стражи беспорядка.

Иногда Гилберт снова предавался детским мечтам о полётах в бескрайнем космосе, до того далёком и притягательном, что дух захватывало каждый раз, стоило услышать где-то о чём-то, связанном с астрономией. Стоило закрыть глаза, как видение черноты в иллюминаторах застилало всё своей невозможной восхитительностью, а в ушах будто бы мерно пищало что-то с пульта управления. На фоне сразу начинала играть тема из «Интерстеллара». Только вот попавшую прямо в руку канцелярскую резинку, коими в офисе пулялись редко, но, что называется, метко, принять за какой-нибудь врезавшийся в борт космического корабля астероидик не получалось. Ханс Циммер в черепной коробке заткнулся. — Юльхен, вакуумная твоя голова, я же говорил тебе, чтобы ты смотрела, кого убить пытаешься! — голос Родериха, уверен Гил, он узнал бы из тысячи, до того его манера речи и интонация впечатались в сознание. Как сургучная печать, которую на конверты шлёпают. Родериху на какой то праздник подарили набор для этих всяких винтажных непотребств, так и валяется где-то в шкафу. Невскрытый даже, вроде. Может передарить кому планирует? Интересный же подарок, сразу видно, нетривиальное мышление у человека, сам подбирал поэкзотичнее. Может, Родериху потому и подарили, что самим некуда девать было? — Крейсер семнадцать-ноль-один, приём, проверка связи, проверка связи, вызывает Земля, — он всё же распахнул глаза и увидел чужую руку, которой размахивали прямо перед его лицом. Нет, не так, как в «Оно» было, конечно. Просто рукой перед лицом махали. Своей рукой. Из плеча. Не из кустов. Идиотские мысли. — О, связь восстановлена. С возвращением на орбиту! Фоток Урана наделал? Его сестра, думал он, нравилась если не всем, то большинству. Иногда он представлял, что было бы, будь он старшим ребёнком в семье. Любили бы его тогда больше? Вряд ли. Слишком много «бы». Нужно отучаться думать в таком ключе. — Не. Я же не Вояджер. Юльхен всегда привлекала к себе внимание. Неосознанно, возможно, но Гилберт всё бы отдал, чтобы ловить столько же восхищенных взглядов на себя, сколько пропускала она. Иногда, стоя у зеркала, он разглядывал своё лицо и пытался понять, чем он хуже. Корни, кстати, отросли, нужно будет снова осветляться. Ну вот, опять расписание менять. — Ты чего вялый такой сегодня? Обижаешься на этого, — она выразительно кивнула в сторону Родериха, проигнорировав его возмущения на тему того, что «этим» она пусть Гила называет, и что-то ещё дальше: Родериха дослушивать — себя не уважать. Он нравоучения мог растянуть так, что Артур позавидовал бы. — За шоколадку? Можем послать его до автомата, ему физнагрузки особенно полезны, сидячий образ жизни. Как тебе такая идея, а? Родерих на фоне фыркнул. У их соседки, фрау Вагнер, ещё с их старой квартиры, где они вместе с отцом жили до поступления Гила, был кот. Большой такой, чёрный, с белыми полуносочками на когтистых лапках. Они ещё, как маленький Гил думал в свои светлые пять лет, были похожи на укороченные перчатки. Ему тогда больше водительские нравились, которые кожаные и без пальцев. На маленькую детскую ладошку такие, конечно, не найти было, но Юльхен, как хорошая старшая сестра, которой ещё и ножницами без присмотра отца пользоваться можно было, обкромсала какие-то свои чёрные детские этими самыми ножницами, грубо подшила по срезу, чтобы не осыпались, и вручила брату. Тот от счастья сиял. Они ещё потом какие-то блестящие пуговицы на суперклей налепили, чтобы как заклёпки. Чтобы как взрослые. Спустя двадцать лет выглядела эта конструкция явно так себе, но Гилберт сохранил не только память о них, но и сами перчатки в коробке из-под мужских кожаных туфель, купленных на выпускной из школы, с вещами из детства, в которую без надобности старался не лезть. Как и Родерих в тот самый дальний угол шкафа, где складировал бесполезные подарки на любой случай жизни. Мог уже свой магазин открывать. Как он вообще дошёл до памятной коробки? А, точно. Родерих фыркнул, как этот самый кот фрау Вагнер, который на дворовых ребят вроде тех же Байльшмидтов шипел. А к семье Родериха ластился всегда, что странно. Подобное к подобному, наверное. — Она хотела спросить, почему ты стоишь в дверях уже минут пять. Что-то случилось? Гилберт вздохнул и привычным жестом убрал с глаз чёлку. Наконец, он нашёл в себе силы вернуть свою стандартную глупую всем-привет-мне-пять-лет полуулыбку. — Не, ничего. Узнали что-нибудь? Ну, о малыше. Большой папочка до сих пор держит его в заложниках, не знаю, морально настраивает, может. Юльхен в мгновение ока очутилась на привычном месте у стола и, чертыхаясь, стала что-то на нём искать. Чертыхалась она, кстати, довольно часто в последнее время. Неделя трудная, что ли? Гилберт почесал подбородок, посмотрел на Родериха. Ладно, с ним каждый день трудный, вопрос отпал. — Родерих, вакуумная ты голова, хватит заваливать мой стол своим мусором, из-за тебя ничего не найти, — злобно шурша бумагами, она даже предупреждающе кинула в его сторону пару каких-то листков, от которых он увернулся. Зато Гилберт их поймал. Не зубами, конечно, но то ещё зрелище. Жаль, не смотрел никто. Гилберт снова пытался привлечь всеобщее внимание. Юльхен снова стояла спиной к брату, будто бы нарочито игнорируя его старания. Родерих снова строил из себя занятого. Всё казалось таким, как было прежде, как было всегда, что в детстве, что на работе, но никогда ещё их пути не были настолько близки. Юльхен и Гил чуть ли не наступали друг другу на ноги, идя по дороге, проложенной давным-давно не ими, тогда как Родерих был из тех, кто протаптывал тропинку