***
Сегодня самый замечательный день, О нём написано в тысяче книг. Слева небеса, справа пустота, А я иду по проволоке меж них. Спетое вчера осталось вчера, В белой тишине белые поля. Нечего желать, и некем больше быть. Здравствуй, это я. /БГ «Обещанный день"/ От концертного зала «Уникса» до гостиницы «Татарстан», в которой поселились обитатели «Аквариума» и пешком-то меньше десяти минут, а уж на автобусе — кажется, что мгновенно телепортировались сквозь скопление неоновых огней улицы Пушкина, и уже на месте, и нужно снова выгружаться и таскать ценные кофры. Музыканты занимали три двухместных номера на одиннадцатом этаже, и в этот вечер лифт был единогласно признан лучшим из изобретений цивилизации. Девчушка на ресепшене смотрела на новых постояльцев словно ребенок — на трехметрового Микки-Мауса — распахнув пушистые ресницы и неверяще покачивая хорошенькой головкой. Поэтому шестой человек в звездной компании ее не смутил нисколько. Остальных внезапно появившийся мальчик Женя не смущал и подавно, много мы всяких мальчиков повидали, нас этим не удивишь. Гудеть засели в номере у двух Олегов: Шевкунова и Сакмарова. Аппартаменты самого БГ были наполовину заставлены реквизитом и инструментами, а что творилось в номере Суротдинова и Рубекина — так и осталось тайной. Деду Василию и Шару досталось самое романтичное место на этаже, выходящее окнами на местный Арбат — пешеходную улицу имени Баумана, как любезно просветил музыкантов Женя. Он так и остался стоять в дверях, даже не сняв висящую за спиной гитару, чей зачехленный гриф, выглядывая из-за острого плеча, придавал длинноволосому и тонкому юноше сходство с эльфийским лучником. Так бы и дальше стоял, если бы к столу не позвали.*** POV Женя
Слишком много событий для одного вечера! В голове и без алкоголя шумит, немного плывет в глазах, как будто ткань реальности истончилась, а сквозь нее проглядывают кадры из иных линий судьбы. Кто бы мог подумать, что забытый чехол от гитары — тут Женя улыбается и бережно похлопывает шестиструнную подружку по выпуклому боку — запустит цепь таких невероятных событий, как близкое знакомство с легендами русского рока! Мог ли он когда-нибудь мечтать о том, что великий БГ вот так запросто пригласит его после концерта к себе в гости, что станет так внимательно слушать! А что если…. — щеки второкурсника вспыхивают румянцем, — а что, если Гребенщикову действительно нравится, как он играет? Да это же наивысшая из возможных оценок! Хорошо, что он сам выбрал ту композицию, аккорды которой знал отлично и голосом вытягивал лучше прочих: «Серебро Господа моего». Успел еще немного напрячься: интересно, как Борис отнесется? — на сегодняшнем-то концерте эта песня звучала. И да, сегодня «Серебро…» слушалось как-то по-особенному, бархатно так. Словно бы БГ пел для него лично… Лично. Сердце делает в груди какой-то сумасшедший кульбит и камнем падает вниз: Женя вспоминает, как стоял в очереди за автографом, и твердо решил, что ему нужна не глупая бумажная почеркушка на память, а именно личный контакт: рукопожатие, прикосновение, да хоть подзатыльник. Что угодно! Но только чтобы физически ощутить чудо, сунуть руку в ту самую прореху в ткани реальности и нащупать там следующую реальность. Ту, где он стоит рядом с БГ на сцене, щурится от палящего жара софитов, и струны его рождают НАСТОЯЩИЙ ЗВУК! Да! Вот оно! Вот зачем он затерялся в толпе визжащих фанатов, вот ЗА ЧЕМ он протянул руку. Наверное, так ученик шамана принимает дар от учителя… Алкоголь тем временем сделал свое дело, смущение ушло, уступив место умиротворению от понимания того, что все сейчас хорошо и правильно. Вот сидит он за столом, пьет коньяк, закусывает лимоном с