Чудовища

— У нас не оставалось выбора. Верно? Орион почти в мольбе заглянул в глаза Сигнуса, желая услышать подтверждение своих слов. В доме на площади Гриммо висела гнетущая тишина: больше здесь никто не разговаривал, и даже Кричер, имевший привычку бормотать себе под нос, больше не осмеливался что-то произносить вслух. Портреты хранили гнетущее молчание, будто проникнувшись общим чувством отчаяния — осознания того, что их некогда великий род как никогда близко подошёл к черте, из-за которой более никто не возвращался живым. Сигнус неловко откашлялся. В пальцах он мял так и не зажжённую сигару, сделав её почти плоской наощупь. На коже остался крепкий запах табака. — Возможно, — наконец ответил он и не увидел в глазах Ориона никакого облегчения. Кричер молча долил им в стаканы двойную порцию огневиски и бесшумно исчез в дверях; окликать его никто не стал. — Но мы не можем... — Она там и не останется, — быстро перебил Орион, мёртвой хваткой цепляясь за стакан. Сигнус готов был с этим согласиться, но в его ушах до сих пор стоял гул: рыдания и крики Вальбурги смешались с его собственными хаотичными мыслями, среди которых выделялся один-единственный пропитанный горечью вопрос. Что, дементор раздери, будет дальше? — Нужно лишь… помочь ей восстановить душевное равновесие. Как просто это звучало на словах; а на деле — о, Сигнусу было известно, что никакая магия не поправит психику и не склеит назад разбитое сердце. Зелья могли притупить боль, заглушить ярость, заклинания — заставить забыть обо всём на свете, но от этого никому не стало бы легче. Вальбурга и не позволила бы им так поступить с ней. Они бы себе не позволили. — Он был и твоим сыном, — наконец оборонил Сигнус, выбросив в камин бесполезную сигару. От запаха его мутило; за прошедшие дни он выкурил их слишком много, и теперь это отдавалось в его груди болезненным спазмом. Хотелось кашлять, а ещё больше — проснуться наконец и осознать, что всё это лишь затянувшийся, излишне реалистичный кошмар. — Конечно, — Орион сделал паузу, чтобы пригубить огневиски из стакана, и безвольно откинулся на спинку кресла. — Дай Мерлин знать, спал ли я с тех пор. Сигнус и сам не знал: он трансгрессировал на Гриммо в ту же минуту, когда Кричер рухнул на ковёр возле его камина и, сбиваясь, начал бормотать, что его госпоже очень, очень плохо. Он говорил что-то ещё, но Сигнус уже не слушал — просто схватил со стола волшебную палочку и отправился к сестре со сжимающимся от плохих предчувствий сердцем. Первая мысль была: Сириус. Быть может, всё-таки убился на своём проклятом летающем мотоцикле. Реальность оказалась хуже, чем он мог себе представить. Вальбургу и Ориона он застал в гостиной: их голоса эхом разносились по всему дому. Её крики («Отпусти меня! Я узнаю, кто причастен к этому, любой ценой, и мне плевать, плевать, если это Тёмный Лорд — я убью его своими руками!») смешивались с тихими увещеваниями, которые она пропускала мимо ушей. Появление Сигнуса особенно никто не заметил. Она кидалась на Ориона как разъяренная мантикора и метала в него проклятия, порываясь выйти из комнаты и отправиться куда-то в ночь. Вальбурга визжала и плакала, царапая собственные руки; Кричер старался к ней не подходить — она метнула в него Круциатус, желая узнать, что случилось с Регулусом. Домовик беспрестанно бормотал: «Умер, умер, умер» и сам плакал, вытирая узловатыми пальцами ввалившиеся щёки. — Я доберусь до министра, — угрожала Вальбурга, хватаясь то за перо, то за пергамент; Орион старательно отбирал их у неё и невнятно бормотал, что в этом нет необходимости — он уже всех уведомил. — Если это их проклятые мракоборцы, то я... — Это может быть Орден, — едва слышным шёпотом поведала Сигнусу Белла: уже утром, когда им с трудом удалось уложить Вальбургу спать. — Тёмный Лорд не причастен, нам бы было это известно. После сна Вальбурге легче не стало. Весь дом, казалось, сотрясался от её гнева и скорби; огонь из камина едва не набросился на старинный ковёр. Сигнус держал её в своих объятиях и старался говорить с ней спокойно и ровно, пока она била его по плечам, кусалась и выла от отчаяния. Ей постоянно хотелось что-то сделать, с кем-то поговорить; она обвиняла в смерти Регулуса всех, и Дамблдора, и министра Багнолд, и Крауча, и Тёмного Лорда. Орион устало хлебал чёрный кофе и бормотал, что боялся, что такое случится. Решение отправить