***
Первые десятилетия своей новой жизни Король-Чародей не думал о высоких материях. Не строил планы, что отравили бы «благодатный» воздух Амана своим коварством и жаждой власти. И даже не пытался, как полагалось тому, кого прозвали Бичом Ултуана, забить кого-то насмерть погремушкой. Если говорить откровенно, первое время, от момента, когда новорождённый вдохнул воздух Валинора и до поры, когда детство начало заканчиваться, постепенно переходя в начинающуюся юность — Малекит просто наслаждался даром той таинственной сущности, что привела его сюда. Жил — искренне радуясь всем удовольствиям, что могло дать Королю-Чародею его детское вместилище. Наивно? Несомненно. Глупо? Так сказали бы многие. Быть может, раньше он подумал бы так же. Вот только возможность жить, а не поддерживать своё существование одной лишь ненавистью и жаждой мести, стоила небольшой глупости и отсрочки. Да, за долгих шесть тысяч лет он смог свыкнуться с постоянной болью, фактически перестав замечать её. Но, несмотря на все уловки, неприятные ощущения никогда не покидали хозяина Наггаронда. Они всегда были рядом, подобно навязчивой, уже давно надоевшей возлюбленной, всё ещё ищущей внимания. Но сейчас, больше не чувствуя тех проклятых ожогов, оставленных священным пламенем Азуриана… Поначалу каждое мгновение этой, новой жизни приносило наслаждение. С удивлением Малекит отмечал, как самые простые вещи, которых он был лишён так долго, могли принести радость даже такому, как он. Возможность вдыхать свежий, чистый воздух, плавать, пробежаться, потренироваться с оружием — не морщась от того, что кожа на теле под зачарованным доспехом снова трескается от малейшего движения. Способность чувствовать вкус изысканного вина и пищи, забыв о том, что раньше каждый глоток вызывал крайне неприятные ощущения. Снова ощущать запахи — то, чего Король-Чародей напрочь был лишен с тех пор, как его искалечили. Да проклятие! — то, что бывший принц Ултуана вновь мог полностью, без клятой боли или помощи чародейства, ощутить тепло женского тела — пусть это удовольствие ещё только предстояло испытать — уже стоило небольшой отсрочки. Его обновлённая бессмертная жизнь была слишком хороша, чтобы начинать нестись по ней, сломя голову — пусть даже ради исполнения собственных замыслов, какими бы великими они не были. Уже после, хотя бы немного окрепнув и полностью прочувствовав, свыкнувшись с прелестью нового здорового тела, Малекит обратил взгляд золотых глаз на мир, который ныне являлся его домом. Прежде воспринимавший знания о нём, как должное — из детских сказок и историй, рассказываемых отцом и няньками, из разговоров взрослых и баек окрестных ребятишек — тёмный эльф погрузился с головой в пору чтения всех книг и свитков, до которых мог дотянуться, и подробных расспросов взрослых о прочитанном. Эта забавная новая земля была одновременно до боли похожа и не похожа на старый мир, бывший для былого Владыки Наггарота родным и поглощённый проклятым Хаосом. И дело было не только в том, что Солнце и Луна не путешествовали по небосводу, уступив место двум Мировым Древам. Пусть творения одной из местных богинь были настоящим чудом, которому дивились бы лучшие мастера Жизни Ултуана и Атель-Лорена, не говоря уже о примитивных людских «магах» — шедевры Йаванны были лишь частью полотна мира, что видел Чародей. К тому же, поначалу, не слишком удобной частью — годы, отмеренные светом Древ, шли куда длиннее лет Солнца и Луны. Приходилось подстраиваться. Вновь взяв в руку молот, Малекит застучал по сияющей светом звёзд заготовке, продолжая придавать будущему кинжалу форму. Оружие должно было выйти весьма похожим формой на кинжалы, использовавшиеся в Наггаронде — длинным, тонким, слегка изогнутым, точно коготь дракона — с небольшим шипом на обратной стороне клинка. Песнь-заклятье смешалась со звонким звучанием металла о металл. Да, магия была одним из различий — и одновременно сходством двух миров. Восемь Ветров никогда не пронизывали здешнюю землю так, как это было на его родине, и это накладывало свой отпечаток. Никаких искажений Хаоса — по крайней мере, в Валиноре. Никаких мутаций зверей. Ничего. Никто, кроме разве что Валар, не насылал огненные смерчи, не заставлял горы прийти в движение, и уж точно не вызывал демонов или нежить. Любой эльдар, вздумавший сделаться