Новое сообщение

Гроза шла долго. Наверное, шла всю ночь, молниями озаряя небо. В этот раз мне удалось поспать, и пустой желудок, словно голодная собака рычавший под одеялом, не мешал мне, не мог заставить открыть глаза и прогнать сон. Я не помню, что именно снилось мне той ночью, но знаю, что сон был приятным, домашним. В нем бы хотелось провести всю оставшуюся мне жизнь. Эльф сидел рядом, я чувствовала его присутствие, чувствовала, что он хочет коснуться меня, но упрямо сидит рядом, не позволяет себе протянуть вперед руку. Неужели, мой покой действительно значил для него хоть что-то? Сиди, сиди, уебок. Хорошо бы ты заснул вот так, позволив мне выудить минутку и пырнуть тебя какой-нибудь секс-игрушкой поострее. Не знаю… Я не знаю, что сотворило это со мной: пара дней под гнетом нескончаемого ужаса или препарат, разливавшийся по моей крови, но когда гром ударил особенно сильно, и дом вздрогнул от гулкого эха грозы, я заскулила от страха. Эредин положил руку поверх моего одеяла, и тепло, передаваемое его ладонью, успокоило меня на несколько долгих секунд, нервная дрожь прошла, страх отступил. Нет, нет, только не это… Он не должен стать для меня приятным, он не должен превратиться в защитника в моих глазах. Теперь, когда я видела его настоящее, земное воплощение – того подростка, бунтовавшего против всего мира, я почувствовала перемену в своем отношении. Образ монстра расплывался, ему добавлялись чело… Эльфские черты, чуть зловещие, но все же настоящие, не зловещий смех, не преступные мысли, а настоящее прошлое, окрашенное взлетами и падениями. Ненавидеть абсолютное зло легко, как плоского киношного злодея, ненавидеть эльфа с историей становления за спиной – сложнее, потому что разум начинает искать причину, задавать себе неудобный вопрос: «А что привело его к этому? А нет ли в его состоянии и моей вины? Может, я должна что-то сделать?» Утро подкралось незаметно, еще минуту назад я видела, как лес озаряется всполохами молний, сейчас его затопил бледный свет восходящего солнца. Гроза не тронула деревья, что было видно из моего окошка, я посчитала: каждая макушка оказалась на своем месте. Может, и не было никакой грозы? Я повернула голову, чтобы через секунду заметить, что эльф не спит, смотрит на меня, а его колючие зеленые глаза горят в полумраке. Он раздражен? – Не правда ли, с Ф**** лучше спится? – спросил он, наклоняя голову, точно предлагая мне следующий укольчик. – Знаешь, раньше, когда меня еще мучила бессонница, я тоже им пользовался. – У тебя и сейчас бессонница, – шепнула я, не сразу очнувшись. – Ты накажешь меня? – спросила я вместо ответа. Я вылила на него тарелку супа, наверняка обожгла эту бледную кожу, наверняка ему было больно. Теперь должно стать больно мне? Эльф улыбнулся, его тонкие губы растянулись, заметно дрогнули. Я поняла, что сделано это не от чистого сердца, а только для моего успокоения. – Нет, – ответил он, протягивая руку вперед, чтобы положить на мою краснеющую щеку. Я зажмурилась, зажмурилась инстинктивно, потому что ждала, что он ударит меня за этот глупый вопрос, за то, что случилось вчера и еще случится сегодня, завтра, через неделю. Или он уже наказывал меня раньше? Меж ног болело не так сильно, как позавчера ночью, но боль все же была. Инъекция превратила воспоминания о вечере в смутные очертания луга и беседки, стоявшей посреди него, но теплого ощущения солнца на коже я не могла вспомнить. – В ванну, солнышко, – сказал он, одергивая руку. – Мне кажется, что я чистая, – ответила я сонно, не желая выбираться из-под одеяла и выходить на холодный пол. – Мне кажется, что тебе нужно слушаться