её в Мунго, мучительное и постыдное, витало в воздухе все эти ужасные дни, но никто не решался предложить это вслух. Лучше не стало ни через день, ни через неделю, а их слабые попытки следить за Вальбургой каждую минуту, не позволяя ей наделать глупостей, шли прахом: она легко разрушала чары, запирающие дверь в её комнату, и один раз даже сумела разоружить Ориона без палочки. Они привлекли даже Друэллу, Нарциссу и Беллу с мужем, но и этого не хватало: всё кончилось тем, что Вальбурга перестала реагировать на успокаивающее зелье. Когда Белле пришлось сутки пить противоядие от одного премерзкого проклятия, Орион просто сел напротив Сигнуса и устало сказал: — Давай произнесём это вместе. — Пора в Мунго, — мрачным хором произнесли они и закурили, размышляя. «Целители помогут ей лучше нас», — стало девизом последующих дней, ненадолго успокаивающим свербящую совесть. За лучшую палату и лучшего целителя они с Орионом заплатили пополам — просто чтобы условно поделить вину на двоих. От этого как будто становилось легче. — Она сильная, — убеждал себя Сигнус, меряя шагами комнату. — Самое большее — неделя, и она придёт в себя. На неё просто слишком много свалилось. Сестра на его памяти вынесла многое: череда выкидышей и постоянные переживания из-за Сириуса расшатали ей нервы. Сигнус часто видел её плачущей из-за своих детей, но ничто другое не могло расстроить её до такой же степени. Чаще всего именно она была рядом, когда кому-то в семье требовалась помощь; теперь же, казалось, без неё рухнула основная опора, державшая их неуязвимыми. — Я навещал её, — Орион неловко постучал пальцем по стакану, возвращая Сигнуса в реальность. — Иначе бы точно не смог спать по ночам. — И как, — Сигнус даже побоялся шевельнуться, — она себя чувствует? Он не спрашивал — в порядке ли, ведь это глупый вопрос о человеке, потерявшем младшего сына. Орион облизнул губы. — Успокоилась. Не знаю, чем её поят — глаза ввалились, мне казалось, что ей уже всё равно. Это было самым страшным: Сигнус представил её, обычно живую и сильную, сидящей на больничной койке с серым от усталости лицом. Наверное, в приступах ярости Вальбурга больше походила на себя — и пусть она уже ни о чём не могла думать, глаза её блестели и в ней ещё била ключом жизнь. — Всё равно, — эхом повторил Сигнус и закрыл лицо руками. Точно он не знал, но почему-то «теперь навсегда» звучало естественнее, чем «она поправится». — Она почти не разговаривает, — Орион задумчиво уставился на огонь и шумно выдохнул, явно ничего не видя за собственными мыслями. — Знаешь, что она сделала, когда я зашёл к ней в палату? Не отвернулась, не разозлилась, что я упрятал её туда, нет; она посмотрела на меня пустыми глазами и спросила: «Почему умерла не я?». И всё. Я больше не добился от неё ни единого слова. Сигнус сглотнул; ему не хватало смелости зайти в палату сестры. Да и никому не хватало: когда он сказал Белле, что отправил Вальбургу в Мунго, та расстроилась почти до слёз и сказала, что они, конечно, обязаны её оттуда забрать. Ни Сигнус, ни Орион не торопились: не знали, что больнее — предать её снова, трусливо избегая посещений, или привести её домой и до конца жизни пожинать плоды своего отчаянного решения. — Мне кажется неправильным, что мы проводим похороны без неё, — пожаловался Орион совсем другим голосом. — Но целитель уверен, что её ни к чему тревожить — так будет только лучше. А потом она вернётся домой, и... — Всё будет в порядке, — закончил за него Сигнус, выдавливая из горла лживые слова, едва не оцарапавшие ему язык. Орион медленно кивнул. — Именно. Не больше месяца — и всё станет на круги своя. Но без Регулуса и той Вальбурги, которую они знали, это было невозможно — они оба это знали, но никто не произнёс этого вслух. Орион поднялся на ноги, потрепал Сигнуса по плечу на прощание и исчез в дверях, намереваясь вновь попытаться лечь спать. Сигнус остался сидеть в гостиной — там же он и заснул, изнеможённый, ещё не зная, что утром он проснётся от криков Кричера: похороны за ночь превратятся в двойные, потому что прямо сейчас этажом выше Орион смешивает в кубке с вином пару капель Напитка Живой Смерти. Винить его было трудно, но Сигнус даже злился, когда произносил речь над его гробом — лицо у кузена было до раздражающего умиротворённым, а ему приходилось всё тащить на себе. А Вальбурга, конечно, так никогда и не пришла в себя.