Чудовища

Её мать, конечно, в недалёких мечтах носила под сердцем мальчика — мальчика по имени Том, внешностью походящего на красавца-маггла, которого она любила до последнего вздоха. Изольда вызнала это ещё в семилетнем возрасте, когда подвыпившая миссис Коул поведала ей о той страшной декабрьской ночи и с улыбкой потрепала её по волосам. Но родилась она — и у умирающей матери было лишь полчаса, чтобы дать нежданной девочке имя. «Изольда, — прохрипела она, — пусть будет Изольда». Миссис Коул добавила, что мать сказала что-то ещё: о какой-то великой женщине с таким же именем из её семьи, не то Сойер, не то Сайр, и много, много лет спустя Изольда узнала, кем она была, от мальчишки, ехавшего с ней в одном вагоне в Хогвартс. «Изольда? — переспросил он. — Как Изольда Сейр?». Изольда тогда была всего лишь Риддл — ещё до того, как волшебный мир с почтением и трепетом начал называть её Тёмной Леди, наследницей Салазара Слизерина и Мерлин весть знал кем ещё: она потеряла своим именам счёт. С высоты лет Изольда никогда не любила оборачиваться на жизнь прошлую, ту, где ей приходилось бороться с тем, над чем не имела контроля: она — девушка, сирота, полукровка, будто судьбе так нравилось устраивать козни против неё с самого рождения. В приюте её нежно любили: и всё потому лишь, что она, сцепив зубы, следила за младенцами и полночи отмывала деревеневшими от холода пальцами сальную посуду, ни разу не выразив своего недовольства. Изольда поняла эту истину слишком скоро — воспитатели любили детей удобных, послушных, угодливых; с милым личиком, доставшимся ей далеко не от матери, это давалось особенно легко даже тогда, когда от её ярости в комнатах затухали свечи и разлетались прочь пожелтевшие листы. Малыши следовали за ней по пятам, находя замену бросившим их родителям; те, что постарше, легко пленились невинной улыбкой и взглядом из-под полуопущенных ресниц. Изольда ненавидела их всех: так с ними порой случались страшные вещи, но кто мог связать её с этим? Она ведь была так убедительна на похоронах миссис Коул, промокая платочком покрасневшие глаза, и ни словом, ни жестом не выдавала случившуюся между ними накануне смерти ссору. Ей было десять, и она столкнула эту женщину в колодец, наблюдая за ней, набирающей воду в ведро, из окна своей комнаты. Приют был её маленьким королевством, в котором она царствовала безраздельно до одиннадцати лет, когда за ней явился этот мерзкий старик Дамблдор. На памяти Изольды это был единственный человек, не пленившийся её уловками с первого взгляда, — ей всё казалось, что он хочет разоблачить её, но сдерживается, пряча явную угрозу за любезными речами. Он не спросил у неё ничего о миссис Коул или Билли Стаббсе, но держался дружелюбно-отстранённо в ответ на её скромную улыбку и застенчивую просьбу отправиться с ней в Косой Переулок. Дамблдор с течением времени оказался единственным таким упрямцем — уже за неделю в Хогвартсе и тот мальчишка из поезда, сказавший про Изольду Сейр и скривившийся от фамилии Риддл, и учителя, будто бы настороженно относившиеся к ней первые дни по указке этого старика, пали жертвами её скромных талантов и обаяния. Профессор Слагхорн пригласил её в свой клуб уже на первом курсе, где она восседала за столом в окружении одних только мальчишек старше её по возрасту и невольно приковывала к себе их взгляды. Её всё устраивало: они, все как один из чистокровных древних семейств, соревновались в остроумии и любезности, желая добиться её внимания, пока она утверждала, что она — наследница Гонтов: кому бы пришло в голову ехать к лачуге в Литтл-Хэнглтоне, чтобы узнать правду у её заявленного отца-отшельника? Её даже жалели — потому лишь, что при живом родителе она оставалась в приюте и была ему не нужна. В шестнадцать она убила Морфина Гонта после того, как тот под заклятием Империус уничтожил всю семью Риддлов. Изольде не хотелось марать руки в мире, в котором знали о волшебстве и не спустили бы с рук загадочные смерти, но страх того, что однажды по вине этого омерзительного человека всплывёт правда о её происхождении, пересилил её. Золотое кольцо она унесла с собой и повесила его на шею под школьной формой, чувствуя по ночам, как в нём живой пульсацией отдаётся осколок её собственной души. В Министерстве смерть Морфина приняли за самоубийство — она постаралась над этим и замела все возможные следы. Имена магглов в волшебных газетах так и не всплыли. Изольда могла вспоминать о своих детских страхах с одной лишь кривой улыбкой на губах: теперь, когда её руки были по локоть в крови, а все записи о деле Морфина и точных датах его первого заключения в Азкабане исчезли в небытие, всё это казалось таким пустым, глупым, почти смешным. Каждый день она наносила на запястья и шею две капли Амортенции, которая для неё не пахла ровным счётом ничем, вместо духов и правила своим кружком последователей, готовых броситься грудью под смертельное проклятие ради одной только благосклонной улыбки с её стороны. Красота была основным её оружием, испытанным и проверенным с самого детства; его она едва и не лишилась, когда собрала вокруг себя медальон, чашу