Чудовища

У Андромеды тряслись руки, когда она пила из горла дешёвый огневиски. Вкус был мерзкий; после четверти бутылки её неизменно выворачивало на полу холодного и грязного туалета съёмной квартиры, в которой они с Тедом ютились весь последний год. И всё же Андромеда пила: пила, когда просыпалась по утрам от визжащего на тумбочке будильника; пила, когда готовила завтрак на разбитой, засаленной кухне; пила, когда Тед уходил на работу и оставлял её прозябать в одиночестве. Он не замечал того, что с ней творилось, сходя с ума на двух работах, пока Андромеда пыталась переключить каналы чёрно-белого телевизора и курила в постели дешёвые маггловские сигареты. Она прикладывалась к бутылке всякий раз, когда видела в мельтешащих картинках обрывки своего прошлого, зло утирала слёзы и старалась не вспоминать простор и роскошь родного дома, в котором она когда-то жила. — Скоро будет лучше, — шептал Тед ей по ночам в постели, прижимая крепче, чтобы она не замёрзла: побитое молью одеяло не спасало от холода в квартире. Андромеда в ответ всегда молчала, сдерживая рвущийся вопрос: «Когда?» «Я не верю». Утром она снова просыпалась засветло и готовила гадкую яичницу с сигаретой в зубах, пока Тед пытался сладить со сломанным душем. Андромеда слушала его пение, морщилась и делала звук в телевизоре громче; там показывали фривольно-богатую жизнь, что была у неё однажды, и она сглатывала боль, тушила сигарету о старую пепельницу и тянулась к открытой бутылке. — Я получил прибавку, — сказал ей однажды Тед за ужином и улыбнулся так радостно, что Андромеда почти поверила в сказки о светлом будущем. Но потом он сунул руку в карман и достал оттуда вместо двух сиклей пять, и ей пришлось отвернуться, чтобы не выдать гримасу отвращения на собственном лице. Временами, когда становилось совсем невыносимо, Андромеда доставала из шкафа тщательно завёрнутую мантию, в которой сбежала из дома прошлым летом, и пропускала сквозь пальцы тончайший шёлк, за год успевший стать для неё почти инородным, чужим. Она одевалась, тщательно причёсывала волосы и подводила глаза, чтобы не видеть в них отпечатка боли и ужаса последнего времени, а потом вставала напротив зеркала и слишком долго не могла оторвать от отражения взгляд. Когда Андромеда возвращалась в простенький домашний халат и распускала спутавшиеся волосы, она отворачивалась от зеркал и пила два глотка вместо одного. И тогда спасения уже не было: как наяву она видела насмешливые глаза матери, её молчаливое спокойствие и уверенность в том, что Андромеде придётся вернуться, но обратно её уже не пустят. Мать с Вальбургой выжгли её имя из гобелена на её же глазах. «Ты выбрала свою судьбу, и тебе здесь больше не место». Андромеда задыхалась и тянулась к полупустой пачке сигарет, давилась дымом и смотрела в потолок — иначе ей было не справиться. Тед возвращался лишь к ночи, доставал из холодильника пиво и садился рядом с ней, всё так же ничего не замечая; ей хотелось кричать, бить посуду, бросать в него проклятия, одно за другим, — что угодно, но вместо этого она кривила губы в улыбке и клала голову ему на плечо. «Ты родилась в семье Блэк. Блэк ты и останешься». Ей было тошно думать, что Беллатрикс оказалась права. В вырезках газет она смотрела на снимки со свадьбы сестры, изучала её платье под светом скудной лампы на кухне и курила одну сигарету за другой, потому что замечала на её лице — на том же лице, что Андромеда видела каждое утро в отражении зеркал, — улыбку: не стеклянную, не болезненную, но счастливую, искреннюю, молодую, какой ей и положено быть в двадцать лет. Она прожигала фотографии сигаретой и отворачивалась, чтобы подавить рыдания, которые так и рвались наружу. — Моя сестра вышла замуж, — сказала она Теду за ужином. Он усмехнулся. — И счастлива? Андромеда подумала, что когда-нибудь убьёт его, но лишь хмыкнула в ответ и подожгла очередную сигарету. Вялые грибы на тарелке они доесть