магом, мог рассчитывать лишь на свои собственные силы. По крайней мере, пока что никто не придумал, как возможно черпать волшебство из самой сути мироздания, как это делали на Ултуане или в Наггароте. И в то же время, любой из эльдар обладал способностью к Творению и Изменению. Не редкие счастливчики, как это было с людьми, и не многие, как у эльфов его мира. Каждый, словно в любом из них жила искра Негасимого Огня, из которого была создана Арда. В каждом эти способности проявлялись в разных формах. Одни были искуснейшими камнерезами, с помощью своей силы создавая дворцы, подобные Белой Башне Хоэта или Башне Холода самого Короля-Чародея. Без магии подобное было не сотворить. Иные, как мореходы-Тэлэри — строили корабли, равных которым не было даже среди флота Ултуана. Третьи не знали себе равных среди деревьев и зверей, позволяя растить богатые урожаи без грубых плугов и мотыг. Вот только боевой магии, той, к которой привык Король-Чародей, здесь практически не было. Разве что зачарование оружия — и то, большей частью, для охоты. И всё это — при помощи песен, что фактически являлись местной формой заклинаний… и рунических письмен, нанесенных на дерево, камень или металл. Услышав об этом впервые, Король-Чародей едва не расхохотался. Если бы только гордые эльфы его родного мира, полностью полагавшиеся на мощь Ветров Магии, и дворфы, что ревностно оберегали своё искусство заключения волшебства в руны, считавшие друг друга не более, чем ошибкой природы, знали, что местным мастерам удалось объединить два вида чародейства вместе! Хотя песни, всё же, были довольно неудобными заклятьями. Слишком длинными. В его родном мире местного певца успели бы убить не менее трёх раз, прежде чем он бы закончил. Может, именно поэтому здесь и не водилось воинов-чародеев. Закончив песню и дождавшись, пока сияние на лезвии постепенно погаснет, снова уступив место обычному свету раскалённого металла, Феанаро клещами опустил уже почти обретший настоящую форму клинок в специально заготовленное зелье, что использовали кузнецы Нолдор. Жидкость зашипела, источая пахнущий болотными травами, металлом и гарью пар. Брюнет, с наслаждением вдохнув этот аромат, неожиданно для самого Малекита ставший близким его сердцу, придирчиво осмотрел получившееся. После чего, удовлетворённо улыбнувшись, под одобрительное ворчание наставника, обмазал клинок составом из другой банки, стоявшей неподалёку от наковальни, и отправил заготовку в горн. Пора было наносить на клинок руны. И чем ближе был конечный результат работы, тем сильнее пылал огонь радости и удовлетворения в груди бывшего владыки Наггарота. Малекит тихо хмыкнул про себя. Уже не один десяток раз он замечал некую двойственность, что пронизывала его нынешнюю личность — так, словно душа его ныне состояла из двух частей. Был он сам. Тот, кем он считал себя, тот, кто покинул умирающий мир благодаря неведомому союзнику — Король-Чародей, правитель друкаев. Последний Король-Феникс Ултуана, за плечами которого были тысячи лет побед и ошибок, коварства и жестокости. Всегда относившийся к знаниям и тому же кузнечному мастерству исключительно с прагматической точки зрения… Вот только была и вторая половина. Молодая, яростная, огненная. Лишённая собственного сознания, но достаточно сильная, чтобы тёмный эльф чувствовал эмоции, идущие от неё. Эту страстную жажду познания, что сжигала — и порой заставляла Малекита погружаться в чтение не только для того, чтобы узнать что-то действительно полезное. Желание творить, создавать нечто новое, гранить и придавать форму естественным вещам — то самое, что в конечном итоге помогло ему попасть в ученики лучшему мастеру нолдор и любимцу самого Ауле. Радость — от самого процесса создания, и гордость, удовлетворение — от результата, когда он получился именно таким, каким его замыслили. Всё это если и было присуще королю друкаев раньше — сейчас было усилено стократно. И порой эти порывы было по-настоящему сложно контролировать. И Малекит догадывался, почему подобное происходит. В тот миг, когда его, словно котёнка из воды, вырвали из собственного тела и поместили в новорожденного владельца, в нём уже находилась душа. Ещё не осознавшая себя, не имеющая полноценного разума, но уже наделённая определёнными эмоциями, привязанностями и талантами. Любую другую