюдаю за людьми, что над нами живут, — он опять поболтал ногами. Поднялся, прошёлся туда и обратно. — Ты ведь можешь уйти отсюда, — понял я. — Ты не привязан, никто тебя не держит. Почему ты до сих пор здесь? — А этих кто сдерживать будет? — офицер кивнул куда-то вниз. — Это ведь из-за нас их всех расстреляли. Если бы они нас не укрыли, красные бы не пролили столько крови. С-суки, — он отвернулся, потемнев лицом. Но уже через секунду снова улыбался: — Так что я здесь что-то типа стража границ. Слежу, чтобы никто никуда не полез. Да и те, кто теперь здесь живёт, — он показал рукой вверх, — они ведь ни в чём не виноваты. Парень закинул руки за голову, ухмыльнулся: — Я в вас, шаманов, никогда не верил. Я в науку верил. А теперь готов поверить во всё, что угодно! Смешно, правда? — он перевернулся в воздухе. — Всегда думал, что меня на какой-нибудь дуэли пристрелят, а вышло по-другому. Так что ты собрался делать? Теперь он висел передо мной и смотрел прямо в глаза. — Хочу вытащить кого смогу. Кто ещё сохранил сознание. Есть здесь такие? Его глаза расширились: — А ты сумеешь? — Я не знаю. Но попробую. Офицер задумался: — Все потонули в ненависти. Я сам не знаю, как остался собой, наверно, потому что до последнего думал, как же всех спасти, вот эту мысль за собой в смерть и потащил. Но есть некоторые, кто ещё не совсем исчез. Хочешь, покажу? — Давай! И… как тебя зовут, чудо? Офицер немного растерялся. Задумался. Потом снова улыбнулся: — А знаешь что, друзья звали меня просто Мел. Ты тоже меня так зови. — Хорошо. А меня — Макс. — Большая честь познакомиться с вами, о, великий шаман! — парень отвесил мне церемонный поклон. И подмигнул. — Пошли уже. Великая гроза красных командиров. Мы спустились ниже. Под нами лежало покачивающееся море, и я не сразу разобрал, что это море рук — тонких и крупных, с широкими ладонями и узкими пальцами, почти детских и покрытых крупными трудовыми мозолями. Если присмотреться, среди них, внизу, можно было рассмотреть искажённые, поплывшие лица. — Вон там! — Мел указал на широкую мужскую ладонь. — Бывший поп, широкой души человек был. И выпить не дурак! Я схватился за указанную руку, потянул на себя, одновременно обрезая слипшиеся, больные связки с остальными. Дёрнул резко, будто вытаскивая на поверхность утопленника. Он смотрел на меня непонимающими светлыми глазами, лицо густо поросло тёмной бородой. Крупная птица с бесшумным полётом аккуратно схватила его в когти и унесла куда-то за пределы моего восприятия. — Ого! Это кто был? — Мел снова завис рядом со мной. — Проводник в мир мёртвых на полставки. Давай следующего. — Вон та узкая ладошка. Мы у этой девки стояли, когда всё началось. На вид тихоня, а как зыркнет — взглядом обожжёт. Упрямая девка… Вон та пухленькая лапка, это тётка на базаре торговала всякой снедью, крикливая, лучше на глаза не попадаться, когда в плохом настроении. Только дома у неё помимо троих своих ещё двое сирот прижилось — говорит, мимо пройти не смогла. И белых тоже у себя укрывала… Вон тот парень, не знаю, кто он, но держится хорошо… Я чувствовал, что начинаю уставать. Раз за разом мы вытаскивали искалеченных, испуганных, но держащихся за самих себя людей, а вернее, их дух, не сумевший найти покой, и Меламори, от которой всё сильнее веяло смертным холодом, раз за разом летала в земли мёртвых, каким-то своим способом находя, куда привести каждого из освобождённых. Чем дальше шло дело, тем хуже было их состояние. Самых крепких мы вытащили первыми, пришёл черёд тех, кто поддался общей заразе. Черты лица плыли и стирались, структуры текли, и я вытаскивал изуродованные тела, с помутнённым сознанием, изъязвленные, покорёженные. — Ничего, — говорила усталая Меламори, серая, как тень, — главное, у них сохранилось сердце, остальное можно