самостоятельно, вопреки всему. И сейчас каждый думал лишь о том мальчике, вокруг которого уже успел сформироваться ореол загадочности, а ведь ему даже представиться не дали. — Ага! Юльхен покрутила в руках телефон, под чехлом мелькнула купюра с изображением древнеримской арки. Гилберт был из тех, кто за долю секунды мог отличить романскую архитектуру от греческой, а потом час увлечённо рассказывать об особенностях каждой. Однажды Юльхен пошутила, что ему нужно вставлять в речь гиперссылки, и он неделю заучивал названия справочников, энциклопедий и крупнейших берлинских библиотек. — И куда ты собралась звонить? — Вот ты динозавр, — у Юльхен будто бы был ежедневный порог колкостей, необходимо было использовать на коллегах в самых нелепых ситуациях. Кажется, сегодня она превысила норму в два раза. — Эй, Гил, какие там из них самые древние? Даже в три. Фрау Байльшмидт, вы арестованы за превышение дневной нормы подколов. Сегодня без штрафа, впредь будьте осторожнее. Сейчас бы на полицейском участке про арест шутить. Наконец-то Гилберту дали шанс продемонстрировать свои знания, абсолютно бесполезные на практике, спрятанные где-то далеко в прошлом, пока он сам в настоящем тратил свою молодость на изучение языков, ежедневную переработку в участке и органическую химию. — Да он вылитый ставрикозавр! Родерих снова фыркнул. Он слышал эту шутку настолько часто, что мог бы повторить название динозавра без ошибок. — Сам ты стрекозавр! — или почти без ошибок. Ладно, в прошлый раз был старикозавр, в этот похуже как-то. Подкачал, Эдельштайн, подкачал. Родерих, вообще, никогда Гилу не завидовал. И когда он очередные тяжёлые медальки себе на шею вешал, и когда у доски на высший балл отвечал, и когда отказывал себе в детстве с велосипедами и яблочным щербетом в пользу задачника по физике. Род узнавал о всех идеях Гила раньше, чем тот формулировал их у себя в голове, слышал «Я должен», «Мне нужно», «Я обязан» на протяжении многих лет, и старался не быть таким же. «Не быть, как он» привело Родериха на одну и ту же с ним специальность, в одну квартиру, в один участок. Пока Родерих подчёркивал свою индивидуальность ярко-синим шарфиком, Гилберт покупал такой же, как у сестры. У них даже зубные щётки были одного цвета, уж Родерих-то заметил. Ага, мысленно кивнул сам себе Родерих. Вот к чему была та фраза про Гиловы микробы. Не то, чтобы её можно было как-то иначе трактовать, но мало ли. — Я вам сейчас реального стрекозавра покажу! — Юльхен протянула напарнику телефон с открытым профилем Артура в фейсбуке, Гил сразу подтянулся к ним, зачарованно рассматривая каждое поле. Всё по полочкам, минимум информации, словно в кабинете. Клея на потолке не хватает. — Странно, что не вымер, а? А теперь смотрите, тут поинтереснее есть диплодок. Из двадцати друзей Артура только один был с именем «Эмиль» (Гил, кстати, и древнеримские имена с древнегреческими различал так же виртуозно, как и их архитектуру). C нечёткой чёрно-белой картинкой, явно застрявший в двухтысячных, выглядящий так, словно тогда ещё не родился. В статусе строчка из «Monsoon». Эмиль Штайльсон. Гилберт запомнит. Обязательно. — Я думала, таких даже в музеях уже не найти, — Юльхен открыла на весь экран аватарку, рассматривая её в мельчайших подробностях. Надпись на пальцах, будто бы сделанная чёрным маркером или безруким татуировщиком, пирсинг в носу, в губах, в брови, везде. Эмиль был совсем не похож на того испуганного ребёнка, неловко теребящего свой плащ перед ними. — Может, сдадим туда? — поддержал шутку Гилберт. Никто не посмеялся, но уголки губ Юльхен ломано дёрнулись. — Это тот самый? — Родерих положил голову ему на плечо, само собой, чтобы в экран смотреть удобнее было, нет-нет, вы не подумайте ничего такого. — Да, который малыш. Может, его тут насильно так сфоткали? Артур светлую панк-молодость вспомнить решил, мало ли. На другом конце стола завибрировал телефон. В следующую секунду на весь кабинет раздался тот самый я-спустил-все-деньги-на-яблоко-и-мне-не-хватило-на-песню-из-iTunes-рингтон. Гилберт закатил глаза. — Он нас прослушивает? — Родерих, которому и принадлежала «недешёвая пиликалка», кажется, даже удивлён не был. Так, для галочки спросил. — Так и знала, что среди нас есть крыса! — Байльшмидт-старшая впилась взглядом в несчастное чучело на полке книжного шкафа. — Снова большой папочка наблюдает за нами? — Там был большой брат. И вообще, тихо, — Родерих провел пальцем по экрану, почти читая про себя молитву. Надо было крест на экране начертить. Сверху вниз, слева направо. И так три раза. — Да, Артур, чем-то могу быть полезен? Проклятия с того конца провода, кажется, слышны были всем. Как понял Гил, тюбик клея каким-то образом отлепился от потолка и, падая, чуть не убил их потенциального коллегу. Коллега-то, Слава Королеве, не пострадал, а вот эти умники неплохо так пострадают, если сейчас же не пришлют ему деву прекрасную, что змий огнедышащий как жертву примет. Ладно, на самом деле, он просто сказал прислать кого-то, кто покажет уважаемому молодому специалисту, перед которым им стыдно за такое поведение должно быть, потому что ему, Артуру, уже стыдно, их участок и всё про всех расскажет. Что Юльхен, что Родерих так выразительно посмотрели на Гилберта, что он, кажется, готов был и змию огнедышащему уже отдаться, и девушку прекрасную из лапищ его когтистых вырвать, смотря что прикажут. Пора завязывать с лекциями по славянской мифологии перед сном, решил Гил. Явно пора. — Хорошо, я пошёл. Постарайтесь не разнести тут всё, а то Торис до сих пор тот раз припоминает! — Гил махнул