Цветочный ком в горле

В зале было шумно, впрочем, как и всегда. Все занимались своими делами, и совершенно не слушали нудно вещающего о положении дел в мире Германию. Франция второпях корректировала своё выступление, чёркая что-то в своём блокноте, Британия старался не обращать внимания на шумящих вокруг, относительно спокойно хрустя печеньем. Китай набирал кому-то сообщения уже добрый десяток минут, но в его сторону никто не смотрел. Россия же внимательно слушал, ну или же делал вид, что внимательно слушает. США же молчал. Это было непохоже на него, обычно ещё в середине собрания он вскакивал с места, начинал что-то тараторить о том, что Россия неправ, и слушать его - опасно для здоровья. Россия же всеми силами старался его игнорировать, но потом всё же срывался, и всё шло по накатанной. Остальным же участникам собрания после начала жаркого спора, можно было бы и расходиться по домам. Первые разы они пытались либо разнять спорщиков, либо же вмешаться со своей позицией, но потом поняли, что это не несёт за собой никакого смысла. Однако, как бы жарко Россия и Америка не спорили, они никогда не дрались. Видимо, они всё же осознавали то, что негоже двум ведущим державам бросаться в рукопашную. Тем не менее, сегодня США выглядел подозрительно бледным и измученным. На его блеклом лице явно отпечатались несколько бессонных ночей. Прежде яркие и сияющие глаза были бесцельно устремлены в шкаф, стоящий напротив. Америка так увлёкся созерцанием шкафа, при этом мысля совершенно об ином, о той самой цветочной проблеме, что волновала его уже не первый день, что пропустил момент, когда Германия закончил своё выступление, и сел на своё место рядом с Францией, в тот же момент что-то быстро зашептавшей ему, время от времени косясь на США. Последний не заметил даже то, что его пригласили на кафедру, для зачитки отчёта, который, в сущности своей, и не был никому нужен. Даже тогда, когда Британия со вздохом встал со своего места, и тихо прошествовал к своему сыну, а затем легонько потряс его за плечо, Америка не сразу отреагировал, словно заторможенно повернулся к притворно-спокойному Британии и кивнул, даже не зная, что у него спрашивали. Однако он логически, насколько мог его разум на данный момент, предположил, что раз ради него отец оторвался от, кажется, вечного тихого и размеренного чаепития, и прошествовал к его месту, это означало то, что пора выступать. Америка кивнул ещё раз, подцепил со стола свою папку, а затем на подгибающихся ногах направился к возвышающейся кафедре. Дрожащим голосом он огласил своё приветствие всем собравшимся, а затем протянул забинтованную руку к папке. Кнопка никак не хотела поддаваться ослабшей руке американца, и тот, мысленно проклиная такое уж необходимое собрание, уже собирался сдаться и попросить кого-то помочь ему, словно признавая свою слабость, но тут произошло вполне таки предвиденное. Резкий толчок изнутри, словно все органы смялись в кашу. США замер и мгновенно отдёрнул руку от папки и со всей силы впечатало её в лицо, только бы не вывернуться прямо здесь, на потеху толпе. Пробормотав что-то несуразное, наподобие "Мне нужно выйти", американец кинулся за дверь. Все проводили его изумлёнными взглядами, обычно, такое происходило очень редко. Россия вдруг резко подскочил со своего места, бросил быстрый взгляд на замолчавших стран, и спешно вышел из зала, попутно раздумывая о последствиях такого поступка. Мало ли что могут подумать собравшиеся страны, вдруг они решат, что он решил проследить за ослабшим США и прихлопнуть его, как муху, пока он не способен сопротивляться. Но у россиянина были иные планы. В любом случае, на убийство он бы не решился, слишком уж он для этого пока что слаб. Да и не он ли разве себе клялся, крутя бритву в длинных, оцарапанных пальцах, что не хочет, что не будет пачкаться в чужой крови. А чтобы, пусть и косвенно, не быть причастным к гипотетически возможной смерти американца, необходимо было проследить, и, по