исправить, — и снова исчезала. Ещё через десяток человек я не выдержал и остановился, пытаясь собраться. Каждый следующий раз вытаскивал из меня больше сил, чем предыдущий, и чем я мог себе позволить. — Ну ты чудовище! — голос Мела над ухом явно был восхищённым. — Ты человек вообще — такое творить? Ты же их всех спасаешь отсюда, честное слово! — Я сейчас здесь окочурюсь нафиг! — огрызнулся я и тут же поправился: — Извини, просто устал. — Я могу помочь? — Мел посмотрел сочувственно. — Ты и так помогаешь больше, чем я рассчитывал. Не представляю, как бы я их искал среди… всего. — Да это просто — их искать, — махнул рукой офицер. — Вот убегать через окно от дамы сердца, потому что её батюшка изволили вернуться с бала на два часа раньше — вот это, я тебе скажу, приключение! Тем более сейчас мне наконец-то не скучно! Я думал, с ума здесь сойду. А тут ты. Всякое, знаешь ли, развлечение. — Отлично, я ещё и клоун! — рассмеялся я. — Зато ты полезный! Я погрозил ему кулаком, он только расхохотался. — Кажется, я понимаю, за что тебя на дуэли таскали! — проворчал я для проформы. — Это кто ещё кого таскал! И не смотри на меня так, я верю, что ты, как правильный шаман, можешь кому угодно дать в бубен! — Духам это получается делать проще, хочешь, проверим? — я сделал подобающую случаю страшную рожу, не выдержал и расхохотался на пару с Мелом. Как ни странно, но чувствовать себя я стал действительно лучше. — Давай продолжим? * * * Дальше было только хуже. Большой спаянный ком распадался, я вырывал из его вяжущего нутра кого мог, но руки всё тянулись и тянулись ко мне. Мел начал сомневаться, показывая мне на очередную протянутую руку. И всё чаще меня пытались затянуть внутрь, вместо того чтобы рваться наружу. Я не был уверен, что не делаю бессмысленную работу. Те, кого я доставал сейчас, мало походили на человеческих существ. Преобразование коснулось их внутренних структур, их души, и, очищенные от грязи, в моих руках оставались только распавшиеся осколки. Всё, что осталось от жившего и умершего человека. Меламори смотрела хмуро, прикусывала губу. Кажется, она тоже едва держалась. Перья поблёкли, кое-где на них появилась живая кровь. Но всё равно она забирала их с собой, надеясь спасти хоть что-то. И я раз за разом вытаскивал разваливающиеся куски из липкой тёмной массы. Пока меня не дёрнули в неё же. К первой руке сразу добавилась вторая, третья, четвёртая схватила меня за горло. Взгляд покрытых бельмами глаз, смотрящий в самую душу, парализовал. — Я же сказал — второй раз вытаскивать не буду! Мел вывернул ближайшую к нему руку, почти вырывая кисть из сустава. Хватка ослабла, и он дёрнул вторую, с шеи, а потом схватил меня за шиворот и выволок наружу. Меня трясло. — Спасибо. Мел выглядел довольным. — Продолжим? — Нет. Я покачал головой. Когда меня едва не затянуло внутрь, я осознал одну вещь, которую до сих пор не впускал в собственное сознание. — Всё, мы закончили, — тихо произнёс я и добавил: — Оставшихся уже не спасти. Меламори, опустившаяся сзади меня большой птицей, обернулась обратно, и мы втроём смотрели на извивающееся под нами месиво, которое раньше было живыми людьми. Озлобившееся, отупевшее, потерявшее себя месиво. Меламори отвела глаза. — И что теперь с ними будет? — одними губами спросил Мел. — И что нам делать? — добавила Меламори. Я знал, что делать. С самого начала знал, просто не находил в себе сил признаться. Я повернулся к Меламори: — Уйди, пожалуйста. Это может быть опасно, а от тебя сейчас несёт мирами мёртвых. Но бубен не бросай. Меламори хотела было возмутиться, но посмотрела на моё лицо и промолчала. Миг — и она растворилась дымкой. Мел обеспокоенно посмотрел на меня, но не успел ничего сказать. Из моих рук полезли пропитанные ядом шипы. Моя кровь, сочившаяся наружу, замирала на