душу эльфа былой владыка Наггарота поглотил бы, не поморщившись. Растворил в себе без остатка. Могущественный и тёмный разум не позволил бы влиять на себя каким бы то ни было образом. Но этот дух… Да, он явно заслуживал имени, данного этому телу при рождении. Упрямый, могучий, огненный, с силой воли, явно превосходящей приснопамятного Тириона. Вместо того, чтобы исчезнуть без остатка, феа новорожденного гармонично переплелась с душой пришельца, постепенно становясь с ней единым целым — и изменяя. Подстраиваясь и подстраивая, даря новые эмоции, и, отчасти, устремления. Именно отсюда, похоже, и брали начало столь сильное упоение кузнечным делом, излишняя горячность, оставленная Малекитом в далёкой молодости, которую приходилось подавлять, и многое другое. Вновь раскалив «коготь», нолдо зажал его в тисках и специальным острием, смоченным в собственной крови, принялся потихоньку высекать на плоской стороне клинка руны, принадлежавшие перу Румиля. Вырезанные на металле и наполненные силой своего творца, они мягко сияли на фоне злобного огня кинжала. Во многом разрозненные, несовершенные, излишне громоздкие и трудные для запоминания — нынешней письменности эльфов явно не хватало совершенства и кодификации. Впрочем, эту ошибку он ещё исправит. Поначалу, необходимость делить собственную душу с кем-то ещё чародея раздражала. Даже бесила. Он был хозяином этого тела! Принцем и будущим королём Нолдор! И не собирался делиться властью над телом и над собой с кем бы то ни было. И довольно много времени ушло на то, чтобы понять, что подавление этих порывов не лучшим образом отзывалось и на самом друкае. Что это и его собственные желания. Что нет никакого «другого», претендующего на тело — есть лишь он сам. Изменившийся и постепенно становящийся единым целым. Более эмоциональным, чем прежде — да. Но было ли это настолько плохим? Малекиту больше не приходилось каждый день терпеть боль, сражаться за свою жизнь, воевать, пытать и убивать. Во всяком случае… пока. И если уж его душа рвалась наружу при виде творения рук его — желала творить и создавать, — почему Чародей должен останавливать себя? Разве что направлять этот порыв в нужное русло, более прагматичное, чем, быть может, делал бы настоящий Куруфинвэ без слияния с Королём-Чародеем. Например, создать кинжал или лук вместо браслета или кольца. Не подавлять — сдерживать горячность молодости и язык без костей многолетним опытом и коварством, что были выкованы в клубке интриг Наггарота… Наконец, закончив с «когтем» и «отпустив» металл в растопленном медвежьем жире, принц Нолдор протянул почти законченное оружие Махтану. После чего, глубоко вдохнув горячий воздух, принялся стягивать с себя перчатки и фартук, оставаясь, по сути, в одной только рубашке да штанах. — Осталось лишь наточить и сделать рукоять, — могучий медноволосый учитель колдуна придирчиво осмотрев оружие, удовлетворённо цокнул языком. — Хорошо, даже очень! Ты делаешь большие успехи, Наро. Хотя с формой ты, конечно, переборщил. Прямым клинком куда удобнее мясо резать… Феанаро лишь покачал головой, скрестив руки на груди, не став говорить, что искривлëнным, похожим на звериный коготь лезвием, куда удобнее это мясо убивать. Что-то подсказывало ему, что любимец Ауле не оценит его слова. Договорить Урундиль не успел. Треснув от жара, кусок раскалённого угля выстрелил из горна, устремившись к лицу брюнета и рискуя попасть в глаз. Но прежде, чем это произошло, рука эльда уже метнулась навстречу, отбивая опасный снаряд в сторону. Реакция не подвела того, кто когда-то был одним из лучших воинов Ултуана и Наггарота, но предплечье пронзила боль от ожога. Резкая, жгучая… и слишком привычная и родная, чтобы Малекит отреагировал на неё хоть каким-то вскриком или даже шипением. Всё же, несмотря на новое тело, память о тех ожогах всё ещё была с ним. В конце концов, что был один маленький след от угля — для того, кто, в своё время, горел в пламени верховного бога? — Осторожнее! — Махтан резко шагнул вперёд, хватая за руку подопечного и внимательно осматривая предплечье, на котором потихоньку набухало несколько волдырей. Цокнув языком, медноволосый потянулся рукой к полке с кузнечными снадобьями, доставая колбу с мазью против ожогов. — С каждым кузнецом это рано или поздно бывает. И чаще, чем хотелось бы, — наставник