меня. Да, это верно подмечено. Хочу выжить – принимаю его условия, забываю о гордости и о том, что злость разрывает меня изнутри, делаю так, как он того хотел бы. Я прикусила губу, понимая, что не следует нарываться на грубость. В конце концов, я же хочу сегодня поесть, а завтра попасть в полицейский участок и в подробностях рассказать полицейским, как выживала эти дни. Эльф поднял меня на руки, и я не сопротивлялась, понимая, что вешу для него слишком мало. От голода у меня немного кружилась голова, и сил на самостоятельную транспортировку тела в ванную все равно не хватило бы. Мне оставалось только покориться судьбе… На какое-то время, правда? Эта проклятая игра в догонялки позволила мне понять: чтобы сбежать отсюда, придется разработать план, придется сыграть с его невнимательностью, запудрить эльфу мозги. Сейчас плана у меня не было, но все мысли, связанные с ним, вертелись вокруг одной единственной мысли – дверь запирается снаружи, и изнутри открыть ее нельзя. Только эльф наверняка сможет выбить ее, в этом знании мало смысла. Подумав об этом, я невольно сжала ладонь вокруг его бицепса, сжала и поняла, что кончики моих пальцев не дотягиваются друг до друга. Эредин довольно улыбнулся, почувствовав мое смущение. Он решил, что это – проявление моего к нему интереса. Он снова поставил меня в ванну, заставил поднять руки вверх, чтобы стянуть с меня платье и отбросить его прочь. Удивительно, но на него томатный суп не попал, белая ткань оставалась чистой, только кое-где оставались следы пыли. Эльф действовал осторожно, словно извиняясь передо мной за что-то, и я не знала, было это связано с тем, что случилось, или что-то еще ждало впереди. От этих мыслей меня подташнивало, но желудок был пуст, и отзывался лишь тихим урчанием, которое эльф благородно игнорировал. – Меня все равно найдут, – шепнула я, когда его рука мягко сжала мои спутанные волосы, втирая в них шампунь. – Семья найдет меня. Шампунь пах ландышем, противный химозный запах, не имеющий ничего общего с настоящим цветком. Удивительным было то, что дома меня ждал абсолютно такой же, что дома он не казался мне омерзительным. Должно быть, в этих стенах предметы теряли свой изначальный смысл, оборачиваясь чем-то куда менее притягательным. Возможно, выбравшись отсюда, я никогда больше не буду спать с мужчинами, потому что смысл секса с ними навсегда останется для меня одним. – Я – твоя семья, солнышко, – произнес эльф тихо. – Если повезет, совсем скоро наша с тобой семья станет больше. – Я говорю о своих настоящих родных, – хрипло ответила ему я. – Они найдут меня и вытащат отсюда... Лучше отпусти меня сам, пока меня не нашла полиция, тогда у тебя хотя бы будет фора для побега из страны. – Ты так думаешь? – спросил эльф, засмеявшись. – Цири, тебя никто не ищет. Мое сердце вновь пропустило удар. Я… Я не знала, почему, но в его голосе не было и капли фальши, не было лжи, эльф говорил правду. Сколько я тут нахожусь? Два дня или три? Может, дольше? Он же вкалывал в меня что-то, я отрубалась, сколько времени я проводила, ничего не соображая? Может быть, еще слишком рано, чтобы начинать масштабные поиски? – Твои родители… – продолжал Эредин, но осекся. – Твои опекуны, люди, что приютили тебя только потому, что бесплодны сами, не ищут тебя, Цири. Ты не оправдала их надежд и стала им не нужна. – Они любят меня, – возразила я, внезапно услышав слезы в собственном голосе. – Не говори так. – Нет, это я – тебя люблю, а твоим опекунам все равно, Цири. Когда ты рассказала маме о том, что не справилась с экзаменами и вылетела, что она сделала? Лишила тебя возможности кушать вдоволь