Город теней

- Ох, Ньют, мечтать не вредно, - лениво протянула Тереза. - Вот, читаю в который раз роман, который так успела полюбить. Как тут покончишь с консерватизмом? Можешь считать меня слишком скучной, но эти ценности не могут устареть. Мечтаем, мечтаем... Пытаемся создать реальность, на которой могут быть построены мои мечты... А всё без толку, ты как жевал свои... как эта хуйня называется, которую ты рассасываешь? - Не знаю... Орех вроде... Так и называется. Потом штормит, - ответил Ньют. - Ну вот, как вкидывал свои колёса, так и вкидываешь, Томми как бухал по вечерам, так и бухает. И я не лучше - рабыня домашнего очага, типичная героиня классического викторианского романа. О наших былых приключениях остаётся лишь тихо стенать и лелеять память о юношеском блеске. - Ну и хер с ним, Тереза, - промычал Ньют. - Нафиг тебе это надо? Вечно шило у тебя... Беспокойный дух ищет приключений... Встреваешь во всякие ситуации, проблемы потом из-за тебя, а мы решай... В прошлый раз на стрелу пришлось из-за тебя идти, прям законы каменных джунглей. - Все бабы как бабы, а я богиня, - Тереза надела искусственный венок на голову и вздёрнула носик. - Как троянская Елена. Хоть встряхнула вас. А то скучно живём. Всё песни да дифирамбы... Ничего такого... Боевого. - Ты всегда притягивала к себе петухов, - усмехнулся Ньют. - Да, боевых притягивала. И вас, петухов, тоже притянула, - хихикнула Тереза. - В каком это смысле? - рявкнул Ньют. - Ладно, молчу... - Тереза улыбнулась и отложила венок. - Ну правда, никуда не выбираемся, скука смертная. - Так читай книги и пиши романы... Может быть, получится работа большой ценности... Все мы знаем, что твоя могучая и деятельная душа сочетает в себе идеализм, поэзию и красоту... Именно твоя сочувствующая и справедливая душа заслуживает венка победителя, а каждое доброе деяние, содеянное тобой ради борящихся и страдающих, приносит тебе высшую славу небес к ожидающим тебя земным наградам! - с пафосом проговорил Ньют. - Ох, Ньют, твоя лесть тебя погубит... Уступчивая и льстивая душа, получающая за это одолжение со стороны влиятельных особ... Как часто ты инстинктивно знаешь, как втереться ко мне в доверие, после чего совершенно эгоистически потребить мои энергию и финансы... Типично для членства в мафии. Да, блядь... Высшая слава небес... Хоть бы ты, Ньют, в кои-то веки поступил по совести и сочинил стихотворение, мне посвящённое... Может быть, когда-нибудь смогу тебя на это вдохновить... - Типа чтобы я смотрел на тебя как паж на королеву... Ой, Тереза, ты такая Тереза... - Хотела бы я обладать исключительным умом и большим сердцем, - мечтательно протянула девушка. - Достаточно большим, чтобы развиваться самой и помочь развитию других... Прекрасный отрывок, тебе не кажется?.. Строгий идеал, грустный и чистый, как сон... "...— Друг мой! — воскликнула она. — Не брани; не проклинай меня! Лучше поцелуй меня покрепче, чтобы разрумянить мои побелевшие щеки. Пусть твой поцелуй будет жертвенным огнем на устах Исайи; и пусть господь не покарает нас за то, что мы усомнились в его помощи. Поспешно накинув на голову косынку, она схватила ноты и, увлекая за собой растерявшегося возлюбленного, побежала с ним к церкви Мендиканти. Церковь была уже битком набита поклонниками прекрасной музыки Порпоры. Андзолето ни жив ни мертв направился к графу, который заранее условился встретиться с ним здесь, а Консуэло поднялась на хоры. Хористки уже стояли в боевой готовности, а профессор ждал у пюпитра. Консуэло и не подозревала, что с того места, где сидел граф, прекрасно виден хор и что он, не спуская глаз, следит за каждым ее движением.Но лица ее он еще не мог разглядеть: придя, она тотчас опустилась на колени и, закрыв лицо руками, начала горячо молиться. «Господи, — шептала она, — ты знаешь, что я прошу возвысить меня, не стремясь при этом унизить моих соперниц. Ты знаешь также, что, посвящая себя миру и светскому искусству, я не хочу забыть тебя, не хочу вести порочной жизни. Тебе известно, что в душе моей нет тщеславия, и я молю поддержать меня, облагородить звук моего голоса и придать ему проникновенность, когда я буду петь хвалу тебе, лишь ради того, чтобы соединиться с тем, кого мне позволила любить моя мать, чтобы никогда не расставаться с ним, дать ему радость и счастье».