Чудовища

Долорес училась на Слизерине, Долохов — на Гриффиндоре. Всё в их жизни располагало к крепкой и взаимной ненависти, на которую не скупился ни один из них. Он списывал у неё домашние задания и контрольные; она гоняла его в Хогсмид в поисках сигарет и огневиски, напоминая, что без неё его давно бы уже исключили. Долохов с ней не спорил — правда, только про себя, а вслух называл её заучкой и садился рядом с ней на всех совместных уроках, не давая слушать профессоров. — Какой была бы твоя жизнь без меня? — спрашивал он у неё всякий раз, когда она пыталась послать его куда подальше; обычно это происходило в библиотеке — Долорес делала его же домашние задания и покусывала кончик пера. Он по обыкновению качался на задних ножках стула и думал, под каким предлогом не пойти на завтрашние занятия. — Чертовски прекрасной, — сказала она. — Скучной, — поправил Долохов. Она закатила глаза. Долохов к этому привык. Все ЖАБА она сдала на «Превосходно» и с первого раза попала стажёром в Министерство магии. Долохов чуть не провалил все экзамены, но всё равно оказался в академии мракоборцев — отец ему всё устроил. Так они оказались в одном отделе с разницей лишь в том, что Долорес сидела в офисе и перебирала бумажки, а он бегал по поручениям их начальства, бывая в Министерстве лишь пару раз в неделю. В эти редкие моменты он обычно развлекался тем, что незаметно подливал ей в кружку с кофе огневиски и хихикал над ней всякий раз, когда она этого не замечала. Они вроде как даже и не дружили — он просто скрашивал дни недалёкими шуточками, а коллеги по работе уже слагали за их спинами сплетни об их гремучем романе. Долорес это не комментировала и выливала ему на мантию испорченный кофе, а потом впихивала ему в руки тяжёлую стопку бумаг и бесцеремонно выталкивала из кабинета. Заучкой она осталась и на работе: не успел он оглянуться, как она уже возглавила сектор, в который недавно пришла стажёром, и из вредности отсылала Долохова по каким-то мелким делам. — Я не пойду разламывать палочку какого-то несовершеннолетнего! — Я передам это мистеру Краучу, не сомневайся, мой дорогой, — она сладко улыбалась, а он ругался и всё равно мчался в указанное место, где с остервенением налетал на мелкого правонарушителя и вгонял его в такой страх, будто бы в дальнейшем того как минимум ожидало тюремное заключение. Долорес же с улыбкой садиста принимала его отчёты и курила те же сигареты, что и на седьмом курсе. Потом Долохов подружился с Рабастаном Лестрейнджем и попал в компанию, в которой его отсылали далеко не за мелкими правонарушителями. Долорес узнала об этом одной из первых — как, он так и не понял, но подозревал, что стайка недалёких чистокровных волшебниц, присоединившихся к Тёмному Лорду, держать язык за зубами не умела. И это, впрочем, значения не имело, потому что Долохов знал о некоторых её крупных взятках — благодаря всё тому же Лестрейнджу — и не очень-то стремился от неё это скрывать. В итоге они, связанные друг с другом невидимой нитью взаимозависимости, неизменно напивались пятничными вечерами в одном и том же пабе: Долохов платил и почти безнаказанно над ней подтрунивал, подливая ещё и ещё. Долорес говорила ему, что он безбожный мудак. Он не спорил и хрипло хохотал, отбирая у неё пачку сигарет. Со стороны они смотрелись смешнее некуда: долговязый Долохов с вечно дурашливой полуулыбкой на губах никак не сочетался с её убийственно серьёзной миной и крошечным ростом. Чтобы попытаться врезать ему, ей даже на каблуках приходилось тянуться на цыпочках; он в ответ лохматил ей волосы и чудом не сбивал с ног. В Министерстве она была практически единственной, с кем он мог разговаривать: коллеги-мракоборцы претили ему, а пресмыкаться перед начальством он не любил — сначала из принципа, а после не видел среди бесчисленных лиц никого, кто бы внушал ему столько же уважения, сколько и Тёмный Лорд. Поговорить с Долорес удавалось не всегда, но это случалось, когда она не пыталась убить его взглядом, а он не испытывал желания насолить ей побольше и всунуть шпильку поострее в любую свою реплику. Примерно так он узнал, что Долорес — та ещё садистка, и предложил ей вступить в ряды Пожирателей смерти. Она отказалась и хмыкнула, забрав у него маггловскую зажигалку: Долохов стащил её в доме у какой-то из жертв и даже не потрудился стереть запёкшуюся кровь. Она это то ли этого не заметила, то ли решила, что так и должно быть; Долохов ничего говорить по этому поводу не стал. — Так почему нет? — уточнил он у неё. Долорес лишь неопределённо махнула рукой и подвинула поближе к нему вазочку с конфетами; Долохов почесал в затылке и подумал, что дом у неё слишком милый, чтобы принадлежать такой стерве, как