Разминка

Юра вернулся с тренировки позже обычного: пробрался в квартиру почти бесшумно, юркнул на кухню, включив электрический чайник, и закрылся в ванной. Отабек его приход заметил случайно, уже когда снял наушники. Тихий плеск воды, свет в ванной и горячий чайник сдали Юру с потрохами, позволив Отабеку восстановить картину. «Наверное, настроение у него дерьмовое», — заключил Отабек и принялся заваривать чай с бергамотом. Ему до чёртиков хотелось сунуться к Юре в ванную, посмотреть на него, полапать его, а потом уже расспросить, почему прокрался как мышка, но инстинкт самосохранения и опыт велел не лезть. Юра выйдет позже расслабленный и податливый, и вот тогда-то Отабек его сцапает. А пока — лучше сосредоточиться на чае, а не порнографичных картинках в своей голове. Юра вышел как раз вовремя: чай уже был разлит по чашкам, но не успел остыть. — Ммм, — только и промычал он, усевшись за кухонный стол и подтянув к себе чашку. Его мокрые, плохо вытертые волосы падали на лоб, липли к щекам и шее. Отабеку захотелось схватить полотенце и высушить их как следует. Он только вздохнул, усаживаясь напротив. — Не голодный? — Не-а, — помотал головой Юра. Он был непривычно тихим, и это начинало раздражать. Беспокоить, конечно, больше. — Устал? — Да я на ногах еле стою, — фыркнул Юра, мол, обычное дело. Но чашка в его руке подозрительно дрогнула и прямого взгляда Юра не выдержал — отвёл глаза. Они ещё притирались в быту. Не столько друг к другу, сколько вообще к чужому присутствию — оба привыкли быть одиночками, и переключиться оказалось сложно. Все их кратковременные встречи прежде, всё безумие первой любви, замешанной на дружбе, уважении и восхищении, меркло перед такой близостью. Юра пил чай, занавесив лицо мокрой чёлкой, а Отабеку хотелось сгрести его в охапку и вытрясти, что случилось. Вместо этого Отабек зашёл на второй круг терпеливого допроса: — Яков гонял? — Да как обычно, — отмахнулся Юра. Что могло означать «гонял до посинения», «гонял с катка, чтобы не перетруждался» или «гонял за своенравность» в равной степени. Насколько Отабек мог судить по тем немногим тренировкам Юры, на которых бывал — обычно эти три элемента образовывали комбо. С допросом у Отабека не складывалось: глядя на такого уставшего, но оттого ещё более одомашненного Юру, ему не очень-то хотелось спрашивать. Юра как раз накатывал новую произвольную программу, и Отабек прекрасно знал, как сложно ему приходится. Он смог вырваться в Питер на две недели только благодаря тому, что за программой для его собственной произволки они с тренером обратились к питерскому хореографу. И даже несмотря на непривычную обстановку он всё равно упахивался меньше, чем Юра. В домашней одежде — коротковатой футболке с любимым принтом тигра и мягких серых штанах — Юра всё ещё казался ему вопиюще прекрасным. На контрасте с повседневной его бронёй из широких толстовок, узких штанов, вечных капюшонов и — парадной — костюмов для выступления, Отабек всякий раз млел. Вот и сейчас, забив на ленные разговоры, он просто смотрел, впитывая в себя этот образ. Юра, заметив, тоже стал смотреть — вызывающе и дерзко, нарочито громко прихлёбывая чай. «Где-то накосячил», — понял Отабек и не сдержал ухмылки. Косячил Юра часто и со вкусом, особенно вне катка, и Отабек не всегда мог предсказать, что будет на этот раз. — Спасибо, — сказал Юра, отлепившись от опустевшей чашки. Отабек внимательно смотрел, как Юра тяжело встаёт из-за стола, едва заметно морщится, просовывая ноги поглубже в свои домашние тапочки. Поступь его тоже была тяжёлой, как будто идти было как минимум неприятно. — Попался, — беззвучно сказал Отабек и пошёл следом за ним, в комнату. — Показывай, что с ногами, — только и сказал Отабек. Юра зло на него зыркнул, сел на кровать и послушно стянул тапки — рано или поздно всё равно пришлось бы снимать. Ноги Юры определённо не были в порядке: растёртые до крови местах в пяти каждая, с сочащейся сукровицей на ранках — Юра распарил их, и корочка ещё не успела нарасти. Обычно, насколько мог судить Отабек по тому, что видел, у Юры с коньками проблем не было. — Но почему? Ещё вчера… Вчера ноги Юры были в порядке, Отабек разминал его стопы после тренировки — они гудели, но не более того. Такие ссадины могут появиться только от неудобной обуви или… — Ты в чём тренировался, а? Юра, помявшись, признался: — В новых, рано или поздно придётся. Я решил не откладывать, да и всё. Юра не врал, но и не договаривал. Они оба знали, как нужно разнашивать коньки по уму, как ценна уже разбитая, затасканная родная обувь и как сложно притираться к новой. Если делать всё постепенно, то можно перескочить в новую пару почти безболезненно. — И откатал в них всю