острых кончиках яркими каплями. Мел отшатнулся, побелел до цвета кителя, выдавил сдавленно: — Ты и правда чудовище, Макс. — Их уже не спасти, Мел, — тихо повторил я. И шагнул вперёд. * * * Я почти не чувствовал, как разрываю руками слипшуюся в комья массу. Я почти не ощущал себя человеком. Я был лишь силой, силой, для которой мир сузился в нить, силой, для которой существовали лишь вещи, достойные внимания, и вещи, его недостойные. Спаянная куча ломаных структур заслуживала внимания. Остальное — нет. Оставшаяся масса разрывалась, истончалась, исчезала в моих руках. Я освобождал скопившуюся здесь энергию, я разрывал старые, никому не нужные связи, и я не испытывал по этому поводу ни жалости, ни сожалений. Я просто делал то, что нужно, и в этом было моё призвание, и моё существование тоже было в нём. Я чувствовал страх откуда-то сбоку. Замечал, но не осознавал и не обращал внимания. Ничто было не важно, кроме процесса очищения. Не сумевший выжить — погибает. Справедливости не существует, никто не будет давать тебе испытания по силе. Всё просто. Выживи или умри. * * * Я не почувствовал момента, когда мои руки начали приходить в нормальное состояние. Всё, достойное внимания, закончилось, а значит, закончилась и сила, ведь не к чему стало её применять. Я стоял посреди пустого, звенящего пространства и готов был потерять сознание. Не осталось ничего — ни сил, ни мыслей, только пустота внутри, такая же, как и снаружи, и желание свернуться в ней клубочком и лежать, пока Мир не исчезнет вместе со мной. Со стороны раздался слабый, полузадушенный всхлип. Мел закрылся руками, смотрел на меня расширившимися тёмными глазами, и в этих глазах плескался ужас. — Не подходи! — заорал он, стоило мне повернуться в его сторону. — Я не знаю, что ты, но не подходи! — Я — это я, — повторил я слова Джуффина. Мел снова всхлипнул. — А ты — царский офицер, мог бы иметь хоть немного достоинства. — Ты — чудовище. Ты их всех уничтожил. Я пожал плечами. — Их существование было бессмысленным и лишённым осознания. Я просто прервал мучения. Мел посмотрел на меня исподлобья, всё ещё сжавшийся, как пружина. Я выдохнул, присел на корточки, улыбнулся: — Эй, я — всё ещё я. И я уже нормальный. — Это со всеми так случается, да? — спросил он, медленно опуская руки. — С кем? — С теми, кто не живёт как человек. С шаманами. С… — И с теми, кто не хочет в мир мёртвых? — догадался я. Мел поник. — Не знаю. Честно, — я развёл руками. — Мне кажется, что если даже будучи просто человеком, не имеющим связи с другими Мирами, можно прожить совершенно разные жизни и пройти разными путями, то что уж говорить про тех, кто идёт другими дорогами. Я думаю, с каждым случается что-то своё, и угадать невозможно, можно только прийти и в конце пути принять случившееся. Мел расслабился. Поправил сбившийся шейный платок. Поднялся осторожно, всё ещё продолжая настороженно на меня смотреть. — Куда теперь? — спросил я. — Твоя вахта закончилась. — Не хочу в миры мёртвых, — Мел поморщился. — Вокруг столько всего интересного! Как думаешь, у меня получится? — Не знаю, — честно ответил я. — Скорее всего, нет. Ты больше не привязан к этому месту, но в других Мирах много опасных территорий и существ. Но… кто мешает попробовать? — Вот именно! — Мел широко улыбнулся. — Кто мешает… — Подожди! Мел остановился. Я взял его за руки и аккуратно сжал ладони. Вокруг наших рук вспыхнуло и погасло сияние. — Вот. Это защита от льда и огня. Я получил её, окунув руки в первичные Источники. Не знаю, может быть, пригодится. Почему-то я чувствовал, что мне она скоро станет не нужна, а ему — кто знает. Может быть, однажды она спасёт его хрупкое существование. — Спасибо, шаман, — Мел выглядел растерянным. Затем одёрнул китель и поклонился, как в старых фильмах про царскую