и жить в тепле, правда? – спросил он, изменив тон до скулящего, такого, что предназначен для обиженных детей. – Она… Она сказала, что ждет меня дома… – Какая мать будет спокойно спать, Цири, зная, что ее ребенок сейчас, возможно, голодает на улице без ее поддержки? Разве будет любящий человек поступать так с тем, над кем имеет власть, кто зависим от него? Я промолчала, мне нечего было сказать. В детстве, будучи единственным приемным ребенком в каждой новой школе, я никогда и не замечала разницы между моей семьей и другими. Многие не замечали. У Геральта волосы такого же цвета, как у меня, всего на несколько тонов темнее, и мне нравилось думать, что «приемная» – это все выдумка или ложь. Йен с гордостью заявляла «моя дочка, моя девочка, наша Цири», рассказывая другим матерям о моих успехах, но… Но когда я совершала ошибку – голос ее всегда становился другим, и обращения тут же менялись. Конечно… Конечно, в мою детскую голову часто забредали мысли о том, что быть родной – совершенно другое, что родители никогда не полюбят меня так, как должны бы любить свое собственное дитя. О, Эредин, очевидно читавший все мои дневники, не мог не знать об этих страхах, и сейчас он умело пользовался этим знанием, нажимая на самые болезненные точки. – Никакая, – ответил он за меня, теперь уже смывая шампунь, ласково проводя руками по моему телу. – Пропав, ты избавила их от лишней суматохи, они бы сами оборвали с тобой все контакты, найдя для этого подходящий предлог, чтобы соседи поменьше шептались. – Замолчи, – шепнула я, чувствуя, что закипаю. – Керис думает, что ты все еще дуешься на нее, твой арендодатель получил плату на полгода вперед, сам он сейчас в Зеррикании, и заявится домой только по истечении срока аренды, когда ты не ответишь ему о следующем платеже. А кто еще может попытаться найти тебя, Ласточка? – улыбнулся ублюдок. – Мистле? О, нет, ей до тебя больше нет дела. Никто. Никто больше не спросит обо мне, никто и никогда не попытается вызнать хоть что-то. Понимать это оказалось слишком горько. У самого горла застрял комок обиды, он давил изнутри, и казалось, что шея вот-вот лопнет, кровью запачкав эльфу лицо. В моих глазах, должно быть, отразилось столько боли, что эльф замолчал, погладив меня по щеке, ласково прижав к своему телу. Его кожа оказалась холодной, моя – теплой, и что-то подтолкнуло меня ближе. Я чувствовала себя беззащитной не перед ним, но перед знанием, свалившимся на мои плечи. Всего секунда понадобилась мне, чтобы поднять руки, чтобы обнять похитителя, прижаться к нему, носом уткнувшись в упругий живот мужчины. Я не зарыдала, не зарыдала, сжимая в кулак всю оставшуюся во мне волю, только всхлипнула, набирая побольше воздуха. Эредин замер, словно не веря происходящему. Он погладил меня по голове, мягко-мягко касаясь мокрых волос. Он обнимал меня в ответ, обнимал долго, пока вода расточительно текла из крана, пока я думала, что так хочу пить, что позже сделаю глоток. По моей коже прошлись мурашки, наваждение прошло и я поняла, с кем имею дело, почувствовав, что эльфу слишком нравится моя близость. Я попыталась отпрянуть, но он не позволил, больно сжимая мое запястье. – Ч-ч-ч-ч-ч-ш-ш, Зираэль, все правильно, все верно, – заговорил он торопливо, теряя колкость в голосе. – Я – все, что у тебя есть, солнышко. – Нет! – закричала я, чувствуя, что для эльфа это было слишком важно. Когда я снова попыталась вырваться, подавшись назад, он прижал меня крепче, больно надавив на плечи. Я больше не обнимала его сама, минута слабости прошла, и Эредину это не нравилось. Он хотел больше, хотел, чтобы я нуждалась в нем, а мне