Цветочный ком в горле

Под вечер ввалившись домой, Америка, даже не снимая слегка испачканного в собственной крови делового костюма, упал на кровать и уткнулся лицом в подушку. Было тихо, лишь изредка где-то вдали проносились машины. Часы мерно тикали на стене, ни в коем разе не мешая раздумьям. Пошкрябав какое-то время довольно длинными ресницами о подушку (уж очень Америке нравился этот звук), он всё же поднялся в кровати, и поводил взглядом по своей довольно уютной просторной комнате. Ничто не изменилось за время его отсутствия. Приятно осознавать, что ничто, в сущности своей, не меняется... ...изменился лишь он сам. Эта мысль проскочила в сознании США и мгновенно угасла, не хотелось копаться в себе так глубоко, хотя бы сегодня, хотя бы сейчас. Гораздо больше интересовало жгущее и щиплющее чувство внутри, противно давящее, словно огромный, склизкий питон душил свою жертву, медленно обматываясь тяжёлыми кольцами вокруг полутрупа, бьющегося в предсмертной агонии. Американец ухмыльнулся собственным мыслям, проведя параллели со своей сегодня почти начавшейся истерикой в полутёмном коридоре, бездушном, отражающем все его мольбы и крики о спасении вовнутрь, на него самого. От этого могло бы стать лишь хуже, но Россия спас его. Россия, тот самый русский, на котором американец очень часто вымещал свою агрессию, русский, который уже не первый год является козлом отпущения для половины из сегодня собравшихся в том злополучном зале стран. А страны эти, в сущности, совершенно не изъявили желания помочь ему. Не по-политически, а именно по-человечески, морально, честно. Ах, ну да, они же не умеют, ну или же делают вид, что не умеют. Лишь Россия сумел. Сумел переступить черту тех самых "грязных политических игр", что ведут они уже не первый год, сумел руку врагу протянуть. Америка не смог бы, признался он сам себе. Слаб он слишком для таких поступков хороших, слаб. Но всё в этом мире вернётся бумерангом, и хорошее, и плохое. Цветы эти не зря мучают его и душат, это карма, наказание, причём весьма заслуженное. Америка медленно моргнул, а затем упал обратно на мягкие подушки. Клонило в сон, но хотелось ещё поразмышлять, словно себя унизить. Перед собой же. Помнится, Россия говорил про любовь, напрямую связанную с этими цветочными ошмётками. О какой же любви вообще речь шла, причём здесь она? Неужели, США, сам того не понимая, влюбился? Но в кого? - И в кого же я имел честь влюбиться? - прошептал Америка в белёсый потолок, оклеенный звёздочками-светяшками. - Кто же такой счастливчик, кто же будет виновником моей смерти? Сложно разобраться в себе, когда глушил чувства десятки лет, показывая лишь ярость, да и то не всегда. Эмоции - лишнее для воплощения страны, лучше бы они были куклами шарнирными, без чувств, эмоций и прочей лабуды, необходимой недолговечным, но ярким людям. А им-то, им-то чувствовать зачем? Несправедливо. - Видимо, Россия всё же помог мне, ведь он почувствовал, почувствовал то, что я могу и сдохнуть там, в холодном коридоре. - продолжал размышлять вслух США, стуча костяшками своих пальцев одной руки о ладонь другой, тяжело вздыхая. И тут его осенило, мысль чётко отпечаталась в сознании, вспыхнула, но не погасла. - Я влип, - пожаловался сам себе Америка, забираясь прямо в деловом костюме под одеяло, переодеваться уже не было сил, - Я пиздецки влип. Ведь я влюбился. Влюбился в Россию. От таких мыслей ему захотелось как можно скорее провалиться в забытьё до утра, оставив хоть ненадолго все проблемы воспалённого сознания. ~ - Интересно, как он там? - закусил губу русский, сидя на подоконнике своей маленькой промёрзшей квартирки и смотря на мрачное, почти полностью чёрное небо. Звёзд видно не было, тучи застилали весь небосвод. Резкий ветер бился в окно, об ветви деревьев, растущих во дворе, и протяжно завывал. Было тоскливо и холодно, но для России самое то, он ведь уже привык, - в конце концов, пусть даже у нас с ним не лучшие отношения, - горестно усмехнулся Россия, - я бы не хотел, чтобы он умер. Не хотел бы видеть его окровавленный, развороченный труп. Никто б и слезинки не проронил, скорее всего, на это месиво смотря. И я бы не заплакал, я не плакал уже давно. А для себя россиянин решил, что если американец всё же умрёт, то он полоснёт себе по руке особенно сильно, чтобы никогда не зажило. На память. - Странно, что Америка не поинтересовался у меня, откуда я знаю про эту болезнь, - Россия прижался щекой к холодному оконному стеклу, - хотя, скорее всего, ему было не до этого. Страшно, наверное, показать всем, что ты слаб и зависим от чувств. Свою слабость показывать не хочет никто. Отвратительно. Мы все такие отвратительные, но я уже привык. К собственному я, что требует вымещать боль на своих руках, к тем, кто так часто катит на меня бочку, да и к нашему миру в принципе. Да и я, в какой-то мере, могу понять Америку. Сложно влюбиться, будучи страной. Особенно, в такую же страну, в такую же державу, коей ты и являешься.- русский замолчал, явно обдумывая всё, что высказал в глухую и безответную пустоту, а затем добавил, - Хорошо, что цветочная болезнь меня обделила. А то было бы забавно - кого-то любит больной, а кто-то ещё любит больного. И он тоже больной. А то были бы у нас с тобой, Америка, одна болезнь на двоих. Никогда не хотел об этом говорить, - растянув губы в ухмылке, Россия потянулся за давно знакомым лезвием, - но это не поможет мне забыться, правда. Простой рефлекс. - однако бритву всё же взял и начал медленно распутывать свои бинты, напевая себе под нос какой-то грустный мотив, словно в оправдание пред самим собой. Один монолог на двоих. Одни чувства на двоих. Но... Не будет ли слишком поздно?