Россию. — Честь имею. Он медленно истаял у меня на глазах. Я мысленно пожелал ему удачи. И потерял сознание. * * * В себя я пришёл оттого, что худенькая милая барышня лупила меня по щекам так, будто мы женаты и она застала меня в койке со своей подругой. Ноги мои были закинуты на мою же сумку и её рюкзак, поставленные друг на друга. — Макс! Очнись, Макс! — П-подожди! — я схватил её за руки. — Я уже пришёл в себя, не надо меня больше бить! Я понимаю, ты меня не любишь и всё такое, но не до смертоубийства же! Меламори посмотрела на моё лицо, скорее всего, капитально покрасневшее, и её милое личико приобрело извиняющееся выражение: — Прости, Макс. Просто ты потерял сознание, и я так испугалась… — Со мной уже всё хорошо! — я спустил ноги с сумок на землю и попытался сесть, но тут же пожалел об этом решении. — Ну, или почти хорошо… — Я уже позвонила Шурфу, он сказал, приедет так быстро, как сможет! — Мне просто нужно немножко поспать… — пробормотал я. Глаза слипались. — Макс! Макс! Не отключайся, пожалуйста! Мне страшно… Дальнейшее я помню весьма смутно. Помню, как приехал Шурф, что-то говорил про то, что я перенапрягся, потом меня, невзирая на некоторое сопротивление, запихнули на заднее сиденье такси и даже доставили домой. Где напоили чем-то, напоминающим молоко с мёдом, но имеющим горьковатый травяной привкус. А затем я, наконец, уснул под умиротворяющую нотацию Шурфа о том, почему поступать так, как я, нельзя. Лучше любой колыбельной, честное слово. * * * В итоге я простыл и следующую неделю сидел, обложившись носовыми платками и брызгалками для носа, в ожидании, пока моё перетрудившееся энергетическое тело придёт в норму. Самое неприятное, что я совершенно потерял нюх во всех смыслах слова — я был просто собой, в нашем физическом мире, как будто других Миров и не было никогда. Это было… странно. Неудобно. Как будто я лишился какого-то органа чувств, а то и нескольких сразу. Я вообще с трудом понимал, как я так жил до этого. Как живут остальные люди вот так всю жизнь? Осознание того, как в моей жизни всё успело измениться, накрыло меня с головой. В том числе осознание того, как изменился я сам. * * * Когда простуда прошла, я восстановился и снова смог нормально взаимодействовать с реальностью, Джуффин пришёл меня навестить. А может быть, он всё это время был здесь, защищая ослабшего меня от возможных опасностей. В любом случае, присутствие Джуффина в комнате было настолько сильным, что я почти видел его глазами. Белый лис перекинулся в человека, уселся на пустой стул напротив. — Пришёл наконец в себя, Макс? Ты хоть понимаешь, что мог не выдержать? И тебя бы затянуло в ту пакость? А мне потом тебя вытаскивай, шерсть отмывай! Зря, что ли, Сотофа предостерегала от подобного? — Джуффин улыбнулся и протянул почти с ностальгией: — Ох уж эти ученики… — и добавил почти что с гордостью: — Я вообще не представляю, как у тебя в твоём состоянии сил хватило. Я только вздохнул. Подобного я уже сполна наслушался от Шурфа. — Мне нужно больше силы, — тихо, но твёрдо произнёс я. Сам не знаю, что на меня нашло, я всегда был избегающим ответственности раздолбаем. — Зачем? — нехорошо ухмыльнулся Джуффин. — Я хочу иметь возможность влиять на этот город. Это мой Город. Я хочу иметь возможность вычищать из него грязь. Хочу, чтобы люди и духи жили в нём вместе. Я хочу слишком много, да? — улыбнулся было я и осёкся. Джуффин смотрел на меня строго и серьёзно, так, что мне захотелось съёжиться под это взглядом. — Пришло, значит, время, да? — протянул он, будто бы разговаривая сам с собой. Потом поднял на меня обжигающий свой взгляд. — Ты сам просил, Макс. Запомни это. И жди перемен. Джуффин резко исчез, даже не попрощавшись, оставив меня наедине с ощущением нарастающей тревоги. Я шкурой чувствовал. Что-то начиналось.