она, о чём тут же сказал вслух. Накладывать порчи и проклятия она тоже умела довольно хорошо. — Мы вроде как друзья, да? — один раз спросил он у неё, когда им обоим уже было по сорок. В личной жизни не клеилось ни у него, ни у неё: Долохов успел сменить кучу девушек и понять, что семья ему никак не подойдёт. Долорес, как он знал, людей в принципе не любила. — Нет, — ответила она, поправив макияж в крошечном зеркальце, и подняла на него свои огромные глаза, полные насмешки. Долохов подлил ей огневиски. — Тогда за долгую и крепкую не-дружбу. Тост она поддержала и самодовольно хихикнула. Долорес уже была первым заместителем Крауча, а Долохов так и остался рядовым мракоборцем, который даже информацию для Тёмного Лорда доставал через неё. Над этим она тоже много насмехалась, пока Долохов таскал ей в квартиру грязных бездомных котов и наслаждался выражением её лица. Избавлялись они от этих котов уже вместе. А потом он приходил к ней грязный и злой после рейдов, едва успев стряхнуть хвост, и шипел сквозь зубы, когда Долорес поливала его раны бадьяном и злилась, обещая не впускать в следующий раз. Долохов всё равно приходил, а она всё равно впускала: он оправдывался тем, что в маггловском районе затеряться куда как легче. И делал вид, что не знает, что она полукровка. Да и не то чтобы ему было до этого дело: он всё равно знал, что в ответ для неё найдётся куча причин унизить его в стремлении показать себя лучше чистокровного зануды, и молчал. А потом к власти пришла Миллисент Багнолд и перевернула всё Министерство вверх дном, сместив руководителей отделов и назначив главой штаба мракоборцев Аластора Грюма — того самого ублюдка, что почти добирался Долохова во время последних рейдов и очевидно что-то подозревал. Пить он стал больше обычного. — Пожизненное — в лучшем случае, — жизнерадостно сообщила ему Долорес, которой уж точно не приходилось ничего бояться. — Скорее поцелуй дементора. Сам знаешь, Крауч свирепствует, чтобы самому остаться на должности. Долохов знал, что Крауча это уже не спасёт, раз уж Багнолд точно решила от него избавиться, но легче от этого не становилось: Грюм с каждым днём смотрел всё подозрительнее. В том, что его однажды четвертуют, сомневаться уже не приходилось, и почва уже беспощадно горела у него под ногами. — Выходи за меня, — сказал он Долорес за совместным обедом и увидел, как она подавилась кофе. — Прошу прощения? — выдохнула она сквозь проступившие слёзы, но всё равно как-то остро улыбнулась; Долохову было, впрочем, не до шуток. — Ты — полукровка, — ответил он, не давая ей возмутиться. — А мне нужно прикрытие от Грюма. Смекаешь? — Нет, — Долорес нахмурилась. — Откуда... Он не стал говорить ей, что заметил так, заочно: по квартире в маггловском районе; по той треклятой зажигалке, которой она в тот первый раз прикурила так, будто всегда умела ей пользоваться; по словечкам «безбожный», «чертовски» и «дьявол», которые слышать от чистокровных вовсе никогда не приходилось; вместо этого он просто сказал, что видел её личное дело, и чуть не схлопотал затрещину. — Тебя твой Лорд казнит, — небрежно бросила она, когда успокоилась. — Он одобрил. — Блестяще. Положительного ответа Долохов не ждал, но она согласилась — после трех залпом выпитых порций огневиски и его торжественного обещания никогда к ней не лезть. Не то чтобы она ему поверила, но вместе с тем он напомнил, сколько денег лежит у него на счету, и это в принципе решило всё. И Долохов на время успокоился, позволив себе поверить в то, что всё наладится. Но уже через два дня пал Тёмный Лорд, а через неделю Грюм собственноручно изловил его и даже не стал предавать суду — Крауч не глядя подписал обвинительный приговор. Долохов не мог возражать, а Долорес тщательно отворачивалась от него, как будто бы сильнее стискивая губы от напряжения. Её не допрашивали лишь потому, что очень скоро всем стало плевать: в лапы мракоборцев попался Сириус, и о Долохове, поселившемся в одиночной камере Азкабана, уже никто не вспоминал. — Почти успели, — весело сказал он ей, когда она наконец пришла навестить его — закутанная в плащ с головы до ног. Долорес не улыбнулась. — Ты чуть не разрушил мне карьеру. — А ты позволила этому случиться. Они долго смотрели друг на друга: Долохов — чуть насмешливо, Долорес — почти зло. Затем она протянула ему тёплый сверток с едой и почти встала, чтобы уйти, когда он перехватил её руку и не дал подняться на ноги. — Я ведь тебе нравился, правда же? — спросил он и издал надрывный смешок. Долорес в ответ жёстко изогнула бровь. — Нет. Долохов усмехнулся и откинулся на спинку стула, будто бы салютуя ей бокалом точно так же, как и в прежние времена. — Ну, значит, и ты мне тоже не нравилась.