принца покачал головой, накладывая пропитанную целебным зельем повязку. — Так что привыкай. Но ты молодец, — серые глаза встретились с золотыми, одобрительно блеснув. — Даже не вскрикнул от ожога. Хорошая выдержка. Наследник Финвэ лишь хмыкнул, слегка кивая — словно принимая похвалу. Вместе ученик и мастер вышли из кузни в просторный, кое-где — покрытый травами, а где-то — мощёный камнем, двор усадьбы Аулендура. — Скоро уже мне нечему будет тебя учить, мой принц, — кузнец в задумчивости посмотрел на черноволосого юношу, что с видимым наслаждением сбросил пропитанную кузнечной сажей и потом рубаху, открывая свету Древ поджарое и жилистое тело. После чего, пройдя к одной из бочек с водой, стоявших у стены, и зачерпнув лежавшим на крышке ковшом, вылил прохладную жидкость на разгорячённую работой спину. Затем повторил процедуру несколько раз. Освежиться, смыть запах кузницы хватит, а помыться как следует и дома в купальне можно. — Ты не думал, после того, как мы закончим, попроситься в ученики Мастеру Ауле? С твоими-то руками — уверен, он не откажет. Да и я за тебя скажу своё слово, не сомневайся. Малекит откинул мокрые от воды, иссиня-чёрные волосы назад, хмыкнув, и весело, без тени высокомерия улыбнувшись мастеру. О, он ждал этих слов. Ждал — несмотря на то, что и его собственная гордость, и горячность более молодой половинки души — говорили отказаться. Что ему боги? Он мог бы добиться всего сам, своим разумом — точно так же, как делал это всегда. И тем не менее, отказываться от подобного было не лучшим для наследника страны, которой этот бог покровительствует. — Я пойду в ученики к Вале, если он примет меня и если ты сочтешь меня готовым, мастер. Махтан удовлетворённо улыбнулся, и, пожелав удачи на пути домой, отправился во внутренние помещения дома — переодеваться и смывать пот с копотью, оставляя принца размышлять в одиночестве. Боги, или Валар, как они упрямо предпочитали себя называть, были ещё одним аспектом неуловимого сходства — и точно такого же различия двух земель, названных Малекитом домом. Сказать по правде, Малекит до сих пор не понял до конца. Видит ли он перед собой действительно новый мир, или же перед ним — обновлённый виток Божественного Цикла? Мир, воссозданный заново после конца времён — с новым, закрытым от внешнего мира, Ултуаном? И всё теми же, старыми сущностями богов, что сейчас всё ещё жили среди своего народа — пусть под иными именами-личностями. И другими супружескими парами. Манвэ, повелитель всего мира и верховный судья, столь похожий на Азуриана. Точно так же служили ему птицы, пусть и не огненные, как раньше. Ауле-Ваул, ковавший земную твердь. Йаванна, до боли напоминавшая Ишу. Курноус, Великий Охотник, принявший здесь имя Оромэ. Более мудрая и спокойная версия Матланна, Владыки Морей, звалась здесь Ульмо. Лилеат, хозяйка ночного неба, удачи и чистоты — что в этом мире стала супругой Азуриана и Владычицей Арды. При этом изрядно, на взгляд Малекита, прибавив в надменности — судя по тем немногочисленным обрывкам информации, что удалось найти. Прежняя Лилеат, отдавшая ради спасения старого мира даже собственную жизнь, нравилась ему куда больше. Даже место Эрет-Киаль, мрачной владычицы подземного мира, не пустовало — пусть его и занимал не менее мрачный Вала мужского пола, имя которому было Намо, хозяин Чертогов Мандоса. Были и иные различия, что заставляли порой колебаться в размышлениях о том, чем является Арда на самом деле. Среди Валар и Майар не было упоминаний ни о ком, кто хотя бы немного походил на Хоэта, бога Магии и мудрости. Лоэка, трикстера и Теневого Танцора. Гекарти, покровительницы тёмного колдовства. И ещё многих других. Зато были новые, не имевшие отношения к старому Пантеону. К примеру, существовали целых два претендента на роль Каэла Менша Кхейна, Разрушителя и Убийцы. Более благородная его ипостась, Тулкас Доблестный — и заточённый ныне своими братьями Мелькор, похожий на бывшего покровителя семьи Аэнариона в его самые чёрные дни. И участь последнего, а также история первых войн с Мелькором, вызывала в хозяине Наггаронда лишь презрительную усмешку, адресованную не только и не столько самому Падшему Вале, сколько всему Пантеону в целом. Возможно, этот мир и не был обновлением того, старого и погибшего, но боги здесь совершали точно такие