тренировку? Ты дурак? Юра вспыхнул, как лампочка, фыркнул зло, но рта не раскрыл — Отабек был, чёрт возьми, прав. Они оба не хотели ругаться — был бы повод, но и оставлять всё вот так Отабек не хотел. Вздохнув, он подобрался поближе, опустился на колени у ног Юры и аккуратно обхватил пальцами тонкую щиколотку. Все потёртости — на подъёме и пальцах, на косточке и у пятки — чисто. — Юр, ну нахера? Завтра и в старых плохо будет. Юра вздрогнул под его прикосновением, резко и шумно втянул воздух. Не от дискомфорта, Отабек не коснулся ни одной ранки, он ни за что бы не причинил ему боль. Ноги Плисецкого — тайная слабость их обоих. Юра боялся щекотки и млел от осторожных прикосновений к стопам, стонал вслух, когда Отабек делал ему массаж на грани выворачивания суставов и никогда, никогда бы не признался вслух, что у него при этом встаёт. Но Отабеку и не нужны его признания, чтобы замечать и пользоваться моментом. — Сам знаешь, надо по чуть-чуть, а не одним махом. Чего тебе неймётся, а? Иногда Отабеку становилось стыдно за себя. За то, как мягко звучал его голос, когда он должен был на Юру ругаться, как он таял в его присутствии, как опускал все свои разводные мосты, обесценивая возведённые от всего мира стены. Вот и сейчас от накатившей нежности щемило в груди, и он даже знать не хотел, как выглядит со стороны — у ног Юры, податливый и покорный. — Это твой подарок. Мне хотелось поскорее кататься в коньках от тебя. Отабек знал, конечно, он сразу понял, почему Юра сделал такую глупость. Но всё-таки не верил, что Юра признается вслух. Его слова засадили под дых больно и сладко, Отабеку захотелось смеяться («Не я один вляпался по уши, хорошо-то как!») и отвесить Юре оплеуху — за то, что совсем башкой не думал. И не давал думать ему. Стопы у Юры небольшие, аккуратные: сорок первый размер, длинные пальцы и ухоженные ногти. Загрубевшие от коньков подушечки пальцев и пятка, высокий подъём и острая косточка — Отабеку всякий раз хотелось возвести этим ногам алтарь, но, если быть честным до конца, лучше уж Юрию Плисецкому целиком. Вместо этого Отабек наклонился и поцеловал свод стопы — под тонкой как пергамент, сухой кожей шарахал пульс, он ощутил этот грохот губами. И языком. Юра крупно вздрогнул всем телом, охнул и продолжил пялиться — Отабек чувствовал его огненный взгляд макушкой, но не мог оторваться от ног. Он старательно обходил покрасневшие отметины, целовал и вылизывал вокруг, не касаясь даже периметра. Одна из ранок кровила, и Отабек не задумываясь слизал красные капли со здоровой кожи. Во рту стало солоно и горько. — Бек, ну извини, — попросил вдруг Юра, и непонятно было, с чего он вдруг вспомнил, как извиняться. Но вина в его голосе — чистая и концентрированная, большая, чем он должен чувствовать. Ничего страшного не случилось. Просто они оба немного двинулись друг на друге и творили хер пойми что. Юра — накатывал свою безумную произвольную в совершенно новых коньках, а Отабек полгода перед этим мучал Фельцмана, узнавая, какие коньки нужны, после — доставал мастеров деталями заказа, придирками (подклад — только тигриной расцветки, нет, не леопардовой), и дрожащими руками вручал подарок Юре. Он сделал всё, чтобы коньки были идеальными, но они не могли быть удобными на первых порах. Отабек подтянулся выше, уткнулся носом в острые коленки — три синяка на правом, один, но внушительный, на левом. Захотелось умереть вот так, обняв его ноги, только не осознавать дальше всю глубину дна, на которое они оба провалились. «Нельзя так зависеть от кого-то», — напоминал он себе раз за разом. Это не помогало, больше нет. — Что завтра будешь делать? — Яков запретил надевать коньки, буду скакать в чешках у Лилии. Это первая половина дня. Голос его был расстроенным и усталым. Пальцы, скользнувшие по загривку — горячими, нежными. Через неделю Отабек уедет из Питера с законченной программой и в сотый раз склеенным сердцем. Вот только не будь у него Юры — нечего бы было беречь. — Я тоже освобожусь после двух. Удачно, да? Отабек поднял лицо, напоролся на улыбку Юры — такую бесконечно счастливую, что сердце ёкнуло. — Пойдём гулять? — Поездим по городу, — поправил его Отабек. Он уже присмотрел себе байк на сайте проката — охуенный байк, почти как тот, на котором он рисовался в Барселоне два года назад. — Да, после Лилии — только ездить, — хмыкнул Юра, подаваясь ближе. — Не злишься больше? Отабеку немедленно захотелось его придушить, но поцеловать — сильнее. — Злюсь, — выдохнул Отабек ему в губы и укусил. Врал, конечно. Злиться на Юру, влипшего по уши так же, как он сам, не получалось. В конце концов, у них был стратегический запас пластырей и антисептика, а с дурью в головах Отабек воевать привык.