Чудовища

Он ломал её долго, целенаправленно, изощрённо. Беллатрикс была девчонкой из семьи Блэк; из семьи, в которой никто не желал ему покоряться. За её хитрой усмешкой прятался призрак шестнадцатилетней Вальбурги, в школьные годы стремившейся доказать ему, что она во всём лучше его; в прищуре тёмных глаз было холодное высокомерие Ориона, не считавшего его достойным даже случайного взгляда; в пронзительном смехе ему слышалась Лукреция, которая просто терпеть его не могла. Волдеморт помнил всё; задетое некогда достоинство свербило в грудной клетке и прорывалось наружу, когда он видел её: юную, нетронутую печалями и невзгодами, живую и яркую, но вобравшую в себя всё, что прежде вынуждало его молча скрипеть зубами от досады и делать вид, что ему всё равно. За своими стремлениями он плёл вокруг неё паутину, ловушку, которая обязательно должна была схлопнуться и оставить её внутри — задыхающейся и молящей его о пощаде. Волдеморт наблюдал за ней: издали, но внимательно, морщась всякий раз, когда она счастливо хохотала и запрокидывала голову вверх. Беллатрикс казалась ему слишком живой, слишком радостной, слишком непосредственной — всё было «слишком» в его холодном мире мрака и темноты, и он с упорством ребёнка, будто последний глупец, гнался за слепой жаждой испортить это и сделать своим, основательно и безукоснительно. Иного исхода он и не допускал — был точно уверен, что ему это удастся, пусть оно и будет слабой отдушиной пережитых прежде унижений. Беллатрикс ещё не знала, что он уже давно решил всё за неё, и легкомысленной пташкой кружила на балах то с одним, то с другим; изредка Волдеморт перехватывал её обеспокоенный взгляд, мечущийся в его сторону, и лишь усмехался краем губ. Они не были представлены друг другу; Волдеморт этого не просил, а Беллатрикс и вовсе избегала его, будто точно зная его мысли и понимая, чем ей будет грозить такое знакомство. Но он уже подбирался ближе, стягивая вокруг неё путы и окружая своими верными последователями, каждый из которых безукоризненно отыгрывал отведённую роль. Мешалась лишь Друэлла, упорно ограждавшая от него дочь с заботой раздражённой тигрицы, но ему она не казалась существенной преградой: не тогда, когда он мог переставлять на доске жизни фигуры и сбрасывать те, что были ему не нужны. В первый раз огонёк в глазах Беллатрикс потух на похоронах матери, но зажёгся снова с течением времени; с лёгкостью, свойственной юности, она вынырнула из глубин скорби и печали, чтобы вновь улыбаться и жить в каждом новом дне без оглядки на прошлое. Волдеморт терпеливо выжидал: игра стоила свеч. Помимо прочего Беллатрикс была красива; притягательно очаровательна для взора любого мужчины. Родольфус пал жертвой её чёрных глаз первым, столкнувшись с ней на вечере у Малфоев, но не смел ни подойти к ней, ни бросить хоть один неосторожный взгляд без одобрения. Долохов желал её молча, утопая в физической страсти, но удерживая себя с оглядкой на Волдеморта — они оба знали, чем им грозит ослушание. Волдеморт из них двоих толкнул в объятия Беллатрикс Родольфуса, зная, что ему не свойственны ни импульсивность, ни самодеятельность. Ярче всего Беллатрикс улыбалась на своей свадьбе — она была такая юная и очаровательная до скрипа в зубах, что Волдеморт не мог прекратить цедить сквозь зубы шампанское. Официально их представили лишь тогда; он обхватил пальцами её тонкую кисть и наклонился, чтобы коснуться губами её ладони; Беллатрикс испуганно-заинтригованно улыбалась ему, не зная, что сказать. В его взгляде сверкало победоносное: «Теперь ты никуда от меня не денешься», но она не могла, не умела читать по глазам. — Тебе повезло, мой друг, — оборонил Волдеморт, обращаясь к Родольфусу, который не мог соскрести с лица остекленевшую маску радушия. Порыв прижать Беллатрикс поближе к себе и отстранить он сдержал с мучением в отражении кривой улыбки. — Несказанно, — почти прошептал Родольфус онемевшими губами. Беллатрикс весело рассмеялась, не видя вокруг ничего, что могло бы её насторожить. Лишь недели спустя после свадьбы Волдеморт вдруг заметил, что глупая девчонка сама с радостью выписывает ему приглашения на званые вечера, шепча на ухо Родольфусу, что для них это большая, невероятно великая честь. Беллатрикс улыбалась ему с другого конца стола, что-то говорила — порой совсем невпопад — и пила шампанское: один бокал за другим, пока её щёки не пунцовели, выдавая, что ей всего-навсего восемнадцать лет. Волдеморт ставил на целый год, но ему понадобилось меньше шести месяцев, чтобы дождаться, когда на её руке зазмеится чёрная татуировка, которую Беллатрикс приняла с искрящимся в глазах восторгом. Он улыбался