Дереализация

Знакомый холод Канады неприятно взбудоражил рецепторы, вызывая у Гэвина судорожный вздох. Легкая дрожь и нервное постукивание челюстей вполне понятно намекали ему о том, что стоило одеться потепле, вне зависимости от его любви к холоду. Но так или иначе, он не стал натягивать перчатки и утыкаться в подаренным когда-то братом шарф. Холод дружески касался его оголенной шеи. Гэвин нервно вдохнул полный химикатов воздух и поспешил за Камски, надеясь, что мать не будет приставать к нему с разными вопросами и просьбами. Элайджа всячески пытался подбодрить брата, несмотря на собственную нервозность. Но было совершено очевидно, что никакие ободрения не могли сгладить то, что они оба чувствовали. В последний раз, когда Гэвин, не прощаясь с родными, исчез из отчего дома, произошел страшный скандал. Гэвин до сих пор помнит этот разговор. Тогда он был вынужден взять академ в институте из-за внезапного обострения ментальных расстройств. Он жил в бесконечных панических атаках, страшной бессонности, поглощении своей крови и саморазрушения. Его отношения с семьёй уже приближались к точке невозврата. Одногрупники, к собственному удивлению, приняли его, но ощущение всеобщего отчуждения не исчезало. Учеба давалась с непосильным трудом, любые труды оборачивались нулевым результатом. Пачки сигарет на день уже не хватало, алкоголь лишь все усугублял. Место в общежитие выбить он так и не смог, в результате чего он был вынужден продолжать бытовать рядом с матерью. Он знал, как отреагирует мать после того, как правда раскроется. Он не мог целый год пролежать на кровати и истязать себя за слабость и слабохарактерность незамеченным. Узнав о том, что Гэвин взял академ, миссис Рид начала в весьма грубой форме спрашивать его о причинах, которые были ей не нужны, о его дальнейших планах, которые не были ей интересны, и о том, сколько еще он планирует сидеть на ее шее. Парень знал, что бить его уже никто не будет, ибо он давно уже вырос с того момента, когда не мог дать сдачи, хотя, в любом случае он не мог дать сдачи своей матери. Ответы застряли в глотке, уверенность в себе растворилась в чужой ненависти. Он весь исчез. И ничего больше не осталось. Ни надежд на семью, ни веры в их и своё неодинокое будущее. Он окончательно потерял веру в то, что они больше, чем сожители, что они семья. Тот скандал уже не мог закончиться очередной пассивной агрессией со стороны Рида и новыми мотивами его матери и брата отстраниться от него еще сильнее. Они дошли до своей точки кипения. Гэвин это чувствовал, он понимал, что он уже не может их обременять и жить с ними так, как они жили в течение двадцати лет. Он просто собрал свои вещи и, пока никого не было дома, ушел из дома, за три дня до этого купив билет в город, в который они никогда бы не осмелились приехать. Каково же было его разочарование, когда брат спустя год посетил его, неумело пытаясь вести с ним диалог. Просил вернуться домой, восстановиться в университете, продолжать общаться с одногруппниками и семьей и в принципе продолжать жить обычной жизнью. И какого же было разочарование Элайджи, когда младший брат послал его на три буквы и закрыл перед ним дверь. Гэвин всегда его слушался. Он всегда слушался мать. Он всегда пытался угодить им, жертвуя качеством своей жизни и независимостью. Но он никогда не чувствовал при этом обратной связи. Даже сейчас, сев на любимый автобус, он не чувствовал рядом с собой брата и не чувствовал какой-либо ностальгии от вида, что рисовался за окном. Знакомые дома, давно забытая школа, одинокие скамейки и деревья — все это уже давно перестало быть чем-то родным. Весь город стал ему чужим. Ведь именно в нем жили те люди, что усердно всю жизнь пытались его уничтожить. — Гэв, — Рид незаинтересовано снял один наушник. — Ты так и не ответил… Почему ты ушел? — Гэвин изогнул бровь, все это время думая, что ответ был очевиден. — Из универа или из дома? — Оба варианта, — он поджал губы, языком касаясь соленого рубца на внутренней стороне губы. Он не знал, что Элайджа настолько был занят самим собой, что не удосужился даже поразмыслить об этом. Разумеется, он даже не догадывался о том, сколько гипотез его брат строил и насколько сильно скучал по своему младшему братику. — Ну, у меня были некоторые трудности в учебе и общении с людьми, — Камски решил не озвучивать свою мысль о том, что все студенты испытывают некоторые трудности, но не все из-за этого уходят из университета. — А из дома ушел после скандала. Я не мог больше принимать ту мысль, что мы перестали быть родными людьми, — тихо проговорил Гэвин, окончательно загоняя Элая в недоумение. — В смысле «перестали быть родными»? — он догадывался, что брат не лучшего мнения о них, но чтобы тот доходил до такой мысли… Это звучало дико. — Гэвин, что бы ни происходило, что бы ты ни думал и где бы от нас ни прятался, — Рид хмыкнул, криво ухмыльнувшись, — мы все равно остаемся семьей. Ты, я, мама — мы семья, Гэв. И мы неизменно беспокоимся о тебе. «Обо мне или о том, что бы я ненароком не стал паразитом?» — Гэвин не был с ним согласен и решил не продолжать диалог. Он снова надел наушники, скрываясь от истины, что нередко подталкивало его к импульсивным решениям. Элайджа также решил не вытягивать брата на разговор. Даже он, весьма терпеливый и деликатный, потерял всякое терпение. С таким пренебрежением смиряться он не собирался.