рукой и вышел. Уточнить, на какой именно тот раз он сослался, благо, не попросили: этих самых тех разов на их памяти предостаточно было, любой бы подошёл. Вдохнул, выдохнул. Так. Спокойно. Это просто какой-то мальчишка, который вряд ли останется дольше, чем на месяц. Наверняка, его родители по знакомству пристроили. Бровоголовый как-то говорил, что у него друзья-отморозки есть, может, этот от них? Ну, морозные, то есть. Северяне. У самого Гила тоже были знакомые оттуда. Тот датский парень, например, у него еще имя так странно сокращалось… Впрочем, сокращалось не только имя того забытого мальчика с тематической беседы на фейсбуке, но ещё и расстояние до кабинета. Гилберт, как джентльмен, прочитавший четыре книжки про этикет из личной библиотеки Эдельштайнов и получивший по лицу одной про британскую монархию от Артура в прошлый раз, когда вломился без стука, решил не рисковать, мало ли змий разгневается, и постучался. Пять раз целых в дверь долбанул со всей силы. А потом ещё три, ну, на всякий случай. — Герр Кёркленд, вызывали? — решив не дожидаться ответа, и так предупредил ведь, он приоткрыл дверь, единственную на этом участке вообще не скрипящую. Тот самый мальчик, которого, по их версии, держали в рабстве, рисовали на нём фломастером и фоткали, сидел сейчас напротив змия ужасного, маленький, зажатый и до того грустный, что Гилберту захотелось сказать ему что-то в духе «Ной не ныл, и ты не ной», но змий ужасный, противный и с двумя другими змиями вместо бровей, почти Горгона, даже кивком его не удостоил — сразу заговорил, да так, что внутри Гилберта всё замерло, будто действительно в камень превращаться начал: — Байльшмидт, я ждал кого-то более разумного, но уж лучше ты, чем тот же Родерих, который потеряется быстрее, чем дойдет до моего кабинета, — Гилберт на этом моменте почти прыснул в кулак. — А на твою сестру вешать ещё и нового человека опасно. И для неё самой, и для Эмиля, и для участка. Для участка особенно. Это я ещё себя не посчитал, точно курс сеансов у психотерапевта мне оплачивала бы. В общем, твоя задача — показать этому молодому человеку, что тут где находится, к кому лучше под руку не лезть и где можно кофе в себя залить, молодёжь это дело любит. Сестра твоя мне все мозги на неделе выела, пока автомат не починили. Гил поверить не мог. Ему, конечно, не впервой подрабатывать местным экскурсоводом, он тому же Тино помогал освоиться, но за этой просьбой Артура скрывалось нечто большее, нежели «эй ты, покажи малышу Эмилю, где он будет горбатиться всю свою оставшуюся жизнь». Возможно, они даже смогут подружиться. Сколько ему там было? Двадцать? Семнадцать? Десять? Три? Гилберт был уверен в своих навыках общения с детьми, может он даже сделает ему крутые перчатки, почти как водительские, как когда-то сделала ему Юльхен, так что он чуть ли не искрился от счастья под конец мыслительного процесса. Не замкнуло бы. Таких не замыкает. — Надеюсь на твои коммуникационные навыки. Не то чтобы я верил в их существование, ты в офисе проводишь больше времени, чем дома и наверняка потерял половину своих мозговых клеток, пытаясь добиться хоть чего-то от того поехавшего азиата, но отныне вся ответственность на тебе. Эмиль, жалуйся, если он будет тебя очень донимать. Желательно психологу сразу, а не мне. Эффективнее будет. Сам же Эмиль даже глаз не поднял ни разу за всё время пребывания Гилберта в кабинете, только кивнул на последнюю реплику Артура, и то, погодя, когда осознал, что от него ждут ответа. Наконец, Байльшмидт понял, что нужно взять дело в свои руки, или, точнее, в руку, которую и протянул смущенному парню. — Гилберт Байльшмидт, но можешь звать меня Гил. Я из сыскного, но я тут что-то между Цезарем и Шивой, а ещё чертовски хорош во всём, за что берусь, так что обращайся, если понадобится помощь. Мальчик всё же соизволил поднять глаза, пару раз моргнул, уставившись на протянутую руку, но всё же осторожно, будто боясь обжечься, пожал её. — Ты ведь левша? — внезапно спросил он, даже не представившись, и, видимо, смутившись своей резкой фразы, выдернул руку. — То есть, извини за такой вопрос, просто интересно. Эмиль. Эмиль Штайльсон. Судмедэксперт. Гилберт удивился всему сразу: и проницательности «малыша» Эмиля, и его «взрослой» профессии. Байльшмидт-младший был из тех, кто с усердием берётся за дело, и благодаря своим неоспоримо хорошим навыкам завершает его раньше срока, но даже его это восхитило. Судмедэксперт, да ещё и такой молодой. Ему точно не десять? На вид ещё школьник. Детсадовец. Эмбрион. — Ага! Вообще, мир под таких не приспособлен, пришлось ещё в детстве самому, ну, приспосабливаться, так что теперь я на два фронта. Я удивительный, правда? — Гилберт почувствовал ранее незнакомое ему чувство — ответственность за кого-то другого, собственную надобность. Ему вдруг показалось, что они с этим мальчиком очень похожи, что нужно узнать его получше, что Гилберту, как главному крутому сыщику, необходимо это дело раскрыть, понять, что же именно их так объединяет. Артур, заметив, с каким энтузиазмом отнёсся к поручению Гилберт, вежливо выпер их своим интеллигентным «Мне за бумагами надо, в приёмной поворкуете», напоследок почти дружески дотронулся до плеча Эмиля, разгладив несуществующие складки, и скрылся в тёмном-тёмном коридоре штаба, словно в пещере. И почему никто ещё не поменял здесь перегоревшую лет, наверное, пять назад, лампочку? Никто не видел выше своего роста. А вот Эмиль, наверняка, заметил эту лампочку сразу. И Гилберт Эмиля заметил сразу. Артур был уверен, что эти два вундеркинда обязательно поладят.