сахарной пудрой, а из табачных облаков на него благосклонно щурятся нетрезвые очи Ангела-Рубика и Деда Василия. А почти напротив — Борис, словно в трансе покачивает хвостатой головой в такт его, Жениному исполнению, песен «Аквариума». Потом отбирает гитару и поет сам, прикрывая веки. «Звезду Аделаиду». Черт знает почему, но здесь и сейчас любая песня звучит так проникновенно и… интимно? — тут Женины уши наливаются огнем, — словно адресована именно ему. Борис возвращает инструмент, чей гриф еще хранит тепло его ладони, и Женя благоговейно зажимает лады именно в тех местах, где их касались пальцы великого БГ. Эта игра смутно напоминает ему дуэль на песнях из толкиенистской мифологии, но, кажется, здесь сплетаются чары иного рода. Стоит отблагодарить чем-то подходящим: «Сны о чем-то большем» подойдут идеально. Видимо, Женя попал в точку, ибо после этой композиции Гребенщиков вновь завладевает гитарой, резко вырывая ее из рук хозяина, и от откровенности следующего текста юноше кажется, что перед ним разверзлось жерло вулкана, и алый глубинный жар из недр земли омывает его лицо и грудь, сжигая ресницы и иссушая губы так, что их приходится спешно облизнуть. А потом еще и вдохнуть — судорожно, чтобы не поперхнуться плотным и горячим воздухом. Потому что Борис поет «Все, что я хочу»: Я никогда не хотел хотеть тебя Так, Но сейчас мне светло, Как будто я знал, куда иду. И сегодня днем моя комната — клетка, В которой нет тебя… Ты знаешь, что я имею в виду. Все, что я хочу; Все, что я хочу, Это ты. /БГ “ Все, что я хочу» /***
POV Гребень
Интересно, мальчик сам-то хоть понимает, насколько соблазнителен? Все эти нервные дерганые движения, вздохи, лихорадочный румянец… Или не понимает? Может это он, Борис, сейчас выдает желаемое за действительное? Спутал благоговение фаната перед кумиром с влюбленностью? Пожалуй, без стакана не разобраться, хотя трава духов была бы сейчас предпочтительнее — позволяет дальше заглянуть в пространство вариантов. Ну да ладно, коньяк так коньяк. Звук и образы… Вот оно! Слова могут лгать, а звук и образы — есть царство истины. Будет интересно, — улыбается Гребенщиков и любуется стройной фигурой мальчишки, что вцепился как клещ, в свою гитару, и даже, кажется, гладит ее. Ах, ну да, он же играть пришел. Вот и пусть сыграет — заодно посмотрим на его уровень. Чем не шутит колесо Сансары, вдруг в этом теле в мир пришла душа великого гитариста… Посмотрим, какие слова сейчас первыми придут ему на ум. «Серебро Господа моего», да… Это он угадал. Ранен светлой стрелой — прекрасно и чисто, и как же хорошо он ведет эту ясную, почти невинную тему далекой и недостижимой любви, где золото молчания разменяно на серебро слов — таких незначительных по сравнению с взглядами и жестами, вздохами… И играет просто отлично! Фактурно, выпукло, и именно с теми интонациями, с которыми задумывалось. Чутье звука, да-а. Рукава водолазки поддернуты, чтобы не задеть струн, и на правом предплечье черной вязью проступают буквы БГ. Словно печать принадлежности, хм… И какой-то отдельный вид искушения. Ну что же, теперь очередь Бориса намекнуть на то, как виделась с его стороны сцена с автографом. Как охотно мальчик выпускает из рук свой драгоценный инструмент, однако… попробовал бы у него самого кто-нибудь так беззастенчиво отжать орудие труда! И солист прикрывает глаза, воскрешая в памяти ощущение острого локтя в ладони, гладкость кожи под пальцами и тот невольный вздох, что заставил его принять окончательное решение. …Я помню движение губ, прикосновенье руками, Я слышал, что время стирает все. Ты слышишь стук сердца — это коса нашла на камень… Да! Действует! Ох, видел бы мальчик себя сейчас! Из-под полуопущенных