Фрагменты

Эта часть не имеет отношения к предыдущей; текст так и называется «Фрагменты» — обрывки этой реальности. Арамис — гей или би. И знает японский.

Губы вихрятся в знающей улыбке, насмешливой и загадочной, пробегает тень, и улыбка меняет шкурку, становясь восторженной и юной. Пылкий мальчик, вчерашний выпускник и все повидавший, капельку пресыщенный светский остроумец, им вдвоем не тесно под одной кожей. Двойственная, мерцающая улыбка… Моя личная находка, не слизанная с чьего-то глянцевого экранного образа. Чрезвычайно важно обладать тем, чего нет больше ни у кого. Тогда рано или поздно они начнут тебя копировать, ты пройдешь по коридору огней в окружении собственных клонов, и будешь знать, что у тебя получилось, что ты добился, что ты хорош, весь город, весь мир принадлежат тебе, только тебе… Так, с улыбкой разобрались. Теперь прическа. Чуть встопорщить прядки и придать немного жесткости гелем, волосы слишком мягкие от природы, что за наказание, куда ни попаду, по уставу приходится коротко стричься… Но ничего не поделать, нужно уметь подать себя в любых условиях. Один висок выбриваем почти «под ноль», и вот тебе модная стрижка, асимметрия в этом сезоне — последний писк, я знаю, я видел, всё кривое и все кривые. И Марк тоже… неровный. — Хорош, — пробормотал он, надеясь, что это не звучит зубрежкой позитивных настроев. Глубокий вдох, расслабляющий выдох, у него все еще жуткие комплексы и проблемы с самооценкой: — Хорош… Лучше всего, пожалуй, глаза. Марк говорит, ставя знак равенства между понятиями: они красивые и лживые. Как и весь ты, милый. — Только, — прибавляет с ухмылкой, — щеки у тебя никогда не врут. До сих пор краснеешь, как мальчишка. Перебрав безделушки в коробочке, вытащил серьгу. Вставил в то ухо, что под выбритым виском, поймал ослепительную искру в отражении и сверкнул зубами уже просто так, без позы, от удовольствия казаться и быть. — Хорош ведь? — произнес он весело и вслух. — Не в моем вкусе, — пробормотал Портос, не поднимая головы от журнала. — Предпочитаю женщин с формами. Ты, малышка, для меня уж больно тоща. Портос в своем репертуаре, с вульгарными шуточками. — Дзаккэнаё, [1] — сказал Арамис. Портос беззлобно усмехнулся. — Ты забываешь, что этот японский я уже понимаю. — Я ничего никогда не забываю. — Он призывно повертел головой. — Ну, хоть обновку оцени. Его друг, развалившийся в кресле, неохотно оторвался от лицезрения силиконовых журнальных мадонн. — Рубашка? — уточнил он. — Шикарная! — Ах, эта? — деланно удивился Арамис, оглядывая себя. — Нет, она уже не новая. — Чем это она расшита? — Бирюзой. Ты не представляешь себе, сколько стоит. — Сколько? — Много. Мне целый роман пришлось перевести, чтобы ее купить, — он слегка зарделся от вранья. — В двух томах. — Ух ты. — Портос поднялся и подошел к нему, чтобы рассмотреть множество мелких камешков на белом хлопке. — Здорово! — Cavalli, — с фальшивой скромностью сказал Арамис и в этот раз даже не покраснел. Он обладал мелочной плебейской чертой, которую в самом себе не любил, но ничего не мог с этим поделать: ему нравились лейблы и дорогое барахло. Он только ни за что не признался бы в этом Атосу, тот бы лишь презрительно усмехнулся. Но да что Атос в этом понимает? Он в своей грошовой униформе выглядит, как в смокинге. Счастливая внешность у человека. Хорошо, перед Портосом можно хвастать, сколько влезет, тот поймет и оценит. Но Портос тоже не оценил. — Итальянец, — он с осуждением покачал головой. — Я такого не знаю, но это, мой друг, непатриотично. Лично я поддерживаю отечественного производителя. Арамис отмахнулся. — Последнее, о чем я думаю в вопросах внешности, это отечество производителя. Тем более весь патриотизм все равно шьется в Китае. Но я не рубашку имел в виду. — Он опять покрутил шеей. — Серьга! — А. — Портос склонился к его уху с высоты своего немалого роста. Неуверенно проговорил: — Вроде блестит. — «Вроде блестит», — передразнил Арамис. — Настоящий бриллиант! De Beers, между прочим. — De Beers я знаю, — обрадовался Портос и продекламировал, раскатывая по комнате свой звучный баритон: — «Я своей подруге Мане Подарю колье «Де Бирс» И серёжки от Армани — То-то будет… хорошо!» [2] — Очаровательно, — скривился Арамис, отворачиваясь к зеркалу. — Какой