***

— Дети мои! — миссис Рид благодушно раскрыла объятья для обоих, принимая в свои руки обоих. — Я так скучала по вам! — она быстро расцеловала их щеки, неохотно опуская братьев. — Как вы? — Элайджа расплылся в искренней улыбке, искоса взглянув на младшего: у того даже улыбка давалась с трудом. Он почти не моргал и не дышал, ноги подрагивали от желания сбежать из этого места и никогда сюда не возвращаться. Раньше Камски не замечал подобного, но после недавнего он впервые смог так отчетливо увидеть его отторжение. — Все хорошо, мам, — он за плечо притянул Рида поближе к порогу их дома. — Вот, смог вернуть нашего малыша домой, — смех матери граничил с истерикой. Она выглядела безумно счастливой. Не видя своего сына, не слыша от него новостей и не получая ответов на сообщения, она совсем изголодалась по материнскому инстинкту. Из глаз просачивались слёзы. Она действительно была ужасно рада видеть своего сына. Гэвин неуверенно поддался вперед, когда мать снова раскрыла для него свои объятья. — Иди ко мне, родной, иди сюда, — он прижилась к его груди, плача навзрыд. — Куда же ты делся? Почему не отвечал на сообщения? Дорогой, любимый, — Гэвин неловко отбивал по её широкой спине сбивчатый ритм, чувствуя себя не в своей тарелке. Впрочем, он не был особо удивлен. Все же, как никак, но она была его матерью, а он, так или иначе, был ее ребенком. И они не виделись не менее пяти лет. Всё-таки он сам чувствовал облегчение. Его реально ждали? По нему скучали? Неужели это возможно? Гэвин молча слушал мать, обнимая в ответ и всеми силами сдерживая себя от побега. Вскоре, она отошла, вытирая рукавом кофты слезы и пропуская детей в дом. Первым делом она пригласила их на кухню, заранее вскипятив чайник. Семья села за небольшой столик. Миссис Рид беспрестанно о чём-то говорила, рассказывала разные истории, Элайджа внимательно слушал, временами что-то отвечая и задавая вопросы. А Гэвин молчал. Он не мог влиться в диалог. Его словно сковали невидимые цепи. Внутренний барьер был слишком крепок, отсутствие всяких отношений было слишком четким. Он не чувствовал уюта, не мог ощутить семейное тепло. Их силуэты постепенно тускнели, обращаясь в плоские фигуры. Неприятные воспоминания грубо искажали реальность. В один момент он просто не выдержал нагнетания. Поднявшись на ноги, он тихо извинился и вышел из дома, выбегая на улицу. Сжимая зубами коричневый фильтр, он судорожно чиркал зажигалкой в попытках разжечь огонь. Он даже не заметил, как к нему осторожно приблизился Элайджа по-джентельменски поджигая его сигарету. — Мерси, — небрежно поблагодарил Гэвин, порывисто выдыхая дым. — Ага, — Камски тоже прикурил, медленно затягиваясь и также медленно выдыхая. — Дискомфортно? — Гэвин раздражено повел плечами. — Нормально. — Я же всё вижу, — возвразил Элайджа, снова вдыхая едкий дым. Гэвин сплюнул на тротуар, тем самым выражая своё мнение о всем происходящим. — Да, мне неприятно, — выдавил Рид, подавляя страшное желание потушить сигарету о запястье. — Почему? — Элай, — Гэвин специально выделил его имя, намекая на то, что в нравоучениях он не нуждается. — Ты знаешь нашу мать, ты знаешь мое отношение к ней. Так какие к черту вопросы? — Она воспитывала тебя, материально помогала. А ты взял и уехал. Кто еще тут должен быть возмущен? — Её воспитание погружало меня в отчаяние. Ее материальная поддержка принуждает меня возвращать ей всё в трижды больше, чем она давала, — Элайджа не стал спорить. Ведь на практике так всегда и получалось. И в данный момент он прекрасно понимал своего брата. — Насколько мне известно в семьях такого не должно быть. Так что, пошел-ка ты нахер, братишка. Гэвин вернулся в дом, оставляя брата с тлеющим огоньком последней надежды. Камски не хотелось тушить её в этот же момент. Он хотел чуть дольше понаблюдать за этим чудом. Чудо во всей ее разрушительной силе. День склонялся по стенам, соскальзывая в недра канализационных труб. Гэвин тоскливым взглядом провожал вечер, уже не зная, как отвлечься от говора матери. Она что-то говорила и говорила. Повторяла одно и то же, поглаживая сына по голове, по плечу, взлохмачивая его волосы. — Таблетки не пьешь? — Не пью. — Волосы выпадают? — Нет. — Как ты там вообще, мальчик мой? — Рид спокойно вздохнул и начал свое повествование. Он знал, что ей это ни