***

Со стороны кухни послышался шум. Несмотря на то, что половина сотрудников предпочитала обеду полчаса здорового сна, а здесь перерыв был единственным временем, когда звуков кроме шума микроволновой печи практически не было, в столовой никогда не бывало пусто, в обеденный перерыв все будто бы оживали, подтягивались на запах свободы и свежих булочек. Гилберт открыл перед юным гостем дверь в обитель зла. Шум, который обычно издавала толпа пьяных бухгалтеров на корпоративах, исходил от двух нерадивых детективов, выползающих из своего кабинета редко, но, опять же, метко. Родерих, активно жестикулирующий единственной свободной рукой, проклинал всё на свете, еле плетясь за Юльхен, которая в свою очередь слонялась по столовой в поиске человека, способного если не силой мысли разрушить замок, то подобрать нужный ключ. Естественно, Гилберт не мог упустить такой возможности отвесить несколько шуток в сторону Родериха, и так обиженного судьбой быть буквально связанным с его головной болью пятнадцатисантиметровой цепью. Жаль, против Юльхен ибупрофен не действует. — Что нарушено, герр Эдельштайн? — Гилберт эффектно поправил полицейский значок на форме. Не на своей, правда. На Родериха. Почему он вообще его носит? Нет, серьёзно? Он же даже не совсем коп. — Моё личное пространство. — Вообще-то, у нас тут всё общее, — Торис всегда появлялся тогда, когда никто его не ждал. Юльхен и Родерих синхронно посмотрели на очередного нарушителя личного пространства. — Извините… В любом случае, о чём речь? Иногда Гилберту казалось, что все фразы Ториса были записаны на старый диктофон Артура с испорченной плёнкой, годный только на то, чтобы повторять несколько заготовленных предложений в случайном порядке. — Эмиль, знакомься, это Торис, но мы обычно зовём его… а никак, он сам приходит. А эти двое — местные шерлоки. Главная из них, моя сестра, Юльхен, мастер по розыску Родериха, где бы тот ни находился. Эти навыки я перенял от неё! — Гил, кажется, действительно гордился этим. — Я не согласен! Почему главная Юльхен? — Я пришла сюда на два года раньше, зелёный, — вообще-то, зелёными называли разве что тех стажёров из допросной, но Юльхен не могла не похвастать опытом перед новым знакомым. — Я работаю больше! — Родерих замялся. Все осуждающе переглянулись. Под давлением Родерих сухо кашлянул в кулак. — Ладно, мимо, признаю, но как человек, который по глупости своей сковал нас одной цепью, может претендовать на это звание! И вообще… — Вот этот баран кудрявый — герр Эдельштайн, он делит со мной жильё. — И постель, — Юльхен прыснула от смеха. Казалось, даже в очереди все обернулись. — А, на два фронта, — Эмиль наконец-то вставил своё слово. — Понятно… — Ничего не понятно! — Родерих, наверное, сейчас бы кинул что-нибудь прямо в лоб Юльхен, вот только все ластики остались в кабинете, да и правая рука, к сожалению, была занята. — Не слушай её, Эмиль. Эта ненормальная за двадцать восемь лет своей жизни так и не смогла отрастить себе мозг. Медуза. Кто вообще в здравом уме сцепляет что-то наручниками, не имея от них ключа? Немыслимо. Почему мы вообще до сих пор общаемся? Да чтоб я ещё раз- — Я могу взломать замок, — внезапно донеслось из-за спины Гила. Все оглянулись. Малыш Эмиль, десятилетка, умел взламывать замки. Гилберт хихикнул. — Я не, эм, эксперт в этом, но смотрел пару видео на эту тему… В следующие две минуты я-не-эм-эксперт распотрошил канцелярский зажим, злостно захваченный гилбертовскими войсками у балтийских народов, представленных одним конкретным человеком-диктофоном. Ещё пару минут позвенел-пошебуршал металлической деталькой в замочной скважине. Торис зачитал что-то про «оковы тяжкие падут» и даже перевёл это на немецкий. Родерих погладил запястье. Не то, чтобы натёрло, но неприятное сковывающее прикосновение будто тиснилось эфемерным (эфирным?) следом чуть ниже манжеты выглаженной чужими руками рубашки. Подумал недолго, решил, что надо сказать что-нибудь, потому что тишина начала напрягать, а взломщик сжимался до размеров сингулярности под пристальным и тяжёлым взглядом работников полиции. Нет, серьёзно, кто вообще показывает, что он умеет взламывать наручники, находясь на участке? Справа от Гилберта раздались хлопки. — Неплохо, эмобой. Не думала, что в первом классе учат чему-то кроме сложения и чтения, — Юльхен, кажется, нашла себе новую мишень для псевдоиздёвок. Только мишень сама оказалась с зубами. Гилберт представил зубастую мишень для стрельбы. Ужаснулся. Распредставил обратно. Рано его повело. День, наверное, такой. Нервы, нервы. Попить бы чего-нибудь. Всем участком. — Не думал, что в Германии, стране законов и правил, ни в первом, ни в двенадцатом классе нет правил поведения, — парировал он. Всем, естественно, было понятно, что таким уверенным он выглядеть только пытается. Показал коготки, утипу. Гил фыркнул. — Тише, не куксись, — Юльхен почти примирительно улыбнулась и протянула освобождённую руку, а в её улыбке будто на секунду мелькнуло что-то хищное. Дождалась, когда парень потянется в ответ, продолжила. — Юлия Байльшмидт, но можешь звать меня Юльхен. Глава этого детского сада. Песочницы у нас нет, мы как немецкие пылесосы. Обрати внимание, сделано в Германии.