же ошибки, что и там. Ибо вместо того, чтобы встать плечом к плечу — они вновь сцепились в борьбе за власть, силясь вырвать владычество над миром друг у друга. Вместо попытки создать Равновесие — силы Света и Тьмы сошлись в вечной битве, силясь повергнуть один другого. Старая песня — на новый лад. Вот только Король-Чародей уже видел закономерный итог подобного. Видел в судьбе его собственного мира — ведь подобная божественная распря была одной из двух главных причин его падения. Потому что когда пришёл истинный враг мира — его встретил не сплочённый строй копий, но разрозненная междоусобицей земля. Только и ждущая посадки ядовитых семян, из которых взошла погибель всего. Потому, что когда настала пора Хаоса — боги, как людские, так и эльфийские — и не подумали объединиться под своим знаменем, предпочитая играть в собственные игры высоких престолов. Руками смертных — и не только. И, что самое плохое — с Ардой, весьма вероятно, может получиться точно так же. Будь это иначе, сын Аэнариона не мог бы оказаться здесь. Но, если незримой тропой прошёл он, пусть и с помощью неведомой силы — кто скажет, что рано или поздно не сможет пройти Древний Враг? Вполне возможно, в этот раз он примет облик не Четвёрки, но иных богов — столь же отвратительных. Возможно, у Хаоса достаточно ликов и имён, чтобы не повторяться. Возможно, он не придёт никогда, и это говорила лишь паранойя того, кто слишком долго воевал в прошлой, законченной жизни… Но кто поручится жизнью — и судьбой всего мира, что приход Врага никогда не состоится? Уж точно не Малекит, чувствовавший когда-то зловонное дыхание Всеизменяющегося на собственной шкуре… Но, если всё пойдёт так, как шло сейчас — Хаос не обнаружит силы, способной дать ему отпор. Аман? Боги не могут поделить власть между собой, заточив сильнейшего из них в Мандос. Эльдамар? Сейчас — разрозненны, праздны… абсолютно не приспособлены для войны. Люди, что рано или поздно, согласно пророчествам, очнутся далеко за морем? Малекит презрительно скривился, к счастью незаметно для Махтана. К сожалению, на одного человека, подобного Сигмару, Карлу Францу или Бальтазару Гельту, сражавшихся с заразой, пока их руки держали меч или молот, приходилась тысяча тех, кто радостно бросался лизать Хаосу сапоги. Без железного кулака, что держит их за горло (такого, каким, в общем-то, и была Империя) — люди станут лёгкой добычей, лишь очередными новобранцами для бесчисленных чёрных армий — тех армий, что потом, рано или поздно, вторгнутся в не готовый к этому Валинор. Круг замкнётся, Древний враг приберёт к себе ещё один мир. И уже отнюдь не факт, что Малекиту дадут новый, третий шанс. Вот почему былой владыка Наггарота не собирался почивать на лаврах слишком долго. Вот почему был готов, поддаваясь порывам своей «второй души», впитывать знания об Арде, словно губка. Вот почему, несмотря на свою гордость, он пойдёт в ученики к Ауле. Вотрётся в доверие к нему и к его супруге, если понадобится. Он возьмёт от Валинора всё, что сможет взять. Он познакомит Нолдор, а быть может, и другие эльфийские народы с тёмной сталью и лёгкими арбалетами друкаев. Расскажет, пусть и опосредованно, о Чёрных Ковчегах Наггарота и драконьих кораблях Ултуана. Воссоздаст из пепла Чёрных Стражей, Белых Львов… а быть может, если судьба будет благосклонна — и драконьих наездников Каледора. Он превратит Эльдар, сейчас, в большинстве своем, ведущих праздную жизнь, столь хрупкую для горнила войны — в слаженную и прекрасно-смертоносную военную машину, с которой не совладать ни орку, ни демону, поведёт её через море, швырнув к ногам Эльдамара множество земель, как когда-то бросил половину мира к ногам Ултуана! Малекит глубоко вздохнул, вновь натягивая рубашку и мысленно улыбаясь — и чувствуя, как второй части его души подобные перспективы тоже вполне по нраву. Да… он создаст империю, какой когда-то был Ултуан, его родина. Единую и нерушимую. Его империю, которую не смогут поколебать ни проснувшиеся люди, ни орки. Даже Хаос, если он все же явится в Арду. Взгляд золотых глаз задержался на стройной, точно былинка, женской фигурке, сейчас активно корпевшей над куском мрамора и с помощью резцов придававшей ему форму. Малекит знал сию молодую деву. Нерданэль, дочь его учителя, похожая на отца серостью глаз и огненной медью