не смогли и легли спать голодными; её мутило от огневиски. С утра у неё раскалывалась голова. «Мне здесь не место». Она долго смотрела в окно на проезжающие серые машины и билась головой об стену: мерно и глухо, чувствуя, как воздух в лёгких кончается от душащих её рыданий. Из её комнаты в родительском доме открывался вид на цветущий сад; теперь его заменил мрачный маггловский пейзаж. Андромеда не смогла вспомнить, когда в последний раз она выходила на улицу прогуляться — не ради того, чтобы купить продукты подешевле или вынести мусор. В этой проклятой новой жизни у неё даже не было друзей. Вечером того же дня она вновь надела свою лучшую мантию, собрала волосы в высокую причёску и вышла из дома, полной грудью вдохнув в себя отвратительный запах смога. Андромеда расправила плечи, огляделась по сторонам и трансгрессировала в Косой Переулок, который оглушил её своими яркими красками буйствующей жизни — она и забыла, когда бывала здесь с тех пор, как ушла из дома. И ей казалось, что теперь она подглядывает за другими: за тем, как они, полные энергии и переполняющего грудь счастья, снуют мимо, не обращая на неё никакого внимания. Среди толпы Андромеда не видела знакомых лиц и не знала, рада она тому или нет. Ей пришлось закурить, чтобы унять дрожь в руках; потом она, вскинув подбородок выше, двинулась вперёд по улице, ловя на себе редкие взгляды и стараясь не выдавать на губах прежнюю самодовольную улыбку. Она всё ещё была хороша. Она всё ещё была Блэк. И эти мысли, бившиеся на голове наперебой с явственным восторгом и сладкой ностальгией, придавали ей сил двигаться дальше. Дальше — туда, где её ожидала свобода. Вернулась домой она лишь к ночи; Тед уже был дома: полусонный и пьяный он лежал на диване и курил сигареты. В воздухе стояла явственная мутная пелена. — Где ты была? — спросил он у неё. Андромеда распустила волосы напротив зеркала и спрятала шпильки обратно в шкаф; собственное отражение потускнело в одно кратчайшее мгновение. — В Косом Переулке, — ответила она, открывая холодильник. — Будешь ещё пиво? Тед промычал что-то невнятное; Андромеда приняла это за согласие и застыла на мгновение напротив тумбы, взмахом палочки открыв бутылку. Себе она взяла огневиски, а потом, украдкой оглянувшись на мужа, налила пиво в невзрачную кружку и провела над ней рукой, слабо улыбаясь. — Тебе больше не дадут прибавку к зарплате? — будничным тоном поинтересовалась она, приземляясь рядом; мантию она так и не сняла. Тед отрицательно покачал головой и осушил кружку до дна. — Мне кажется, что пора искать другую работу, — заявил он и откашлялся. Андромеда смерила его внимательным взглядом и вдруг улыбнулась: то было ненормальное счастье, накрывшее её с головой впервые с того дня, как она переступила порог этого дома. «Ты ей не пара», — явственно услышала она голос матери в своей голове; негодования в ответ на эти слова больше не было. Теперь Андромеда видела это отчётливее прежнего: в кривом отражении зеркала, где сидели она и Тед — разные, непохожие друг на друга даже больше, чем пламя и вода. Андромеда была Блэк. А Тед был грязнокровкой без гроша за душой. — Мама была права, — бросила Андромеда в пустоту. — Что? Ответить Андромеда не удосужилась; она лишь медленно поднялась на ноги и сделала звук телевизора громче — в этой квартире стены были уж слишком тонкими. Затем она смахнула в мусорное ведро пустой пузырёк, сгребла весь оставшийся хлам на столе и вытащила переполненный мешок, завязав его тугим узлом. Тед молчал; телевизор надрывался маггловскими песнями, заглушая его надсадный кашель, растягивавший на её губах исключительно радостную улыбку. Андромеда опустилась на кровать и перебросила за спину волосы, привычным жестом сунув сигарету в зубы. Белла тоже была права — Блэками рождаются и умирают, и убежать от этого никуда было нельзя. Раньше она верила, что сможет. Однако теперь Андромеде больше этого не хотелось.