***

Диалог они продолжали уже за их излюбленным столом у микроволновой печи, даже Гилберта запрягли ещё один стул подтащить. — Легко сказать «Сделано в Германии», знаешь. Тут вообще из истинных немцев только я с Гилом. Нет, конечно, ещё парочка есть, но куда ни глянь — одни приезжие. Родерих, вот, австриец по крови. Учился-то уже у нас, здесь, и специальность получал, — Юльхен специально, казалось, заняла место напротив новоприбывшего, чтобы смотреть ему в глаза, шкрябая вилкой по дну пластикового контейнера. — Торис — литовец. Вообще, он Толис, да-да, прямо так, с ударением на «и», но он не поправляет — мы не поправляемся. Большой папочка, ну, Артур — британец, но это ты и так знаешь. — Есть ещё Тино, — Гилберт насадил кусочек картошки на вилку. — Из Финляндии откуда-то, вроде. Мы его фамилию никак выговорить не могли, пока в письменном виде на глаза не попалась. Вяйнямёйнен, вот, я даже выучил. Губы Эмиля, кажется, дёрнулись в попытке произнести это страшное слово. Не так быстро, подумал Гил, в своё время убивший на это целый день. Хотя, может, у него получше с этим будет. Исландец же, вроде, там слова даже пострашнее есть. У Гилберта в школе максимальный балл был по географии, он и запомнил. Кстати об этом. — А ты правда исландец? — Гил сделал большой глоток из кружки с остывшим чаем. Чай почему-то отдавал кофе, а взгляд Родериха в его сторону можно было назвать главной причиной таяния ледников. Подумаешь, кружкой ошибся. С кем не бывает. Первый раз будто. Нечего ставить так близко к Гилберту, путается ведь. Родерих ещё раз посмотрел на него, убедился, что в Гилберте ни капли совести не осталось, зато на рубашке капля от треклятого кофе, господи, Байльшмидт-младший, ты же чистой дистиллированной воды педант, когда речь о чистоте заходит, вот, смотри, прямо рядом с галстуком. Пока Байльшмидт-младший, чистой дистиллированной воды педант, пытался оттереть злополучный чужой напиток от ткани, австриец продолжил за него: — У тебя хороший разговорный немецкий. Я имею в виду, конечно, из иноязычных работников он редко у кого западает, но тут и с практикой постоянной. Кто-то здесь даже учился, вот, тот парень с приёмной, например. Карл, вроде? Гилберт, это ты тут со всеми подряд знаком. Да, почти оттёр, чуть выше только. Давай помогу. Юльхен закатила глаза, а потом всё же окончательно переключила своё внимание на новенького. Тот будто смутился под её тяжёлым взглядом. Ну, как, тяжёлым. Родерих бы сказал, что она бы спалила всё в округе этими своими искорками, но Родериху сейчас не до этого, он абсолютно по-дружески помогает своему другу вывести пятно с рубашки. Родерихом же и выбранной, кстати. — Я, эм, — наконец, Эмиль подал голос, а вместе с тем и признаки жизни. — С детства учил немецкий. Провёл детство в Исландии, а поступал уже на континенте. Немка словно по привычке кивала на каждое слово собеседника, что, тем не менее, было слишком уж из ряда вон. Даже не начала заваливать уточняющими вопросами сразу после чужих реплик, как сделала бы в любой другой ситуации. Гилберт, до этого концентрировавшийся на пальцах Родериха через рубашку и холодной воде, насторожился. Что-то явно было не так. В стороне кто-то неловко кашлянул, пытаясь ненавязчиво привлечь внимание. — Богом клянусь, если меня ещё раз отправят за вами, я переведусь в другой отдел, — губы стоящего несколько поодаль Ториса-он-не-поправляет-но-Толиса будто сжались в ещё более тонкую нить. — Ты говоришь это с тех пор, как я устроилась сюда, мальчик на побегушках, — Юльхен без особого интереса ткнула вилкой в кусочек помидора в недосоленном овощном салате. — Снова что-то важное? — Артур попросил напомнить про дело, — литовец пошарил по карманам, прикусил губу, достал из правого переднего блистер с тремя оставшимися таблетками, наушники и какую-то бумажку. Наушники засунул обратно, таблетки погипнотизировал своим типично безучастным когда-ж-это-всё-закончится-взглядом. Налил воды из чайника, запил сразу две. Жёлтый квадратик с истрепавшимися уголками, кажется, стикер, оставил на столе, кивнул больше по инерции, нежели для символического прощания, и удалился, что-то бубня себе под нос про мобильные телефоны и двадцать первый век. — Классно, — Байльшмидт-старшая глянула на исписанный листок, не вставая и даже не приближая его к себе. — Гил, сбегаешь? Покажешь тому парню вот эту штуку, должен будет отдать. Гилберт кивнул. Ещё хвостом бы помахал, будь он собакой. Эдельштайн перезавязал ему галстук и бросил самый уничтожающий взгляд, которого удостаивались лишь самые отпетые, на свою бывшую кружку. В столовой их осталось трое. — Ну что, малыш Эмиль, могу я называть тебя малыш-эмо? Малыш-эмо мысленно взвыл.

***

Запыхавшись, Гил склонился над столом, где спокойно, даже не бросаясь фантиками друг в друга, ели ореховые конфеты Юльхен и Родерих. Эмиль в углу стола скромно ковырял ложкой какой-то десерт. В опасной близости от него на стол упала папка лицом к детективам. Она была гораздо легче, чем обычные дела, даже тоньше, чем журналы с судоку, которые обычно скупали ребята из архива. — Ты что-то узнал? — сказал Родерих, прожевав конфету. Юльхен равнодушно складывала фантик напополам. — Во-первых, это, — Гилберт открыл папку на первой странице, где ровным почерком «под линейку» было написано заключение экспертов статусом выше. — Просто находка для детектива! И даже не дело рук мафии, мне Тино сказал. — И почему этим должны заниматься мы? — Юльхен посмотрела на Гила своим взглядом «мы-здесь-не-в-сериалах-снимаемся» и взяла в руки папку. — Мальчик какой-то, вдруг подрался с кем-то? Родерих перетянул папку на себя, поправил очки, имитируя активные мыслительные процессы. Эмиль всё ещё крошил пирожное. — Не подрался, переверните страницу, — Гил смотрел на Родериха с нетерпением, как обычно смотрят на друга в общей компании, когда звучит шутка, понятная только вам одним. Родерих послушался и перевернул страницу, на следующей были прикреплены на скорую руку сделанные фотографии улик и трупа с места преступления. — Во-вторых, пятнадцать ножевых ранений, одно — точно в сердце. Действовал мастер. Юльхен и Родерих недоверчиво переглянулись. — И самое интересное, — если бы у Гилберта был фонарик, как у типичного рассказчика страшных историй, он бы обязательно навёл его себе на подбородок. А потом посветил бы в глаз Родериху. Просто так. — На шее выцарапан китайский иероглиф. Ложка Эмиля с грохотом упала на пол. — Нам нужно посмотреть на него поближе! — воскликнула Юльхен, едва не задев рукой Родериха. На Эмиля никто не обратил внимания, он скользнул под стол и исчез на большее время, чем нужно было для того, чтобы поднять ложку. — Что, эмо-бэби-бой, ты с нами? — Если только мне обеспечат хотя бы перчатки, — тихо ответил он из-под стола.