ей с отеческой теплотой, а в голове у него билось только одно: «Я её сломаю, сломаю, сломаю»; на совместных вечерах он позволял себе открыто насмехаться над хмурыми взглядами Вальбурги и Ориона, почти говоря: «Она теперь моя». И Беллатрикс очень скоро перестала улыбаться, в замешательстве вскидывая на него свои большие чёрные глаза. Он обхватывал её руку своей, направляя; она шептала заклинания за ним, и у неё не получалось — девчонка расстраивалась почти до слёз. Волдеморт наблюдал за её отчаянием с чуть высокомерной улыбкой и повторял снова и снова, мягко, неявно, но верно убеждая её в никчёмности. — Убей её, — сказал он однажды, кивнув Беллатрикс на замученную маггловку у его ног. Она застыла; слабая улыбка остекленела в надежде на то, что то была лишь шутка, но Волдеморт больше ничего не сказал. — Прошу вас… — прошептала маггловка, уцепившись за мантию Беллатрикс; та взвизгнула и отшатнулась в сторону, загнанным зверем оглядевшись по сторонам — выхода не было, и она это знала. — Пожалуйста... — Я жду, — коротко произнёс Волдеморт. Беллатрикс вскинула палочку; он терпеливо выжидал, наблюдая, как в её лихорадочно блестящих глазах бьются жалость и его приказ. Тогда ей уже было девятнадцать, но от того она совсем не стала взрослее — всего лишь напуганная девчонка, борющаяся со слезами, и Волдеморт в мыслях упивался этой картиной. Прошла вечность, когда с её губ сорвалось сдавленное заклятие; зелёная вспышка осветила всё вокруг, и Беллатрикс рухнула на колени, ткнулась носом в собственную юбку и разрыдалась, задыхаясь. Волдеморт просто ушёл, ничего не сказав; её всхлипы сладчайшей музыкой бесконечно долго отдавались в его ушах. С того дня он больше не видел столь раздражавший его жизнерадостный блеск в её глазах; за те мгновения она будто состарилась, почти сломалась, не смеялась и позволяла себе лишь тень той улыбки, что освещала её лицо до этого. Вместе с ней медленно сходил с ума Родольфус, цепко держа её за руку и ничего при этом не говоря вслух; они так и сидели на собраниях — два безмолвных призрака, подчиняющихся приказам автоматически, почти равнодушно. Волдеморт кривил губы в усмешке, виня Родольфуса в слабости, и упивался той властью, что попала ему в руки; душные летние вечера Беллатрикс проводила не в особняке Лестрейнджей. Она отдавалась ему со всей возможной страстью, срывая голос, но глаза у неё оставались тусклыми, почти равнодушными. Волдеморта это устраивало больше бесконечных слёз, что она проливала в его постели в первые месяцы своей службы — теперь он точно знал, что доломал, уничтожил до конца, полностью подчинил себе. Беллатрикс задыхалась в его присутствии; сходила с ума в долгие часы разлуки и тихо выла в ответ на его неудовольствие, самостоятельно расцарапывая себе руки длинными ногтями и ударяясь головой о холодный пол. Тень тени самой себя — такой она была в годы пика его могущества, и Волдеморт и представить себе не мог, что яркий лихорадочный блеск в её глазах вернут дементоры, иссушившие её рассудок — то, что от него осталось, — до дна. Он заметил её первой из всех десятерых, что томились в Азкабане, и вдруг застыл, увидев не Беллатрикс — не ту, что была такой очаровательной и счастливой, и даже не ту, что оставляла за собой остатки горделивой красоты и улыбалась ему дрожащей, заискивающей улыбкой. То была женщина, лихорадочно дрожащая, двигающаяся дёргано-рвано, почти истерично, такая, что она просто безумно расхохоталась, увидев его силуэт у двери и вцепилась в собственные волосы, начав трясти головой. И немногим позже Волдеморт, оглядывавший в комнате, полностью багровой от потоков крови, смотрел на стоявшую посреди всего этого бардака Беллатрикс и никак её не узнавал. Она медленно проводила языком по окровавленным губам и слабо улыбалась; на бледном лице яркими огнями сверкали одни лишь огромные чёрные глаза. — Замечательно, — оборонил он в пустоту и услышал её радостный, почти визгливый смех. Волдеморт больше не лез ей в голову — там всё было так спутано, безумно, хаотично, что он не понимал, о чём она думает. Вместо этого он лишь привлекал её за талию и прижимал к себе, чтобы секундной позднее оттолкнуть в сторону, прямо на кровать, и там же разорвать на ней одежду. Теперь Беллатрикс царапалась в ответ, кусала его за губу и даже не замечала этого; в её выкриках он, впрочем, теперь слышал истинное наслаждение. И лишь одно осталось неизменным — она жила для него, ради него и давно уже не находила в каламбуре эмоций и безумия саму себя: ту шестнадцатилетнюю девочку, что некогда так сильно его раздражала своим задорно-заразительным смехом и ясным взглядом ныне жутких чёрных глаз.