волос. Гордая, сильная волей, упрямая — пусть и по-другому, нежели сам друкай или Феанаро. Обладающая острым проницательным умом, по заверению многих, пообщавшихся с девушкой лично. И готовая без колебаний заехать небольшим, крепким кулачком в глаз любому, кто оскорбит её отца или допустит слишком много вольностей в отношении её самой. И, несмотря на то, что принц Нолдор внезапно вышел из кузницы в солнечную погоду, эльф весьма отчётливо почувствовал жар совсем иного рода — там, где ему совершенно нечего было делать. Малекит хмыкнул, продолжая любоваться мастерицей, вытачивавшей из камня голову орла Манвэ. Надо же… его вторая половинка души, ещё не до конца слившаяся с сознанием Короля-Чародея, подросла достаточно, чтобы испытывать вполне взрослые желания. «Однако вкус у тебя, Куруфинвэ, был бы неплохим, этого не отнять. Всё при ней. Своеобразная привлекательность, пусть и сложно её назвать первой красавицей Амана. Ум, внутренняя сила. Способность встать рядом, прикрывая спину — если только завоевать её преданность… А в конце концов — почему бы и нет, если это никак не помешает нашим планам, да ещё и удовольствие доставит?» Да… он возьмёт от Валинора всё, до чего сможет дотянуться. И это — в том числе.***
— Сын мой, — король Нолдор, искренне улыбнувшись, махнул рукой, призывая сына приблизиться к себе. Уже привёдший себя в порядок после занятий с Махтаном Феанаро шагнул вперёд слегка, с достоинством, кланяясь своему отцу и, пока-что, повелителю. После чего — поднял голову, вглядываясь в поистине царственное лицо, исполненное величия. Не такое острое и хищное, как у самого Куруфинвэ. Пронзительные серо-голубые глаза короля сияли теплом и любовью по отношению к своему первенцу. Как всё же иронична была судьба… В прошлой жизни законный наследник Ултуана всю жизнь стремился стать достойным имени своего отца — поддерживаемый в этом стремлении матерью. Сейчас же песочные часы словно перевернулись — и уже мать этого тела давно ушла из жизни, в то время, как отец был здесь и всегда рядом. Финвэ. О да. Ещё один камень преткновения, в отношении которого две грани одной души нолдорского принца сильно расходились во мнениях — едва ли не полностью противореча друг другу. Куруфинвэ, вернее та его часть, что слилась с душой друкая, искренне любил своего отца — настолько, что не колеблясь, убил бы любого, кто посмел бы отнять его. Превыше этой любви, пока что, была лишь боль от потери матери. Той самой, к чьему нетленному телу он иногда отправлялся — и где чувствовал боль — и боль сильную. Практически равную ожогам от Пламени Азуриана. Малекит же… по большей части, не воспринимал ни Мириэль, ни Финвэ как своих родителей. Не потому, что плохо относился к королю Нолдор (хотя, на взгляд Малекита, тот правил своим народом излишне мягко, позволив тому погрузиться в праздную негу. Когда подобное случилось на Ултуане, там начинали расцветать треклятые Культы Удовольствий). Как и любое другое существо, пусть и бывшее жестоким, по меркам Асур, тёмным эльфом, Король-Чародей умел чувствовать благодарность и расположение тому, кто заботился о нём едва ли не с детства. Но назвать его своим отцом? Никогда. У Малекита был лишь один отец — величайший из эльфийских героев его мира. Тот, кого когда-то звали Аэнарионом Защитником. И лишь одна мать, называвшая себя Морати, искуснейшая из чародеек, что ходили по той земле. Финвэ, при всей своей доброте и заботе, не дотягивал ни до второй, ни, тем более, до первого. — Я слышал от Урундиля, что ты на диво быстро учишься, — Финвэ повёл рукой, приглашая наследника сесть в тяжёлое дубовое кресло напротив него. Феанаро беспрекословно повиновался. — Он даже обмолвился, что, быть может, пройдёт не так много времени, как на тебя обратит своё внимание сам Ауле, благоволящий нашему народу. Этим стоит гордиться, Наро. — Благодарю, — черноволосый чуть горделиво улыбнулся, однако золотые глаза нолдо оставались серьёзными. — Однако, подозреваю, что это не всё. Сегодня ты вновь был в Валмаре. — Уже разузнал, — устало хмыкнул Финвэ, скорее спрашивая, чем утверждая. После чего глубоко вздохнул, заметно помрачнев. Малекит внутренне напрягся — кажется, разговор предстоял серьёзный. — Это так, сынок. Правитель, протянув усталые ладони, положил их на руки сына. — Прежде, чем я начну, я хочу сказать, что