***

Порывы ветра трепали несобранные волосы Юльхен, кутающейся в шарф, уже третий год как служивший ей верой, правдой и защитой от застающих врасплох капризов, а временами и истерик берлинской погоды. — Напомни, — потирая зябнущие руки, заговорил Родерих. Эмиль даже вытащил один наушник. Прислушался. — С какой стати мы в такую погоду тащимся пешком? Байльшмидт-старшая даже не посмотрела в его сторону, что-то упорно ища в телефоне. — Пять минут ходьбы, не развалишься. Можем бегом, если так уж холодно, — она замолчала на минуту, как показалось Эмилю, отвлёкшись на написание сообщения, но скоро продолжила. — Медик, вот, не жалуется. «Медик» только сжал в кармане упаковку одноразовых перчаток. — Да ладно вам, будто первый раз ветер подул! — девушка убрала телефон в карман и натянула нормальные тёплые перчатки, поймав два завистливых взгляда. — Гил останется в участке, я попросила его кое-какой момент уладить. Ты случайно не говоришь по-китайски, Эмиль? То, как она произносила его имя, должно было насторожить, но его внимание было акцентировано на вопросе. Он крепче сжал упаковку в кармане, потеребил краешек. Нащупал наушники, накрутил на палец провод. — Почему должен? — Да нет, не должен, не бери в голову. А английский? — она вдруг остановилась и посмотрела ему прямо в глаза. — Отстань от человека. Можешь не отвечать ей, если не хочешь, — Родерих дёрнул её за конец шарфа, тем самым подставив ветру чужую шею, и получил локтем по рёбрам. — Больно же! Юльхен закуталась в шарф ещё сильнее, сверля напарника одним из самых опасных своих взглядов. — Мне тоже холодно, если ты не заметил. Мы уже близко. Сейчас, зайдём только в одно место, — не слушая возражений, она резко свернула за угол. Родерих и Эмиль, страдальчески переглянувшись, последовали за ней. Всё-таки общие проблемы сближают.

***

Эмиль чуть не чихнул от обилия запахов, когда они зашли внутрь. Приветливо звякнул колокольчик. Юльхен церемониться не стала, прямо с порога заорала: — Лягухам привет! Родерих по какой-то неизвестной Штайльсону причине остался снаружи, хотя буквально минутой ранее жаловался на невозможную холодину. Юльхен что-то сказала про холодных исландских парней и то, как они удивительным образом приносят с собой заморозки, и закутала напарника ещё и в свой шарф. На словах про заморозки с собой Эмиль поёжился и хотел сказать, что так делают русские и вообще в апреле, но его бы не поняли, так что он решил не рисковать. И так что ни слово, то бег по минному полю. А в «Сапёра» он играл не очень. И вообще, сапёр ошибается только один раз, а он даже такой роскошью не обладает. Погруженный в мысли о высоком (Юльхен бы наверняка пошутила, что да, с минами только высоко и получится, Гил, чего в минёры не пошёл, почти космонавтика, ну) он не заметил, как из помещения для персонала вылетело что-то жуткое и с высоким голосом. Жуткое и с высоким голосом, конечно, его тоже не заметило, увлечённое девушкой. — Ma chérie, сколько лет, когда мы в последний раз пересекались? — в жутком и с высоким голосом, лобызавшем щёки Юльхен, Эмиль смог-таки распознать человека. — Всё-всё, хорош, ты на днях к Артуру на мозги покапать забегал, мы с тобой воду из кулера на брудершафт пили, — она отстранилась и поймала на себе ещё один взгляд помимо собеседникова. — Франц, знакомься, это Эмиль, наш новый протеже. Эмиль, это Франц. Не Иосиф, обойдёмся без мировой войны, эти земли ещё одну не переживут. — Мой магазин всё переживёт, милая. Я Франсис, но она активно делает вид, будто не может запомнить, как меня зовут, — мужчина улыбнулся особенно лучезарно, до такой степени, что Эмилю захотелось либо надеть солнцезащитные очки, а лучше сразу сварочную маску, либо убежать и спрятаться. Но Эмиль слыл хорошо воспитанным мальчиком, так что просто кивнул. — Ты на этом участке хоть какими судьбами? Не думал, что твой непосредственный начальник нуждается в свежей крови. Родерих, любовь моя, заходи! Родерих же, о котором все успели забыть, только хмуро посмотрел на него и полез за телефоном. Через пару секунд на всю лавку раздался инструментал. Если бы Эмиль не прогуливал занятия по музыке в интернате, то точно узнал бы Бетховена. Но он не узнал. — Привет, Род. Давно не беседовали. Как настроение? Как на личном фронте? — Юльхен, чёрт знает когда успевшая усесться на стойку и не опрокинуть ни одной вазы, разве что ногами не болтала и прядь волос на палец не накручивала. — Ладно-ладно, успокойся, сейчас поставлю на громкую связь. В следующие две минуты они узнали, что Родерих не то что в магазинчик Бонфуа не сунется, он к нему ближе, чем на два метра больше в жизни не подойдёт. Франсису же, казалось, было всё равно: он упорно посылал воздушные поцелуйчики в окно, в котором отчётливо виднелась фигура с двумя шарфами и ненавистью ко всему миру на лице, щебетал что-то на смеси немецкого, французского и даже английского и предлагал хоть стульчик вынести, чтобы не напрягаться. Родерих, к его чести, стойко сносил беспрерывный поток попыток закадрить и даже не выругался ни разу. Сам Эмиль бы, подумал он, так не смог. Наконец, когда старые знакомые вдоволь наболтались, Юльхен будто резко посерьезнела. — Я к тебе по делу, между прочим, — и ткнула французу телефоном с какой-то картинкой чуть ли не в лицо. Продолжила, когда