слог, какой полет мысли. Емкость и глубина образов. Жму руку как поэт поэту. — Это не я сочинил, — сказал Портос, возвращаясь в изначальное состояние скучливого сидения за журналом. Внезапно оживился и прищурился на Арамиса: — Слушай, а ты куда так вырядился? — На встречу со своим издателем. Ложь привычно слетела с языка, но Портос только расхохотался, сотрясая стены, выкрашенные казенным однообразием и серой тоской. — Ага, как же! Нашел дурачка. — Я и не искал, — буркнул Арамис. — Он тут всегда под боком. — Да ладно, признавайся: сегодня к кому? К ней, к нему или к этому, как там его, ее… — Раздался хруст его мыслей. — Короче, я не знаю, как это правильно называется. Трансвестит? — Трансгендер, — поправил Арамис. — И к нему я точно не собираюсь. Я его и не знаю-то почти, сталкивались пару раз дома у госпожи… — Он слегка притормозил: — У одной знакомой. — Транс-гендер, — с запинкой выговорил Портос. — Это мужики в женских платьях? — Это люди, которые делают операцию по смене пола. — Ужас какой, — содрогнулся Портос. — И зачем они это делают? — Чтобы ты вылез из своей пещеры и спросил. — А куда потом девают то, что отрезают? В баночках с формалином хранят? Арамис медленно повернулся, его расширившиеся глаза сползали с лица. — Зачем, по-твоему, это нужно делать? — осведомился он умирающим голосом. — Зачем хранить куски тела в баночках с формалином? Зачем? — Мало ли, — Портос пожал мощными плечами. — Может, они потом передумают и захотят назад пришить. Арамис похлопал ртом, но исторг только ошеломленную тишину. И вдруг рассмеялся так, словно, кроме этого, больше ничего никогда не делал, лишь ощущал целыми днями в груди сверкающий сгусток солнца, и Бог был на небесах, и все хорошо. — Друг, — не веря, покачал головой, — ты неподражаем. Один такой во всем мире. Портос напыжился от гордости. Потом этак небрежно махнул рукой. — Ты тоже ничего так. Но не сказал, к кому идешь. — И не скажу. — Ну, и черт с тобой. — Он отбросил силиконовый журнал прямо на пол и взялся за свежую газету. — Интересно, пишут о нас в новостях? — С учетом того, как мы наваляли охране Ришелье? — хмыкнул Арамис. — Вряд ли. — А почему нет? Стычка была жаркая. — Министр контролирует все СМИ, мой дорогой. Вот если бы нам наваляли, тогда, может, и в газетах бы написали. — Да? — расстроился Портос. — Жалко. Всегда хотел на первую полосу. Под заголовком: «Выиграл миллион в лотерею». Или: «Женился на принцессе». Или хотя бы: «Доблестно погиб смертью храбрых и попал во все учебники». — Последняя возможность нам еще не раз представится, — обронил Арамис, беспокойно поглядывая на свой телефон. — Только без учебников… Он должен был получить сообщение еще полчаса назад и начинал волноваться. У него было не так много времени до отбоя. Марк живет в своем мире, где время обозначает все или ничего, но чаще — ничего. В дверь постучали и вошли, не дожидаясь ответа. В казарме только к Атосу никто бы не посмел явиться без приглашения, в остальные же помещения вваливались, не боясь застать хозяев в исподнем или в обнимку с полом после загула. Нравы тут были простые, но в семинарии у Арамиса из всей приватности была его собственная голова, так что он и не к такому привык, хотя зачастую и раздражался бесцеремонности. На пороге в ореоле легкой усталости возник Бруаселье, еще не снявший после дежурства голубую форму. — Привет, — он помахал им с безличной доброжелательностью, принятой в полку. — Как делишки, господа? — Нормально, — ответил Портос за двоих. — Процветающе. — Это что за слово? — Означает, что все в порядке. — А так можно говорить? — Не знаю, надо у Арамиса спросить, он образованный. — Портос посмотрел на друга: — Можно? — Тебе все можно, — рассеянно ответил Арамис, не отрываясь от телефона. Ни звонка, ни сообщения по-прежнему не было. Еще немного, и он начнет грызть ногти, а будет жаль: он как раз сегодня их так аккуратно подстриг. Бруаселье с интересом оглядел его, немного липко и насмешливо. Спросил: — Куда такой красивый собрался? — Не говорит, — хохотнул Портос. — Его обычные секреты. — Верно, наш скрытный друг языком молоть не любит и никогда не признается, к кому он там шастает в свободное от службы время. — Не люблю молоть, — прохладно подтвердил Арамис, которому не