ты — мой старший сын. Мой первенец и наследник, что всегда будет занимать особое место в сердце. И если ты воспротивишься по настоящему, скажешь твёрдое «нет» — я не сделаю того, что хотел бы. А теперь к делу. Я встретил женщину, Куруфинвэ. Женщину, которая любит меня… и которую полюбил я. Она могла бы стать мне хорошей женой — и достойной второй матерью для тебя. Подарить мне детей, а тебе — братьев или сестёр. «Десять тысяч демонов Слаанеш!» Малекит сохранил на лице спокойное и вежливое выражение лица, несмотря на то, что сейчас его разделённую надвое душу рвало на куда более мелкие части. И каждую из половин — по своим собственным причинам. Король-Чародей, прошедший шесть тысяч лет войны с Ултуаном — был, мягко говоря, недоволен решением «отца». Новая жена… новые дети. Новая ветвь рода, также имеющая притязания на корону в будущем. Как знакомо, демон побери! Именно с подобного всё и началось — тогда, на Ултуане, в тот час, когда Иврейн, дочь Астариэли и Аэнариона, призвала сделать королём своего будущего супруга, но не Малекита, рождённого от Морати. Именно та встреча положила начало долгому пути, что привёл к Расколу, когда величайшая империя, что знал Старый Мир, начала рвать друг друга на части, оставляя от былого могущества лишь руины. Высшие эльфы — те, что пошли за Иврейн, Бел-Шанаром, Каледором и их наследниками — так и не сумели оправиться от удара, медленно агонизируя на протяжении шести тысяч лет. Друкаи, тёмные, избравшие Малекита — были сильнее, сумев выжить, оправиться и построить новое, могучее королевство в холодных землях Наггарота. Но и они не смогли справиться с волнами Хаоса и поганых крысолюдов в одиночку. Растратили большую часть сил на борьбу с сородичами — ведь на протяжении шести тысяч лет сторонники двух ветвей рода Аэнариона рвали друг друга на части, точно дикие звери. Вторая главная причина падения мира перед Хаосом. Ведь оставайся Ултуан в зените своей силы, у эльфов были бы все шансы загнать Вестника Конца Времен (если бы тот вообще родился) в самую глубокую нору на самом дальнем севере. Пальцы эльфа незаметно впились в дерево подлокотников, сжимая их до того, что побелели костяшки. Отравить бы эту «женщину» до того, как она раздвинет ножки и начнёт рожать — да только что толку? Сколько ей понадобится времени, чтобы вернуться из Мандоса? Да… он был недоволен. Мягко говоря. Однако эта злость меркла по сравнению, с той бурей, что сейчас испытывал тот, второй. Та его часть, что являлась Феанаро, кричала от боли — подобно раненому, исходящему кровью зверю. Тяжело дышала, плакала, корчилась — так, словно из неё живьем выдирали сердце. Так, что сам Король-Чародей ощутил острую боль в сердце, мешавшую дышать. — А как же Мириэль? — задал вопрос Малекит, стараясь хоть как-то успокоить вторую половинку своей души. Финвэ опустил глаза. — Валар дали мне разрешение на второй брак — лишь в том случае, если твоя мать навсегда откажется от жизни, уйдя в Чертоги Мандоса навечно. И хотя я просил — и просил её неоднократно вернуться ко мне и к сыну, — она ответила отказом. После этого мне дали разрешение обручиться с Индис. Чародей сжал зубы, стараясь унять всё нарастающую боль в сердце. Феанаро рвался в бой, стараясь докричаться до отца. Убедить его не делать этого. Не предавать память матери — единственное, что осталось у Куруфинвэ от неё. Крайне тёмная, на взгляд сына Аэнариона, история. Даже на первый, самый поверхностный взгляд: какая мать откажется вернуться к своему ребёнку? Морати, при всём её коварстве, жестокости и готовности убивать, никогда не сделала бы подобного — по своей воле. До тех пор, пока не оказалась зачарована силой проклятого Меча. В конце концов, не она ли выходила своего сына, когда тот был не более, чем обгоревшим полутрупом? Однако это не было главным. Главным было разрешение Валар. Одобрение второго брака. А ещё личность предполагаемой невесты, коей была — о чудо — близкая родственница вождя эльфов ваниар, что были любимцами Стихий. Неудивительно, что брак этот так скоро одобрили. Иными словами, очень и очень вряд ли, что отказ сына принять мачеху здесь что-то сможет изменить. Разве что настроить против себя — будущую мачеху, её покровителей из числа Валар, а быть может — и «отца». Объяснить бы ещё это его второй части. Той самой, что будь на его