Над пропастью и океаном.

Через некоторое время Уилл смог вернуться к своим прежним занятиям. Он понимал, что та часть его бессмертной души, связанная с братом никогда не сможет восстановиться, в отличии от выжженнного некогда глаза. Но нужно жить дальше. Не об этом ли просил его Билл? Ламаник постоянно находился рядом: касался его, зарывался рукой в платиновые пряди, гладил по руке, а если поблизости не было Анабель — целовал. Уиллу было больно. Каждое прикосновение, жест, улыбка мальчишки, выжигались на подкорке, и проявлялись бессонными ночами, когда он лежал в своей холодной постели, лаская себя под звуки громких стонов этажом выше. Ему казалось что он всего лишь игрушка. Ведь Сайфер понял ещё давно, ещё когда он смотрел на близнецов занимающихся любовью, что у Ламаника есть лишь одна слабость. Единственное, чем он дорожил — была его сестра. Но не демон. Да, теперь Ламаник обязан быть его покровителем, но что с того? Разве покровительство подразумевает то, что мальчишка ловко перепрыгнет в объятия демона, сделав ручкой своей сестричке-истеричке? Ей это точно не понравится. И тогда Пайнсу придётся сделать нелегкий выбор. Хотя почему это придётся? Он делает это уже сейчас, разрываясь между сестрой и возлюбленным. Как все это запутано. Сайфер до сих пор не смог оправиться до конца, после смерти брата. А теперь ещё и это. — Детка, ты любишь меня? — Да Мэй, ты прекрасно это знаешь. Анабель поджала пухлые губки, и приподняв подбородок брата, заглянула ему в глаза. — Тогда поцелуй меня. — Прямо сейчас? — Да. — прошептала шатенка, забираясь брату на колени. — Я хочу, что бы он видел. Ламаник посмотрел на бесстрастного Уилла, уткнувшенося в очередную книгу. Их взгляды встретились. У демона глаза голубые как небо ясным утром. С тонким вертикальным зрачком. Сколько же в них боли. Ламаник зажмурился и приник своими губами, к опостылевшим губам сестры. Как ему сейчас хотелось целовать совсем другие губы. Как хотелось, что бы чужой, змеиный язык ласкал нёбо. Анабель сладко стонет ему в рот, и обвивает руками ещё крепче. Как хочется слышать чужой, звонкий и слегка металлический голос. Как хочется… Что бы на её месте был Уилл. Сестра уже расстегивает ему ширинку, а Ламаник смотрит на худую спину, удаляющегося демона. Почему ему так больно? — Детка, я сказал что настоящая любовь не чувствует страха, она бессмертна. Я так люблю тебя. Я просто…разваливаюсь на части. Прикосновение твоей настоящей любви, это как будто небеса приходят на место чего-то злого. Пожалуйста, я не могу больше смотреть на то как ты плачешь. Дай мне время, я что-нибудь придумаю. — твердит Ламаник, закусывая губу и отводя взгляд от голубых глаз Уилла. Тот конечно же все понимает. Он позволяет Пайнсу долго целовать себя, он позволяет себе дрожь в коленях, он позволяет себе тихо застонать. Эта боль такая сладкая и тягучая — как сироп. На вкус как губы мальчишки. Вилли, когда же ты стал мазохистом? «Настоящая любовь, это как улыбаться, когда тебя ведут на расстрел. Но ты продолжаешь стоять смирно.» *** Ламаник стоял в комнате сестры, нервно перебирая руками. Она хотела серьёзно поговорить. Неужели узнала? Догадалась? Пайнс повернулся к окну. Если сестра решит убить Уилла, он сделает все, что бы этого не произошло. Все, кроме убийства Анабель. Ламаник уже не питал к ней тех чувств что раньше. О боги, как они хотели друг друга, ещё когда дядя был жив! Но он почему то не может с ней покончить. Ему казалось что он её любил. А теперь он каждую ночь, лжет. Лживо стонет. Капает себе в чай странных капель, прежде чем войти в её спальню. Лжет ей. Лжет себе. Он так устал. Почему он просто не может убить её? — Детка, мне кажется наши отношения стали прохладнее. Я хочу уехать, что бы мы отдохнули друг от друга. О, милый, это всего лишь на день! Завтра же я вернусь. Ламаник вышел из спальни, и спустившись вниз рассмеялся. Целый день только он и Уилл. Боги, как хорошо. Наверное он зацелует этого глупого демона до смерти!