понравилось слово «шастает». — И другим не советую. Чтобы им не укоротили языки. — Да? — Тон Бруаселье тоже подмерз. — А я не люблю, когда мне дают непрошеные советы. Тем более ваши секреты, милейший, всем и без того прекрасно известны. — В самом деле? — щелкнул вопрос. Кровь обожгла щеки, проклятущая кровь его всегда выдает: — Окажите-ка любезность, сударь, и расскажите о том, что именно вам известно? Очень любопытно. — С превеликим удовольствием, сударь, — Бруаселье издевательски поклонился, покачав в руке невидимой шляпой. — Говорят, вы изволите посещать некие дорогие рестораны и закрытые заведения, где собираются состоятельные пожилые господа. Те самые, у кого всегда есть куча надушенных племянников в модных рубашечках. В животе натянулась струна, перебросившаяся на горло. Запуталась вокруг шеи и сдавила. Арамис задышал, как разладившийся механизм. — Так, — Портос поднялся, сжал кулаки, и его стало в два раза больше. — Я что-то не понял, что сейчас прозвучало. И кому хочется, чтобы ему через глотку вытянули его паршивые кишки. Он совершил всего одно угрожающее движение к Бруаселье, и тот невольно попятился к двери. Генетически Портоса задумывали для массовых убийств, и человечеству здорово повезло, что он обладал темпераментом, желаниями и натурой пятилетнего, который хочет конфету, вон те симпатичные штанцы и вопить от полноты бытия, носясь кругами по двору. Когда с него слетал нимб жизнерадостного идиотизма, который он заботливо полировал, людям обычно становилось страшно. Мозгостволовые инстинкты, выращенные эволюцией, никогда не подводят, мигом донося до туповатого сознания, что тут есть кто-то очень большой, очень сильный и очень рассерженный. Вариантов всего два, и ты знаешь, какой выбрать. Беги, парень, беги! Потому что бить в эту гору силы — без шансов. — Да ладно вам, ребята, я же просто пошутил, — выдавил Бруаселье, с которого живо смыло весь боевой задор. Он безуспешно попытался слиться с окружающей обстановкой, но Портос уже накинул на него свою тень. — А я не посмеялся! — рявкнул он. — Извиняйся давай. Тот послушно проскрипел извинения. Будь Бруаселье из другого полка, они бы не помогли. Да и шанса бы ему такого не предоставили, просто растерли бы без лишних разговоров по стенке, а потом торчи месяц в госпитале или остаток жизни на инвалидности, это уж как повезет. Но отношение к «своим» было снисходительным, поэтому Портос важно кивнул, вернулся к своим обычным размерам и снова уселся в кресло с довольным видом человека, который всегда знает, как уладить дело. Смявшийся до комка в углу Бруаселье немного распрямился и заговорил скованным тоном, не смея взглянуть на Арамиса: — А я ведь зачем к вам заходил, господа. В семь собираемся у Фурье на игру. Не желаете присоединиться? Портос вместо ответа вывернул карманы, демонстрируя блестящую пустоту. Арамис ничего не сказал. Ярость, охватившая его от оскорбления, только распухла. Теперь он ждал, когда Бруаселье уберется, чтобы обрушиться на Портоса. — Я могу одолжить, — быстро сказал Бруаселье, радуясь, что может загладить вину. — Мне как раз отец перевел вчера немного деньжат. Буду рад поделиться с друзьями. — От деньжат не откажусь, — ответил Портос с таким королевским видом, будто делает ему огромное одолжение. — Ладно, приду к Фурье. — Отлично, — Бруаселье просиял с преувеличенной веселостью, его плечи, все еще квадратные от неловкости, начали расслабляться. — Пусть Атос тоже приходит. — Поспешил прибавить: — Если захочет, конечно. — Он занят, — сказал Портос с несвойственной ему лаконичностью, и его голосом можно было отливать пули. Это значит, вскользь заметил про себя Арамис, что Атос, которого он сегодня не встречал, заперся у себя в радушной компании своей депрессии и бутылки. И завтра утром, когда появится, будет выглядеть размытой копией самого себя, сделанной на плохом ксероксе, и под глазами у него будет лежать бессонная ночь, а рот будет обрисован тем безголосым страданием, которым он разговаривает с миром в хорошие дни. В плохие дни… Об этом лучше не думать. Бруаселье что-то промямлил, дернулся в полупоклоне и, наконец, исчез, с превеликой аккуратностью закрыв за собою дверь. Портос вернулся к газете, и некоторое время до него доходило, что Арамис до сих пор молчит. Он