Разминка

— Бе-е-ек, а что ты будешь делать, когда возьмёшь золото? Юра не говорит «если» и правильно делает. Отабек собирается рвать и драть на предстоящем Чемпионате Четырёх Континентов, и никто ему в этом не соперник. Потому что Юрка приедет за него болеть, прямо у бортика — так они договорились. Потому что после пролёта в финале Гран-при это золото, чёрт возьми, по-настоящему важно. У Отабека есть гордость и самоуважение. И он не из тех, кто опускает руки или, наоборот, готов не опускать их вечно даже не получая отдачи. Он из тех, кто рано или поздно добивается результата. Юрка такой же с той лишь разницей, что добивается всего быстрее, но это не повод для зависти. Совсем нет. — Мы будем. Мы будем отмечать, вот увидишь. Юра смеётся — не издевательски, а искренне и очень тепло. Они ведь договорились, значит, так и будет. Его золотая медаль тускло блестит на подушке — Юра уже смог стащить её с шеи, но всё ещё не в силах с ней расстаться. То и дело тянется руками, дёргает за ленту, как будто поверить не может в то, что настоящая. Отабека это забавляет. Он-то знал, точно знал, что Юра отвоюет её у них всех. Эта победа для Юры была глубоко личной, выстраданной, и тем сильнее Отабек удивился, когда ему позволили к ней прикоснуться. После объявления окончательных результатов он не понял даже, как Юра оказался в кольце его рук — зарёванный и растрёпанный, уставший, счастливый до икоты. А потом, уже после награждения и интервью, Юра попросил прийти к нему, и Отабек, конечно, пришёл. И теперь не хочет уходить. — А потом на мировом мы всех порвём, — ухмыляется Юра. Глаза его горят. Отабеку не хочется думать о вернувшемся Никифорове, о непредсказуемом Юри Кацуки, о Жан-Жаке, обещавшем реванш (даже с бронзовой медалью он считал проигравшим себя), и про остальных тоже не хочется. — И друг друга? — спрашивает Отабек не всерьёз. Если Юра не ошибётся, то шансов на золото у Отабека нет — это он понимает прекрасно. Но он не хочет, чтобы Юра ошибался — лучше уж в этом сезоне без золота, а в следующем он что-нибудь придумает. Прыгнет четыре четверных, отточит дорожки, сможет в артистизм, сделает невозможное, чтобы обойти всех, даже Юру. По-честному, чисто. — Нет, — неуверенно отвечает Юра и хмурится. — Да? Это другое! Он ворчит, дуется, а Отабеку хочется смеяться — никогда ещё ему не хотелось смеяться так много. То ли нервное, то ли дело в Юре. Выходя на лёд, Юра всегда хочет только победы, и Отабек тоже. В спорте нет места дружбе и мягкости, нет места поддержке в момент, когда выступаешь сам. Зато есть много других моментов, и теперь Отабек знает, как это — радоваться чужой победе. Юре ещё предстоит это открытие, но он уже к нему готов. — Я буду болеть за тебя всё время, пока не на льду. Никогда ещё Отабек не говорил вслух всё, что думает. Зато с Юрой его откровенность срабатывает: он перестаёт дуться, укладывается макушкой на колени и смотрит широко распахнутыми глазищами. В них можно прочесть «я тоже», но вслух он так и не говорит. Отабеку не нужны слова, чтобы его слышать. — А потом будет новый сезон, новые программы… ты не думал ещё? Я бы хотел что-то типа мэднесса, чтобы охуели все. — Думал. Пока не решил ничего, рано, — признаётся Отабек. — С хореографией сложно, я не всё могу вытянуть, так что подбирать приходится долго. — Ух, Лилия бы с тебя шкуру спустила, а вытянул бы. Хочешь, поговорю? Предложение лестное, вряд ли Юрка всерьёз — поговорить он, конечно, может, но станут ли слушать? Материал для примы Большого театра из Отабека хреновый. Он так и говорит, не подбирая выражений. — Да ну тебя, дурак! — Юра возмущённо тыкает его кулаком в плечо. — Да она такое может! И ты можешь, всё прибедняешься. Не всем же бильман делать, нормальная у тебя растяжка… — Я поговорю с тренером и тогда обсудим, — пожимает он плечами, не желая спорить. Слышать комплименты от Юры — приятно и чуть неловко, как будто сам напросился. — Или тренера ты мне тоже хочешь поменять? Юра тыкает его кулаком второй раз — в