тот взвизгнул и взял телефон сам. — Не знаешь, что это такое? Нам сказали, что это не ваших, но именно поэтому я и пришла. Явно чей-то почерк, но я не понимаю, чей. Ждать как-то не хочется, это не ограбления, тут жизнь людей от моей работы зависит. Эмиль опешил. Он в жизни бы не признал в этом смешливом и экспрессивном мужчине члена мафии, а он именно им и являлся, если верить услышанному. Оставалось только перестать подавать признаки жизни и слушать дальше. Мало ли решат, что хватит ему уши греть, и отошлют. К Родериху, к примеру. А там холодно, как в аду. — Нет, точно не наши, — сказал Франсис после долгой паузы. — Тоже кажется, что что-то напоминает, но не могу понять, что. Старые дела уже перерыли? — В процессе. Подозреваю, что этим занимались не мы. Может, вообще в другой стране было, кто знает, — она взяла обратно телефон и на секунду хмурое выражение на её лице сменилось спокойствием. — Не, у нас тихо, как у мышей под полом. Это что, хризантемы? Франсис гордо кивнул. — Свежие совсем, только подрезал. Порадуешь своего напарника? Юльхен рассмеялась. — Не в этой жизни, пусть наслаждается моим обществом. Ал там как? — Нормально, — Бонфуа сделал неопределённый жест рукой, но Байльшмидт определила, что ей нужно слезть с несчастной стойки, а то распугает всех, да ещё и перевернёт те же самые хризантемы. — Ему сейчас крупняк не дают, больше документами мучают. А что, Артур спрашивает? — Да нет, самой интересно. Но я передам, не бойся, — она уже подошла к двери и показала язык висящему на ней зеркалу. — Мы пойдём, на место надо. Пиши, если что-то узнаешь. Пойдём, Эмиль. — Обязательно! — сказал Франсис закрывающейся двери. Опять не попрощались по-человечески. Значит ли это, что продолжат разговор чуть позже? — Справки навести, что ли, — чуть слышно проговорил он, переворачивая табличку надписью «перерыв на обед» к улице.

***

Просторная квартира была залита ярким тёплым светом, который падал на выбеленные панели на стенах холла, нежными бликами ложился на лакированную мебель и отражался от большого напольного зеркала, освещая незастеклённые полки с ровными рядами старых книг в тёмных обложках. Сунь-цзы, Рэй Брэдбери и даже Библия стояли всеми забытые, покрываясь тонким слоем пыли. Пахло распространяемыми диффузором маслами душистой лаванды, душной улицей и чем-то жутким. В светлую мирную обстановку тихой берлинской квартиры совершенно не вписывались суетившиеся полицейские в чёрных рубашках. Родериху за годы своей карьеры не раз доводилось чувствовать что-то неуловимо пугающее на месте ещё до встречи лицом к прикрытому тканью лицу жертвы или тем, что осталось от него, но для детективов каждый раз, как в первый. — О, трупак, — спокойствие рабочей рутины нарушила Юльхен, прошедшая вглубь квартиры в своём длинном плаще из старых детективных фильмов с красивой картинкой. Род старался отдышаться на пороге, известный своими способностями ходьбы по лестнице, а точнее их отсутствием. Эмиль держался возле открытой настежь двери, не решаясь входить без Родериха. Действительно, почти в самом центре зала на вощёном паркете лежало тело молодого юноши. Его невозможно было не заметить хотя бы из-за жёлтых предупредительных лент по всему периметру и яркому пятну крови на наглаженной рубашке. Мальчик-белый-воротничок, и за что только такого могли убить? — И вам добрый день, Юльхен, Родерих, — невысокий мужчина, похожий на Доктора Хауса, неопределённым взглядом (медицинская маска скрывала половину его лица) окинул переводящего дух Родериха, похрустев при этом перчатками так, будто бы готовился к злодейскому монологу. — Не ожидал вас здесь увидеть. — Мы себя тоже не ожидали здесь увидеть, — Юльхен расстёгивала плащ, одновременно осматриваясь в квартире убитого. — Неплохие хоромы. — У сыновей банкиров редко бывают плохие, — Доктор Хаус снял перчатку с одной руки. — А кто это с вами? — Наш новый друг, Эмиль, — Юльхен немного отошла в сторону, хвастливо демонстрируя мужчине Эмиля. — Юный мастер меча и скальпеля. Доктор Хаус в несколько шагов сократил расстояние между ним и Эмилем, с интересом разглядывавшим пыль на своих сапогах. Между ними была почти незаметная разница в росте и какое-то странное напряжение. — Марк, — мужчина протянул ему свободную от перчатки руку, а другой немного спустил маску. Теперь он был похож то ли на денди, то ли на манекен из магазина медицинских халатов, но никак не на Хауса. — Великий глашатай меча и скальпеля, как будет угодно. Эмиль осторожно пожал руку и потянулся другой в карман за упаковкой перчаток. Родерих отошёл в сторону книжных полок «знакомиться с делом своими методами» на самом деле, наверняка, просто увлёкся книгами, будучи заядлым книголюбом и любителем антиквариата. — Тебе стоит познакомить нас ещё с кое-кем, — Юльхен кивками поприветствовала всех знакомых и коллег так, будто бы была на корпоративе, а не в квартире, с хозяином которой вчера жестоко разделались, а сегодня с самого утра было слишком много нежданных гостей. — Да, конечно, — Марк жестом провёл Юльхен и Эмиля за собой, не то чтобы тут можно было заблудиться, конечно, квартира была хоть и очень просторной и светлой, но скорее напоминала роскошный камерный зал, чем жилое помещение. Рояля не хватало для полного антуража. — Адольф