поднял на друга свои пятилетние глаза. — Что? — Что? — мгновенно вскинулся Арамис, его фитиль подожгли, и он сейчас все тут спалит к чертовой матери. — А то, что я не нуждаюсь в вашей защите, сударь! Вы осознаете, что оскорбили меня своим поступком? — Но я же… — Портос растерянно заморгал. — Просто он сказал… — Я уже не говорю о том, что теперь этот скот вообразит, будто я не в состоянии постоять за себя! — Арамис знал, что в минуты крайнего раздражения его голос превращается в циркулярную пилу, визжащую над ухом, но не мог себя контролировать: — Вы об этом, конечно, не подумали? Что у вас в голове, опилки? Опилки, не опилки, Портос предпринял самый стратегически верный шаг — спрятался за газетой. — «Печальная судьба овечки Долли и других клонированных животных», — торопливо забубнил он. — «Эксперименты по клонированию различных млекопитающих… В них также использовалась технология замещения ядер оа… Ядер ау…» Тьфу ты, пропасть! «Ядер ооцита!» Ой, надо же, кто-то вырастил в пробирке овцу, — восхитился он. — Интересно, как они ее туда запихали? Арамис выдернул у него газету. — Не притворяйся глупее, чем ты есть! — заорал он и едва не топнул ногой. — Ты понимаешь, кем он теперь будет меня считать? Портос страдальчески застонал. — Хорошо, хорошо! — воскликнул он и выбросил руки, «сдаваясь». — Извини. Больше никогда ничего подобного не сделаю, клянусь! И Атосу скажу, чтобы не вмешивался. Десять человек на тебя нападут, а мы мимо пройдем и сделаем вид, что не замечаем. С какой стати? Мы же всего лишь твои друзья, значит, должны помалкивать, когда при нас всякое дерьмо происходит. Доволен? Он выдернул газету назад, оставив Арамису горящие пальцы и ощущение такого жгучего стыда, что кровь подожгла даже лоб. Портос сердито тряхнул газетой и забормотал, склеивая слова: — «Выкает» он мне тут… «Сударь!» Но, пожалуйста, пожалуйста… Думает, я не знаю, что он справится и сделает этого козла в два счета. Все я знаю, только я не могу, чтоб при мне такое, также использовалась технология замещения ядер оа… Ядер ау… Тьфу ты, черт! Арамис смотрел на него и думал, что рядом с Портосом всегда чувствует себя либо очень большим, либо очень маленьким и даже, наверное, жалким. Третьего не дано. И с Атосом тоже не на равных — тот всегда выше всех. Бывают ли друзья одного с тобой роста? Кретин несчастный, какие тебе еще друзья? Как они вообще с тобой общаются? Не думаю, что я заслужил. А раньше даже не думал, что сам могу… «Ветер и вишневый цветок не могут быть хорошими друзьями». [3] Пора ему обтрясти свои глупые лепестки. Он пошел на свою половину комнаты, достал из коробочки золотую цепочку и вернулся к Портосу. Тот бросил сражаться со сложными словами и любовно изучал в мужском журнале какое-то чудо пластической хирургии в ковбойской шляпе и на лошади. — Неплохо держится в седле, — одобрительно заметил он. — Хотя долго она так, конечно, не проскачет. Без трусов-то. Он уже все забыл, а прощать ему не требовалось. Он не обижался. У Арамиса пересохло в горле. Он положил руку на огромное плечо и легонько сжал. Пятилетние глаза оделили его настороженным вниманием. — Что? — Прости, — тихо сказал Арамис и протянул ему свою золотую цепь. — Не одалживай денег у Бруаселье. Портос автоматически протянул руку, но нахмурился и отвел назад. Покачал головой. — Это твой крест. — Это больше не важно. — Он всучил ему цепь. Повторил с интонацией зубрежки позитивных настроев, искусственно и мертво: — Это больше не важно. — Ты уверен? — неловко спросил Портос. Крест сиротливо блестел на холмах большой плоти. Арамис не был уверен. — Да, — сказал он. — А вдруг проиграю? Равнодушно пожал плечами. Проигрывай. В нем все вдруг опустело, от этого должно было стать легко, но почему-то не становилось. — Сыграй за меня, — бесцветно сказал он. В этот момент пришло сообщение от Марка. Тот словно чего-то ждал. Ждал, ждал и дождался. — Пока, мой дорогой, — пропел Арамис, схватил куртку и помчался в коридор, в холл, к лифтам, в холл, к лифтам, по новым виткам коридоров и еще… Дворец был огромен, казарму прилепили к нему сборку, как большой уродливый нарыв, до центрального выхода бежать и бежать, а его ждут у центрального, рискуют ради него, сердце колотится загнанно и счастливо… Он влюблен.