Чудовища

Барти перестал любить четырнадцатое февраля в тысяча девятьсот восемьдесят втором году: тогда он праздновал его в Азкабане в одиночной камере, ковыряя вилкой невозможную на вкус кашу, и вполуха слушал разговоры Беллатрикс и Родольфуса. Ему было тошно. За год до этого он провёл этот день вместе с Алекто, которая тихо смеялась ему в ухо и подливала в хрустальный бокал приторно-сладкий ликёр. Барти пил, не морщась; они провели в постели весь день, говоря обо всём и ни о чём одновременно, и он точно помнил: тогда её светлые глаза искрились от счастья. Он знал: она любила его, и он любил её, и будущее не предвещало конца для их маленького, но искреннего праздника жизни, в котором всё располагалось на своих местах. До этого, в школе, он решился пригласить её в Хогсмид только на седьмом курсе, ожидая, что Алекто рассмеётся ему в лицо и откажет, заявив, что они всего лишь друзья. Вместо этого она сказала: «Только не к мадам Паддифут» и потащила его в паб, из которого они вернулись только глубокой ночью, пьяные и счастливые донельзя. Небо тогда было удивительно красивым: россыпь звёзд увлекала их внимание до того, что остаток времени они провели у озера, передавая друг другу одну сигарету на двоих и мечтая вслух безо всякого страха остаться непонятыми. Утром Барти уже говорил: «Моя девушка», а она звонко хохотала, запрокинув голову вверх, и даже не думала возражать. До выпускного Барти думал, что отец никогда не одобрит их брак, но после него уже всё потеряло значение: они с Алекто жили то у Регулуса, то у её родителей, веселясь так, как могли веселиться только молодые, наполненные духом приключений сердца. На их предплечьях змеилась Метка; в ушах звенели крики и смех Пожирателей, и Барти думал, что нашёл своё место в этом мире. Алекто тоже так думала, утаскивая его навстречу любому приключению с задором, от которого у него захватывало дух. Тёмный Лорд называл их лучшими его молодыми бойцами, и приятнее похвалы Барти в своей жизни никогда ещё не слышал. Всё рухнуло в Хэллуин, и Барти клял себя за то, что оставил Алекто одну. Тогда они уже были обручены, а она держала в руках алеющий камешек, который отдала ей миссис Лестрейндж, и растерянно хлопала глазами, ровным счётом ничего не понимая. Амикус обнимал её за плечи. — Ты никуда не пойдёшь, — заключила миссис Лестрейндж. — Так рисковать мы не будем. — Я не могу сидеть здесь и ждать! — взвилась Алекто, вскакивая на ноги и отбрасывая от себя камешек. — Я не отпущу Барти одного! — Послушай миссис Лестрейндж, — тихо ответил ей Барти, закрывая глаза и хватаясь за виски. Теперь, глядя на это сквозь года, он знал, что должен был ответить по-другому; может быть, он должен был собрать вещи и уехать вместе с ней прочь, но было слишком поздно что-то менять. Следующее утро после того разговора Барти встретил в одиночной камере Азкабана; ещё через неделю Яксли сдал Министерству Алекто и Амикуса. Когда Барти и Лестрейнджей приговорили к пожизненному заключению, на весь Азкабан кричали вовсе не они, но Алекто — задыхаясь в слезах и цепляясь за холодные решётки в приступе абсолютного отчаяния. Утром её увезли в Мунго. Барти знал, что это был выкидыш, и тихо выл, прислонившись лбом к холодной стене. Никто не решался ничего ему сказать — и только через неделю они узнали по клочку газеты, который протащила для миссис Лестрейндж её сестра, что Алекто так и оставили в больнице. «Помутилась рассудком», — писали журналисты. Барти начал кричать ещё громче, пытаясь разнести стальные прутья на дверях, и разворотил кровать. Долохов неловко дотянулся до его руки из соседней камеры и похлопал по ладони, ничего не говоря. Барти заснул в слезах, и никто не стал его осуждать. Поганее всего было то, что девятнадцатилетнего Барти больше не было; его стёрли, втоптали в грязь, и в настоящем ему было тридцать два, и от Оборотного зелья у него уже начался поганый тремор. Он пил каждый вечер, и руки дрожали ещё больше; Барти щупал уродливое, узловатое лицо Грюма — не его собственное, обострившееся, безумное и постаревшее, — и проклинал свою жизнь. Он не видел Алекто уже тринадцать лет и точно знал, что она до сих пор там, в Мунго, в палате для умалишённых, но ничего не мог с этим поделать. — Ну, — сказала ему миссис Лестрейндж, когда он однажды в обличии Грюма зашёл в Азкабан по приказу Тёмного Лорда, — это лучше, чем дементоры, согласись. Барти с болью смотрел на миссис Лестрейндж — постаревшую, осунувшуюся; руки у неё дрожали даже больше, чем у него. Остальные так и вовсе с ним не говорили, задыхаясь в ловушке собственных кошмаров, и тогда он понял: прошлое назад ему не повернуть. Барти мог лишь надеяться, что Алекто чувствует себя лучше, чем они, но не мог сказать наверняка — Тёмный Лорд запретил ему даже приближаться к Мунго. — Не время, — сказал он. — Когда? — хрипло спросил у него Барти и услышал в ответ только горьковатый смех. — Скоро. Но не сейчас. Эти слова прозвучали как «никогда». Барти напился в тот вечер до того, что утром чуть не забыл принять Оборотное зелье, а потом зачеркнул в календаре ещё одну цифру. До четырнадцатого февраля оставалась одна неделя. Единственная фотография Алекто, оставшаяся ему со школьных времён, как будто бы тускнела с каждым днём. «Ей больше не девятнадцать, — напоминал