возможности, помочь. Откуда-то неподалёку доносились приглушённые всхлипы, и Россия в полутьме широкого коридора, последовал на звук. Около стены, рядом с большим горшком, в который был словно небрежно воткнут фикус, стоял на коленях Америка, прижимая руки ко рту. Под ним на полу растекалась не самая приятная на вид масса, как показалось русскому, кроваво-красного цвета. Постаравшись не привлекать к себе внимание до нужного момента, Россия на цыпочках подкрался к вздрагивающему американцу и тронул за плечо. Тот не отреагировал, продолжая пялиться в собственную блевотню. Приглядевшись получше, русский понял, что лужа на полу не так уж и проста, и США не просто гамбургеров переел. Среди крови, отчётливо просматривались ошмётки, отдалённо напоминающие лепестки цветка. Россия вздрогнул, осознав, что же на самом деле произошло с американцем. - Эй, Америка, - прокашлявшись, начал он, - ну и угораздило же кого-то. На довольно громко сказанные слова США не мог не отреагировать, и медленно поднял голову, поворачивая её в сторону источника звука. - Почему же? - тихо произнёс Америка, стараясь не смотреть в глаза русскому, чтобы не выдать страха, мало ли что он может с ним, таким слабым и беспомощным, сделать, - почему же ты говоришь, что угораздило кого-то, а не самого меня? - Знаешь ли, эти лепестки - симптомы странной цветочной болезни. Лично я заболевших ею и в глаза до этого не видел, но я читал про этот страшный недуг. Кого-то угораздило хотя бы потому, что ты в него, ну или в неё, по уши влюбился, и если он не ответит тебе взаимностью, - на этом моменте Россия на несколько секунд отвёл взгляд, выдерживая драматическую паузу, - то ты попросту умрёшь. Цветы прорастут сквозь твою глотку и задушат тебя. - Я и так знал это, - бесцветно отозвался Америка с пола, - знал и боялся. Я, я правда не хочу умирать. Не хочу умирать вот так глупо, из-за любви. Не хочу. - Я бы тоже не радовался такой участи, Америка, - глухо произнёс русский, отворачиваясь, - Я бы хотел тебе помочь, но боюсь, не в моих это силах. И ещё, насколько я хорошо знаю, признайся этому человеку, пока не поздно. Возможно, что это взаимно. - Мне страшно, понимаешь, Россия, - с горечью прошептал США, откидываясь на стену и закрывая глаза, только бы не видеть выражение лица россиянина, - Мне очень, очень страшно. Я могу признаться в этом даже тебе, даже сейчас, ведь это ничего не будет значить. Ведь я умру, умру как последняя шавка на грязной улочке, давясь алыми лепестками, и из последних сил отхаркивая их на землю. Не романтично это, не героически, глупо, просто очень глупо и бессмысленно, - словно в бреду бормотал американец, будто бы думая, что это его последние минуты жизни, и он больше не успеет наговорить, чем сейчас. Но его прервали весьма короткой и лаконичной фразой. - Да не сейчас ты умрёшь, чего разнервничался, как дурак. Я бы на твоём месте всё же признался, ведь хоть какой-то шанс лучше неизвестности. - Я очень надеюсь, что ты прав, - американец всё же решился приокрыть заслезившиеся глаза, и сквозь ресницы взглянуть на Россию, - ты всё же умеешь звучать убедительно. - Никто меня обычно не слушает, - горестно усмехнулся русский, наклоняясь к Америке и протягивая ему бледную, тонкую, но очень сильно перебинтованную руку, - я могу отвести тебя в медпункт, отлежишься там пару часиков, а потом полетишь домой. У тебя же всё равно скоро рейс, поэтому всё хорошо. Я попробую попросить, чтобы тебя доставили прямиком в аэропорт. - Не нужно, - слабо улыбнулся Америка, но в протянутую кисть руки всё же вцепился, силясь подняться на ноги, - Я как-нибудь сам. - Ты точно уверен? - спросил русский, подтягивая американца вверх, - Тебя точно не вывернет снова, пока будешь шастать в ожидании рейса? - Надеюсь, - США отвёл глаза от лица России, который вроде как улыбался ему, во мраке коридора было тяжело рассмотреть. Руку он из руки россиянина не вырвал. Тактильный контакт был чертовски необходим ему сейчас, в такой тяжёлый момент.