Сименс, младший сын Ульриха Сименса, думаю, слышали. Ничего примечательного на первый взгляд, мало ли кому захотелось поживиться. Я насчитал пятнадцать ножевых, никаких следов сопротивления — попали сразу в сердце. Талантливые разбойники. «Это и без тебя в деле написано, доктор Ватсон», — хотела ответить Юльхен, но вместо этого пришлось задавать вопросы: — Вы уже тут всё перерыли? Какие-то бумаги, счета? — судя по нетронутым книгам ничего интересного они и не искали. И чем только занимались полдня, неужели думали, на кого повесить расследование? — Оставили для вас, — так Юльхен и думала. Марк виновато отвёл взгляд и склонился к трупу, рукой в перчатке повернул голову в другую сторону, демонстрируя иероглиф на шее жертвы. — Вы же за этим сюда пришли? Родерих громко чихнул, не успев прикрыть лицо рукой. Повисла длинная пауза. — На полке с Библией на пыли выписан чей-то номер, — начал он неуверенно. — Вы звонили? Кто-то из толпы безликих чёрных рубашек ответил, что уже давно дозвонились — взял профессор из университета искусств, у которого Адольф иногда брал уроки живописи. Родерих смутился, но номер на всякий случай сфотографировал. Для личных нужд. — Ну, бумажек нам и в отделе хватает, — почти добродушно ответила Юльхен после неловкой паузы. — Марк, а ты по-китайски не говоришь? Эмиль за её спиной притих ещё сильнее, чем прежде. Казалось, даже не дышал — и такое бывает на первых делах. Он побледнел, кажется сильнее, чем покойник, в цвет панелей на стенах. Молодые судмедэксперты хоть к завершению практики обычно проходят через огонь, воду и ординатуру, редко бывают готовы к первым настоящим делам. — Не говорю, — он провёл рукой по иероглифу, надавливая на шею жертвы. — Рисунок был вырезан посмертно, это я вам и до экспертизы скажу. Вообще, между нами, здесь это — пустая формальность. Куда интереснее смысл послания. — Это четыре, — Родерих неожиданно появился за их спинами с Библией в руке. Он держал её за самые края, вновь забыв о перчатках. — И пошлю на них четыре рода казней, говорит Господь: меч, чтобы убивать, и псов, чтобы терзать, и птиц небесных и зверей полевых, чтобы пожирать и истреблять. — Спасибо, Моисей, — Юльхен с звонким хлопком закрыла книгу в руках Эдельштайна. Они обменялись сосредоточенными взглядами.  — Уже успел в переводчике забить? — Гил написал. Эмиль даже оживился немного. Моисей? А, подумал. Точно. Фамилия же. Решил, что нужно бы сакцентировать внимание на другом. Наконец, осторожно подал голос: — Есть какие-то догадки? Мне кажется, Библия тут не особо… — он запнулся. Юльхен дёрнула уголком губ и едва заметно кивнула, давая понять, что полностью с ним согласна и имеет даже свои мысли на этот счёт. — Что-то из документов. Либо адрес, возможно. Вряд ли нумерация жертв, этот первый на моей памяти. Сомневаюсь, что кто-то из знакомых, очевидно, что здесь пробивать всех на предмет связи с цифрой бессмысленно. И замолчала как-то странно. Глянула на Родериха, тот нахмурился. Странные дела творятся, думал Эмиль. Не хочет высказываться в присутствии других? — Но всё равно проверить нужно. Книги те же самые, документы. Номера телефона. Очевидно, что как-то с Китаем связано. Или же нас путают, в это верится больше. Сейчас кое-что опробую. Эмо-бой, дай перчатки, мне руки оторвут, если я тут что-то облапаю, да, Эдельштайн? Эмиль опешил. Перчатконосца нашли. Потом подумал, что Родерих действительно поступил не особо умно, потянувшись к книгам голыми руками. Вытащил из кармана упаковку, вернул прежней хозяйке. Круговорот перчаток в участке. Колесо Сансары дало оборот. Та не церемонилась, разорвала упаковку и сунула её Эмилю в руки. — Юлия, — раздался взволнованный женский голос, — зажило уже? Штайльсон обернулся. Спрашивала женщина, на первый взгляд молодая, но испещрённая морщинами при дальнейшем рассмотрении, в полицейской форме и искренним беспокойством в глазах. Байльшмидт же, натягивающая уже перчатки, кивнула: — Да, шрам только остался. Вот, — и, закончив, завела волосы справа за ухо, обнажив шею, расчерченную тремя почти параллельными полосами. — Там можно было адекватно заживить, но не до этого как-то было, да и круто, смотри, как все напряглись. Женщина же покачала головой. — Что ты, что брат твой грудью на амбразуру бросаетесь, — заметив счастливую улыбку, продолжила. — В самом худшем смысле этого выражения. Но его это хоть чему-то научило, в офисе сидит. Улыбка с лица никуда не делась, даже не дрогнула. — Гил при первой же возможности со мной за компанию рванёт кого-нибудь обезвреживать, это сейчас он притворяется просто. Дочка как? Женщина вздохнула и всё же позволила себе немного расслабиться. — Хорошо дочка, книги уже сама доставать может. Скоро тебя догонит. — Да я и не убегаю, — от неожиданной и даже почти смешной шутки даже с губ хмурого Марка смешок сорвался. — Привет ей передавай. И пошла шарить по квартире. Как Эмиль заметил, прощупала всю верхнюю одежду на предмет карманов. Достала телефон, нажала кнопку сбоку. Улыбнулась своим мыслям. — А вот с этим молодым человеком, — она подошла и чуть ли не ткнула телефоном в лицо кому-то, чьего имени Эмиль ещё не знал. — Я хочу познакомиться поближе. На экране блокировки, как узнал Эмиль через несколько дней, стояло фото мальчика из мафиозных торговцев телом.