месте — натворила бы сейчас немало дел. Но, к счастью, полноценным разумом она всё же не обладала. — Что же, отец, — Малекит постарался выдохнуть максимально спокойно, смотря на Финвэ своими глазами цвета расплавленного металла, и чувствуя, как внутри него всё снова рвётся на части. — Воля твоя. Я уважаю твой выбор и твоё решение… и постараюсь принять ту, кого ты назовёшь своей женой. Но мне нужно время, чтобы свыкнуться с этим. Надеюсь, ты понимаешь. — Понимаю, — склонил голову «отец». С одной стороны — обеспокоенный за своего первенца, но с другой — с явным облегчением, что тот не стал протестовать. — Ступай. Мы ещё поговорим на эту тему, когда ты сможешь.***
Едва двери его покоев захлопнулись, Чародей рухнул на кровать, стиснул зубы и, болезненно морщась и держась за грудь. Пламенный дух униматься не собирался, выплёскивая сейчас всё: боль, что копилась так долго со времени смерти матери, ярость на Валар, что позволили подобное святотатство. Ненависть, так мгновенно вспыхнувшую к «золотоволосой твари», которую, а вовсе не любимого отца, назначили виновной в происходящем. Куруфинвэ впервые в полной мере чувствовал это прекрасное чувство, что помогало Малекиту выживать на протяжении шести тысяч лет. Ненависть. Сладкая, словно яд, и огненная, словно кузнечный горн. А ещё — желание убивать. Ту, кто посмела претендовать на законное место его матери. Нерождëнных ещё детей, что посмели занять часть места в сердце Финвэ. О, владыка друкаев хорошо знал каждое из подобных устремлений — сколько раз испытывал подобное сам! Вот только павший под натиском Хаоса Наггарот, разрушенный и опустошённый Ултуан, ушедший под воду в финальном аккорде в братоубийственной войне, и, в довершении всего, уничтоженный мир не прошли для сына Аэнариона даром. Было над чем поразмыслить… и что попытаться изменить в своих методах. — Попытайся убить их сейчас, и мы ничего не решим, — тихо, так что если бы кто-то пытался подслушать, то ничего бы не вышло, прошипел Малекит в пустоту, обращаясь к той боли, что сейчас пожирала его душу. — Ничего! Понимаешь? Только настроим против себя — часть народа, что привяжется к этой… наложнице отца и её ублюдкам. Валар, у которых блаженные ваниар в любимчиках ходят. А то и отца против себя настроим. Надо ли это? Жгучая боль по-прежнему кусала сердце. — Я проходил через это, — продолжал шипеть Король Чародей, отстранённо замечая, что подобное уже попахивает лёгким безумием. Или одержимостью, как посмотреть. — Две ветви моей семьи затеяли свару, в которой сгорело всё, чего сумели добиться эльфы. Шесть тысяч лет мы резали друг другу глотки. И что в итоге? То, за что мы сражались, было уничтожено окончательно. Ты хочешь этого? Куруфинвэ слегка приразнял огненные когти на сердце. Пламенная ненависть ушла, оставив только боль. Вторая половина души, что должна была принадлежать совсем ещё мальчишке, плакала — от потери и обиды, свернувшись в маленький клубочек. Малекит вздохнул чуть спокойнее, успокаивая Феанаро, словно старый и мудрый дракон успокаивал детёныша. — Можно сделать по-другому. Но не менее болезненно для этой золотоволосой твари. Мы — первенец Финвэ. Разве нет? Ублюдки золотоволосой будут расти при нас. Смотреть на нас. Видеть в нас старшего брата. А быть может — и наставника. Учителя. Друга… — золотые глаза друкая недобро сощурились. — Шаг за шагом мы завладеем их мыслями и помыслами — надо лишь постараться. И золотоволосая сука сама не заметит, как её детки станут нашими слугами, готовыми по просьбе своего старшего брата сделать что угодно. При должном воспитании они и не посмеют даже помыслить о том, чтобы претендовать на наше законное место на троне и в сердце отца. Понимаешь теперь? Вместо быстрой смерти, которая, к тому же, будет недолгой, учитывая Мандос — она будет видеть, как её дети превратились в наших послушных рабов, готовых умереть по приказу своего хозяина. Вот, что будет истинным наказанием для неё — и истинной местью для нас. Разве нет? Малекит наконец смог вдохнуть полной грудью, с жёсткой улыбкой отмечая, что боль и гнев, что жгли его душу мгновения назад, постепенно уходят, сменяясь мрачным удовлетворением и предвкушением. Да… они пришли к соглашению. Осталось лишь терпеливо ждать, дожидаясь своего часа. А пока — можно было подумать и о более приятных вещах.