и перстень, изорвав душу на три части и заметив обострившиеся черты собственного лица. С тех пор она больше не помышляла о семи крестражах и с большим усердием наносила на белую кожу румяна, обводила губы алой помадой и завивала длинные чёрные волосы взмахом волшебной палочки — в них закралась непрошеная седина, которую приходилось скрывать всевозможными зельями. Не было ни войн, ни массовых убийств — Изольда как никто умела добиваться своего уговорами и лестью, в двадцать с небольшим став доверенным лицом министра магии, Вильгельмины Тафт, которая нисколько не брезговала возможностью делиться со своей младшей подругой всеми политическими секретами. Много лет спустя Изольда отравила её, подложив в её кабинет помадку со вкусом алихоции, — кто ж мог знать, что у министра начнётся страшная аллергия? В Министерстве единолично воцарился Игнатий Тафт, ослеплённый любовью и готовый положить к ногам Изольды весь мир, пока она опускала взгляд в пол и, мило улыбаясь, управляла всей Британией его руками. По ночам он, осыпая её поцелуями, клялся, что продал бы ей свою душу и сердце, если бы только это было возможно, и глубоко вдыхал исходящий от неё аромат Амортенции, окончательно теряя голову. Те же слова в ту пору ей шептали главы отделов в Министерстве, главный редактор Ежедневного Пророка и все хоть сколько-нибудь значимые мужчины из знатных чистокровных семейств. Вместо клейма на руке Изольда выжигала в их сердцах пылкую страсть и уходила с рассветом, не поддаваясь на их мольбы остаться подольше. За лишний час в её объятиях мужчины отдавали ей всё, что только могли предложить: деньги, безраздельную власть над их волей и гордостью — и она пользовалась этим, устраняя неугодных чужими руками. Они никогда не говорили ей «нет» — не то из любви, не то из страха, что ей достаточно будет лишь шепнуть, чтобы стереть наглеца с лица земли: её маленькая армия сторожевых псов, оставшихся при ней со школьных времён, готова была разорвать в клочья всякого, на кого ей только придёт в голову указать. Во главе этой стаи стоял Антонин Долохов, тот самый мальчик, от которого Изольда некогда узнала, что её назвали в честь предательницы крови. Ей пришлось приложить немало усилий, чтобы имя «Изольда Гонт» отдавалось на устах людей с большим трепетом, чем имя «Изольда Сейр». Ей прочили должность министра магии, но Изольда держалась в стороне и захватывала власть, наполняя Министерство верными ей людьми; они же подписывали все указы, что ей были нужны, стоило ей только их попросить. Изольда укрепила свою власть, продвинув на должность министра Антонина Долохова сразу после отставки Игнатия Тафта, и, далёкая от прямой связи с политикой, с удовлетворением пожинала плоды своих трудов. К ней с почтением шли все волшебники Британии, желавшиеся добиться хоть чего-то в своей жизни; в её доме на пышные торжества собирались самые именитые и влиятельные люди, грызшие друг другу глотки за честь переброситься с ней хоть парой слов. Изольда очаровывала и женщин, чаще всего — задушевными разговорами и бесконечным участием, выуживая то, что они желали бы услышать, прямиком у них из головы. Тех волшебников и волшебниц, которых ей не удавалось ослепить безусловной любовью, Изольда держала в страхе, заворачивая изящные угрозы между строк сказанных слов. Все знали и о её армии верных псов, и о василиске, беспрекословно подчинявшемся её командам со школьных лет; Изольда вызволила его из стен подземелий Хогвартса в доказательство собственного происхождения — на пятом курсе не было никаких загадочных смертей, но были чистокровные мальчишки, старательно прятавшие взгляд от исполинских размеров змеи и с восхищением слушавшие, как легко та слушается приказов новоявленной хозяйки. Её считали спасительницей, истинной наследницей Салазара Слизерина и просто самой влиятельной волшебницей своего времени — Изольда бы солгала, если бы сказала, что её это не устраивает. Каждый её день заканчивался бокалом вина и безудержными танцами в объятиях угодливо стелившихся перед ней мужчин. Приковывавшая их внимание красота не угасала с годами, поддерживаемая аккуратным фамильным перстнем, которое Изольда некогда трансформировала под собственную руку, медальоном Слизерина, надеваемым ею по особым случаям, и чашей Хаффлпафф, беззастенчиво красовавшейся на полке в гостиной. Самое сокровенное она прятала на виду наравне с другими драгоценностями и реликвиями, появлявшимися в её доме благодаря бесчисленным воздыхателям. В ответ на предложения руки и сердца с мечтами о наследнике великого рода Изольда смеялась, говоря, что ей это не потребуется — она не собирается умирать. Люди считали, что она шутит, пока золото кольца медленно растекалось теплом по всей её руке. И лишь в тиши ночи, под покровом мрака, неосторожным взглядом можно было заметить мерцающие багрянцем глаза и острую улыбку; от неё покрывалось дрожью всё тело. Маска растворялась без следа, когда она вскрывала свою сущность и давала волю себе — той, что бесконечно жаждала крови и власти. «Но у меня нет души, — шептала она, подбираясь ближе. — И тебе от меня никогда не уйти».