хотелось оказаться как можно дальше отсюда. Он продолжал прижимать меня к себе, мокрую и дрожащую, и я чувствовала, что эльф забирается ко мне в ванну. Вода все шумела рядом с нами, его черные штаны впитывали влагу, ткань стала тяжелее, темнее. Я услышала резкий звук расстегивающейся ширинки и заворочалась сильнее, понимая, впрочем, что сил отпихнуть его от себя у меня уже нет. – Не трогай меня! Перестань, я не… – Ты хочешь того же, чего хочу я, солнышко, – слишком спокойно, слишком холодно ответил мне эльф. Но свои желания я выразила ногтями, что впились в его оголенные теперь бедра. Эредин шикнул, но не ударил меня по щеке до звона в ушах, не выругался сквозь зубы, лишь подтянулся ближе, навис надо мной. В этот раз он не старался разогреть меня, не пытался сделать это так, чтобы мне понравилось. Эльф просто вошел в меня, игнорируя сопротивление сухой плоти. – У-у-у-у-у-у-у-ф-ф-ф, да, – прорычал он мне в ухо, пока слезы текли по моим щекам. – Да, да, хорошая девочка, послушная девочка, моя девочка. Больной. Больной ублюдок. Боль вспыхивала все новыми цветами, вода окружала нас, потому что своими штанами эльф загородил слив. Я больше не брыкалась, больше не пыталась снять его с себя, только лежала, уперев взгляд в потолок и вскрикивала от каждого движения Эредина. – Ненавижу тебя, – шепнула я, потратив последние силы. – Я ненавижу тебя, с каким наслаждением я прочитаю твой приговор в суде, ты бы знал. И эльф остановился. Он замер, замер еще после «ненавижу тебя», застыл, всматриваясь в мои глаза, проверяя. Он словно не верил происходящему, ставил под сомнение правдивость моих слов, будто я не могла ненавидеть его за все, что тот сделал со мной. Неужели он действительно думал, что я могу питать к нему только светлые чувства после всего, что он сделал и сказал? – Ненавидишь, – повторил он, и я почувствовала, что эльф стал лишь тверже. – Маленькая лгунья, – пальцами он сдавил мои щеки, губами прислонился к моим губам, но мимолетно, тут же отвлекаясь, чтобы вогнать в меня до конца. – Нельзя говорить такие ужасные вещи. – Неужели до тебя дошло? – произнесла я тихо. – Сейчас и до тебя дойдет, Ласточка. Он снова вошел до конца, разогнавшись побольше, посильнее, и я поняла, что на этот раз Эредин старается принести мне как можно больше боли. Усилие воли не помогло, я все равно закричала, завопила, чувствуя, насколько это невыносимо, но с губ слетел лишь сдавленный хрип. Его руки медленно переползли на мое горло, эльф сжал его, и я почувствовала, как пульс забился в висках быстрее, как кровь прилила к лицу, как мне стало жарко, как я уже не могу свободно дышать. – Лгунья, лгунья, лгунья, – говорил он в такт движениям. – Я отучу тебя врать, Цири, научу быть послушной для папочки. Я цеплялась за его руки, царапалась, словно котенок, пыталась разжать эти грубые холодные пальцы, но не могла. Эредин продолжал насаживать меня с особой жестокостью, все чаще, все быстрее, все больнее. Он словно обезумел, словно забыл обо всем, что говорил несколькими минутами назад. «Я – твоя семья, я люблю тебя, нас станет больше»… Это он – лгун, не я. В какой-то момент его лицо расплылось перед моими глазами, шум воды незаметно отдалился, все отошло на второй план, оставив мне только чувство невозможной слабости, волнами накатывающее на тело. Краем глаза я заметила, что ванна переполнилась, и вода принялась выливаться наружу, но эльфу не было никакого дела ни до нее, ни до меня, он словно забыл о том, что не один в доме. – Зираэль? – спросил он, когда я уже закрыла глаза, когда ловила последние звуки, задыхаясь. – Ласточка? Цири? А я не могла ответить.