капельки не интересно. Он знал, что они ведут очередной шаблонный диалог. Такой же, как и все остальные. — Знаешь, мне так тяжело было после твоего ухода. Всё-таки ты же мой любимый маленький сыночек. Так на отца похож, не могу, — Гэвин слушал, напряжение нарастало. — Конечно, ты не добился того, чего он достиг в твои годы. Но ничего страшного. Мне любая помощь от тебя дорога, малыш. Гэвин с натянутой улыбкой попрощался с матерью и отправился в свою комнату. Элайджа ночевал в соседней, и Гэвин очень сильно надеялся, что тот не станет заглядывать к нему. Мать. Что такое мать? После смерти отца он часто задумывался об этом. Мать — это защитник, она стоит за ребенком горой, любит его не только за успехи в школе, но и за то, чего он достигает. Она не просит все это вернуть, не требует возмещать все в кубическом объеме. Она всю жизнь ломала его, всю жизнь выплескивала свой мрак и дёготь на своих детей. Им больно — она сделает еще хуже. Пытаешься сделать выбор — она тут же его пресекает. Он уже не знал, какие ещё стандарты он должен усвоить, чтобы мать не видела в нем полное разочарование. Опираясь о стенку кровати, он неспешно поджёг сигарету, глубоко затягиваясь и тут же выдыхая в мир канцерогены. Воспоминания стали ярче, дереализация не могла их подавить. И лишь сладкая деперсонализация могла ему помочь. Он на некоторое время реально подумал о том, что ничего этого не было. Что это происходило не с ним. В мыслях пронеслась чудная мысль: «Я работаю. Я курю. У меня есть разум. Я не пластмассовый придурок, играющий чью-то роль. Я живой хотя бы просто потому, что могу убить себя» Он машинально прижал к предплечью окурок, зашипел от боли. И внезапно вспомнил о своем обещании, данном Ричарду. Он в каком-то жутком порыве схватил телефон из кармана джинс и позвонил своему психотерапевту. — Слушаю, — слегка хриплым голосом ответил Декарт. Гэвин, казалось, смог почувствовать, как острые иглы совести впивались в его кожу. — Эм, это я, вот, — пробормотал Рид, уже желая скинуть трубку. — Доброй ночи, Гэвин. Что-то произошло? — голос Ричарда был слишком настоящим. Как будто он искренне беспокоился о нём. — Я нарушил данное вам обещание, — он с сожаление взглянул на небо, словно маленькие точки в тьме из серебра были яркими глазами Декарта. Ему внезапно стало лучше. И невероятно легко. — Можешь рассказать, почему ты это сделал? — он глубоко вздохнул и начал: — Понимаете, я всегда, вплоть до 20 лет, верил в то, что она изменится. Я очень надеялся. Ведь мне просто была необходима семья. А теперь, когда она так обманчиво пытается сломать мой мозг, я просто не могу, понимаете? Я правда не могу с ней находится. Я не могу её видеть. Я реально чувствую страшное отторжение. — Так, Гэвин, давай по порядку… Гэвин слушал, анализировал каждое произнесённое психотерапевтом слово. Он был прав. Он уже не в силах как-то поправлять ситуацию, чем активно занимался в подростковом возрасте. И тем более он не может изменить своих родных. Но кое-что изменить он может — себя самого, стать лучше, чем есть сейчас, поменять свою отношение, смириться с тем, что имеет. В конце концов, его хобби стало спасительным кругом когда-то. Так почему не выражать на нем свои эмоции, а не воспоминания и многозначительные образы. Он поступал так, как хотел поступать. И в этом нет ничего зазорного, ведь он сделал правильный выбор в своей жизни — он решил заниматься тем, чем хотел всю жизнь, начиная с отрочества. Он вкратце объяснил Гэвину, что тот идёт в правильном направлении. Он идет туда, где он может чувствовать свободу, а не кандалы. После получасового разговора он решил поступить так, как ему посоветовали. Он открыл рюкзак, дабы найти скетчбук, но он смог найти нечто иное. Забытый всеми шарф. Гэвин прижался к шерстяной ткани, невольно желая вдохнуть аромат мужских духов. Ему стало жаль от того, что этот запах успел выветриться и он не смог его ощутить. Обвязав вокруг шеи теплый шарф, он принялся рисовать все, что приходило ему в голову: темные силуэты с кривыми ртами, себя на сцене, беспечных зрителей в партере и бельэтаже. Он рисовал как заведенный, периодически отвлекаясь на мягкость темного шарфика. Он впервые встретил первые лучи солнца с улыбкой. Ведь примерно так же Ричард освещал ему путь, подталкивая к верным решениям проблемы.