себе Барти, ночами разглядывая её сияющую улыбку и густые рыжие волосы, рассыпающиеся по плечам. — И тебе тоже не девятнадцать». Он беспрестанно вертел в руках серебряное колечко, которое так и не надел на свой безымянный палец, и хмурился. — Она действительно сумасшедшая? — спрашивал Барти у своего отражения и надрывно хохотал, угадывая в глубине собственных глаз безумный блеск, которого прежде не было вовсе. — Не больше тебя самого, — отвечало ему зеркало и ухмылялось. «Безумный, безумный, безумный», — повторял как мантру Барти у себя в голове и мерил шагами тесную комнату. Той ночью он зачеркнул число тринадцать на календаре, а утром, напившись перед занятиями, уже точно знал, что вечером трансгрессирует в Мунго вопреки приказу Тёмного Лорда. Так оно и случилось: пьяный вдрызг он потребовал у целителя возле стойки провести его к Алекто, сославшись на какие-то срочные дела. Ему никто не стал возражать. Через пять минут Барти узнал, что её держат в секторе для особенно опасных и буйных пациентов, но целитель был вовсе не против отказаться от незапланированного визита и отдать ему ключи от палаты. «Тёмный Лорд тебя убьёт», — сказал Барти голос разума. «Но она так близко», — выдохнул мальчишка внутри него: совсем тихо, но Барти уже знал, что послушается именно его. С тихим скрипом он закрыл за собой дверь и по чуть подрагивающему у стен свету понял, что накладывать звукоизоляцию ему не придётся. В палате было тесно, но светло — ярко до рези в глазах. У дальней стены одиноко стояла кровать, на которой Барти, чуть не задохнувшись от переизбытка чувств, увидел до боли знакомую фигуру, обтянутую в безобразный больничный халат. Алекто не шевелилась, и ему пришлось, неловко прочистив горло, окликнуть её по имени. Сначала она не отреагировала. А потом, когда Барти уже хотел подойти ближе, она издала тихий вздох и села — с трудом, так, будто каждое движение причиняло ей страшную боль. Он с ужасом прошёлся по её спутанным и потускневшим волосам; в её глазах, запавших и потухшим, как и у миссис Лестрейндж, он не прочёл ничего, кроме пустоты. А потом её взгляд сфокусировался на нём. — ТЫ! — завопила Алекто, с необычайной резвостью соскакивая с кровати на пол. Её ввалившиеся глаза вспыхнули незнакомым огнём, и Барти попятился, совсем забыв, что она отреагировала так вовсе не на него, но на обличье Грюма, которое он так и не потрудился с себя снять. — Алекто, это я, — Барти вжался в стену, достав из кармана палочку; её это взбесило ещё больше, но он успел развеять чары Оборотного зелья до того, как она пересекла комнату. Единственным, чего он никак не ожидал, было то, что Алекто закричит и шарахнется в сторону, схватившись за голову так, будто она намеревалась раздавить её между своими ладонями. — Хватит! — завизжала она, падая на пол. — Хватит! Когда Барти попытался подойти к ней, она отшатнулась от него и завопила ещё громче, срываясь на истерические рыдания. Алекто трясла головой и вжималась в стену, бормоча что-то совсем неразборчивое и не давая ему себя коснуться с таким ужасом, будто боялась, что он её убьёт. — Ты мёртв, — прозвучала из её уст единственная внятная реплика, от которой его прошиб холодный пот. — Я знаю. Знаю. — Нет, Алекто, — тихо сказал он, опускаясь рядом с ней на колени. — Нет. Барти закатал рукав на мантии, повисшей на нём мешком, и обнажил левое предплечье; касаться Алекто он всё ещё не решался. — Смотри, — прошептал он. — Посмотри, прошу тебя. Ты тоже это заметила, я знаю. Алекто отпихнула его рукой и вскочила на ноги, метнувшись обратно к кровати. Она села на матрас, всё ещё держась за голову, и принялась раскачиваться из стороны в сторону. Рукава её халата задрались; Барти мог видеть чернеющую на её коже Метку. — Что вы подсыпали мне на этот раз?.. — спросила она, всхлипнув. Барти молча сел рядом и обнял её за плечи, не позволяя вырваться. — Я здесь. Тёмный Лорд освободил меня; скоро будешь свободна и ты, — выдохнул он. — Ты знаешь, Алекто. Прошу тебя, взгляни на меня. В её наполненных слезами глазах плескалась боль; безумное желание поверить ему и столь же безумный страх этого. Алекто медленно вытянула руки вперёд и коснулась его лица. Барти не стал этому препятствовать, позволяя ей ощупывать каждый дюйм, и просто закрыл глаза: он так оголодал по ощущению её пальцев на своих щеках. — Барти… — прошептала Алекто и вдруг снова разрыдалась, уронив голову ему на плечо. Он прижал её к себе и уткнулся носом в её затылок, всей грудью вдыхая столь знакомый запах её тела. — Всё будет хорошо. Всё будет хорошо, — как мантру повторял он ей и себе, не зная, что больнее всего: верить в это или осознавать, что время вспять ему никогда не повернуть. — Я обещаю. Но тогда он ещё не знал, что лгал ей, вселяя в её душу ложную надежду. Счастливого конца для них двоих больше не было и быть не могло, но тогда ни Барти, ни Алекто не могли — не хотели — думать об этом. В то мгновение для них существовало только здесь и сейчас. — Скоро ты выйдешь на свободу, — обещал он ей, страшась момента, когда ему придётся её отпустить. Алекто цеплялась за него с таким отчаянием, будто уже тогда знала, что следующей их встречи больше не будет. И она оказалась права: год спустя она выбралась из Мунго, но Барти об этом так и не узнал.