солнечное сплетение, легонько, но Отабек картинно сгибается пополам, мазнув носом Юрке по щеке. — Только тебя Якову не хватало, и так Никифоров вернулся, мудак, ещё и Кацудона перетащит на наш лёд. Грёбаный цирк, блядь, уже предвкушаю! Ругательства отчего-то не кажутся грозными и злыми — Юра хорохорится, показательно психует, но точно доволен. Он рад, что Кацуки остался, Отабек видел, как они обнимались на пьедестале: быстро, неловко и душевно. Наверное, Юра рад и возвращению Никифорова, он сильный соперник и наконец-то Юра знал, каким оружием с ним сражаться. Хоть его возвращение и вилами по воде писано. — А было бы круто, — говорит вдруг Юра мечтательно. — Переехал бы в Питер. Мог бы у меня жить, Яков уже подыскал квартиру — маленькая, но ничего такая. Снимать дешевле, хотя один фиг — федерация оплачивает. Отабек представляет съемную квартирку со свежим простецким ремонтом, маленькой кухней и двумя кроватями в единственной комнате. С Юркой на той самой кухне — сонным или бодрым до неприличия, растрёпанным или аккуратно заплетённым, с чашкой чая в руках или с полотенцем на плечах. И так ему хорошо стало от одной картинки, что реальность как-то поблекла. Расклеиться он себе не позволил. — Нет, Юр, не хочу уезжать. Только вернулся к себе, ты знаешь. — Патрио-о-от, — тянет Юра насмешливо и треплет его волосы. Отабек бы, может, разозлился, если бы не прикосновение. Если бы не звучало так ласково. — Я не очень понимаю, но представить могу. И у меня дед рядом совсем, а всё равно — тоска. А ты то в США, то в Канаде… — И это тоже. Юра правда его понимает, и это греет. Удивительно, но все пять лет с их первой встречи Отабек не сомневался: поймёт. — Хотя было бы здорово. Может, когда-нибудь потом? — всё-таки сказал Отабек. Можно ведь помечтать? — Ага, лет через пять. Я подожду, — хмыкнул Юра. — Главное, к Витьке не иди, он такого ученика не заслуживает. Они засмеялись одновременно, представив, скорее всего, одно и то же — Никифорова в шляпе, целующего конёк Отабеку. Ужасно, хотя в общем-то Виктор не был так уж плох, и даже имел шансы заделаться неплохим тренером. Но свои коньки Отабек бы ему целовать не позволил. Да и Кацуки тоже бы не позволил, а значит, коньки в безопасности. — Приедешь как-нибудь? Хотя бы на пару дней, Питер покажу. Отказываться от таких предложений — глупо, а Отабек не дурак. — Обязательно, можно летом вырваться. А потом ты — ко мне. — Замётано. Юра щурится сонно, устало, и Отабек тоже чувствует себя вымотанным. Завтра ещё катать показательные, а все силы остались на льду. Но сейчас, с уплывшей в последний момент медалью, в чужом номере, с головой Юрки на коленях, он чувствует себя счастливым до неприличия. Они говорят о совместном будущем так, будто само собой разумеется — ничего не разлучит, никогда не разойдутся. Отабек в это верит даже мысленно внося поправки романтического толка. Он уже вмазался в Юру Плисецкого, ещё глядя на его произвольную — вмазался, и совсем не хочет сопротивляться неизбежному. А там — время покажет, а Отабек сделает всё, чтобы добиться своего. Пять лет восхищения, сколько-то лет дружбы, так и до любви дойдёт. — А потом, когда закончишь, тренером станешь? — Наверное. Скорее всего, мне нравится работать с детьми. В Казахстане как раз подъём. — Ещё бы, наконец-то у них… ты. А я не решил ещё. — Успеется. Отабек не говорит «мал ещё», потому что это не так: Юра повзрослел за три дня в Барселоне как некоторые люди за всю жизнь не взрослеют. Он толковый парень, не глупый и не пропадёт. Отабек ему в этом поможет. Лоб у Юры тёплый, сухой. Растрёпанные волосы щекочут руку Отабека, и он улыбается. Приятно. Юра зевает, показывая идеально ровный ряд зубов, закрывает глаза. Уже засыпая, бормочет: — Жили они долго и счастливо, и умерли в один день. Отабек едва сдерживает смех — так метко попал Юра в цель, но не хочет мешать сну. Он просто посидит ещё чуть-чуть и помечтает. А когда-нибудь мечты станут реальностью. Даже если не точно по их с Юрой плану — пусть.