век открывается чудесная картина — раскрасневшееся юное лицо в обрамлении каштановых кудрей, взгляд — нечто среднее между растерянностью и жаждой. Да стоит лишь обратить внимание, как он хватает возвращенную гитару: словно святыню, даже пальцами изучает. И эти сны… В конце концов, зачем об этом думать? Найдется кто-то, кто мне все расскажет. Горсть жемчуга в ладонях — вот путь, который я оставлю тайной. Благодарю тебя за этот дар — уменье спать и видеть сны. Сны о чем-то большем. Ах, о чем-то большем, значит? Борис с трудом держит себя в руках, чтобы не протянуть руку, не взять за подбородок и не посмотреть в глаза мальчишки — что там сейчас? Что? Готов ли ты к этому «большему»? Это уже не намек, шутки кончились. И Борис резко дергает на себя тонкий гриф, небрежно смахнув с него длинные пальцы юноши, а, устроив инструмент на колене, с первых же аккордов переходит в решительное наступление, с восторгом наблюдая как мальчик подается вперед, едва не падая со стула от понимания, как облизывает грешные свои мягкие губы, потому что все, что я пел — упражнения в любви. Я никогда не хотел хотеть тебя так, но сейчас мне светло, Как будто я знал, куда иду. Жар возбуждения поднимается от нижних чакр выше, течет через пальцы, трансформируется в вибрацию струн, в звук и образы — такие яркие, что приходится встряхнуть головой и глубоко вдохнуть ночной холод из открытого окна, чтобы хоть немного охладить пламя, пылающее внутри.***
— Вы что-то совсем запелись, ребятки! — выразительно постукивает ногтями по горлышку бутылки флейтист. — Сейчас еще один концерт бесплатный устроите. А пить, пить кто будет? — Пушкин! — уверенно указывает в окно Рубик. — Надо его позвать, что он там стоит мерзнет? Сидящий рядом Суротдинов смеется негромким сочным смешком, и всасывает в себя ломтик лимона. — Эт не Пушкин, — качает головой Дед Василий, хорошо знающий достопримечательности родной Казани — не надо мне тут! Пушкин дальше стоит. А тут этот… на холме… как его… ну, революционер татарский. — Ты что же думаешь, революционер мерзнет меньше чем Пушкин? — с пьяной серьезностью переспрашивает Рубик и вся компания заходится смехом и очередными вариациями на тему способов согревания памятников как дани уважения великим людям. Женя берет шоколадную конфету из протянутой Борисом коробки, раскусывает ее, чтобы рассмотреть начинку, а насмотревшись, извлекает белый вязкий ликер кончиком языка, втягивает его в рот, и только после этого отправляет следом пустую шоколадную оболочку. Мальчишка так увлечен, что не слышит тихий, сдавленный рык. Зато чувствует, как тяжелая рука Гребенщикова по-медвежьи обнимает за плечи, а пахнущее коньяком дыхание тепло оглаживает щеку. — Жень, они теперь так до утра будут, — тягуче шепчет солист, кивая на счастливо хихикающую компанию, где обсуждается проблема семейных отношений между бронзовыми статуями. — Ну… я рад за них, — нетрезво улыбается парень, поворачивая голову к собеседнику. — Отдыхают люди. Имеют право. Голубые глаза Бориса искрятся в дыму и полумраке, искушая, пальцы сжимают плечо сильнее. — Ммм… на самое интересное зрелище, поверь. Пойдем! — Куда? — а вот сейчас снова неясно: то ли покорность, то ли любопытство движет парнишкой. Гребенщиков чувствует, что еще немного, и он просто забросит мальчишку на плечо, как краденую кавказскую невесту и утащит в свое заваленное аппаратурой логово. Но зачем эти крайности? — Прогуляемся, о прекрасном поговорим. Сюда можно будет в любой момент вернуться. — Вещает Борис самым проникновенным голосом, на какой только способен. И глядя в пьяненькие ореховые глаза Жени, многозначительно добавляет: — Если захочешь, конечно. Конфеты Борис забрал с собой.