Когда раздались первые аккорды оркестра, призывавшие Консуэло занять свое место, она медленно поднялась с колен, косынка ее сползла на плечи, — тут граф и Андзолето, полные нетерпения и беспокойства, наконец смогли увидеть ее. Но что за чудесное превращение свершилось с этой юной девушкой, еще за минуту перед тем такой бледной, подавленной, усталой, испуганной! Вокруг ее высокого лба, казалось, реяло небесное сияние; нежная истома была разлита по благородному, спокойному и ясному лицу. В ее безмятежном взгляде не видно было жажды успеха. Во всем ее существе чувствовалось что-то серьезное, глубокое, таинственное, что трогало и внушало уважение. — Мужайся, дочь моя, — шепнул ей профессор, — ты будешь исполнять творение великого композитора в его присутствии; он здесь и будет слушать тебя. — Кто, Марчелло? — спросила удивленная Консуэло, видя, что профессор кладет на пюпитр псалмы Марчелло. — Да, Марчелло. А ты пой, как всегда, не лучше и не хуже, и все будет прекрасно. В самом деле, Марчелло, который в это время доживал последний год своей жизни, приехал проститься с родной Венецией, которую он трижды прославил — и как композитор, и как писатель, и как государственный деятель. Он выказал много внимания Порпоре, который и попросил именитого гостя прослушать его учениц. Профессор, желая сделать сюрприз маститому композитору, поставил первым номером его великолепный псалом «I cieli immensi narrano», который Консуэло исполняла в совершенстве. Ни одно произведение не могло более гармонировать с религиозным экстазом, которым была полна в эту минуту благородная душа девушки. Как только Консуэло пробежала глазами первую строчку этого широкого, захватывающего песнопения, она перенеслась в другой мир. Позабыв о графе, о злобствующих соперницах, о самом Андзолето, она помнила только о боге и о Марчелло. В композиторе она видела посредника между собою и этими сияющими небесами, славу которых она готовилась воспеть. Мог ли сюжет быть прекраснее, могла ли быть возвышеннее идея! I cieli immensi narrano Del grande Iddio la gloria II firmamento lucido» All'universo annunzia, Quanto sieno mirabili Delia sua destra le opere * Восхитительный румянец залил ее щеки, священный огонь зажегся в больших черных глазах, и под сводами церкви раздался ее неподражаемый голос, чистый, могучий, величественный, — голос, который мог исходить только от существа, обладающего исключительным умом и большим сердцем. После нескольких тактов сладостные слезы хлынули из глаз Марчелло. Граф, не будучи в силах совладать с волнением, воскликнул: — Клянусь богом, эта женщина прекрасна! Это святая Цецилия, святая Тереза, святая Консуэло! Это олицетворение поэзии, музыки, веры! У Андзолето подкашивались ноги, он еле стоял, судорожно сжимая руками решетку возвышения, пока наконец, задыхаясь, близкий к обмороку, не опустился на стул, опьяненный радостью и гордостью.Лишь уважение к святому месту удерживало многочисленных любителей и толпу, наполнявшую церковь, от бурных аплодисментов, уместных в театре. У графа не хватило терпения дождаться конца службы, и он поднялся на хоры, чтобы выразить свой восторг Порпоре и Консуэло. Еще во время богослужения, пока духовенство читало молитвы, Консуэло попросили подняться на возвышение, где сидели граф и Марчелло. Композитор пожелал поблагодарить ее и выразить ей свои чувства. Он был еще так взволнован, что едва мог говорить. — Дочь моя, — начал он прерывающимся голосом, — прими благодарность и благословение умирающего. Ты в один миг заставила меня забыть целые годы смертельных мук. Когда я слушал тебя, мне казалось, что со мной случилось чудо и непрестанно терзающая меня жестокая боль исчезла навсегда. Если ангелы на небесах поют, как ты, я жажду покинуть землю, чтобы вкусить вечное наслаждение, которое я познал благодаря тебе. Благословляю тебя, дитя мое! Будь счастлива в этом мире, как ты этого заслуживаешь. Я слышал Фаустину, Романину, Куццони, всех самых великих певиц мира; они не стоят твоего мизинца. Тебе суждено дать людям то, чего они еще никогда не слыхали, тебе суждено заставить их почувствовать то, чего до сих пор не чувствовал еще ни один человек! Подавленная, словно уничтоженная этой высокой похвалой, Консуэло низко склонилась, как если бы намеревалась встать на колени, и, не будучи в состоянии вымолвить ни слова, только поднесла к губам мертвенно-бледную руку великого старца, но, поднимаясь, она кинула на Андзолето взгляд, который, казалось, говорил ему: «Неблагодарный, и ты не разгадал меня!» ________________________ * Безмерное небо глаголет Творца-вседержителя славу; И свод лучезарный вещает По всей беспредельной вселенной О том, как велики и дивны Деянья Господней десницы (итал.).