«Плохой ли, хорошей рождается птица — Ей все равно суждено летать. С человеком же так не случится. Человеком мало родиться, Им еще надо стать.» Эдуард Асадов
POV Автор Льюис смотрел на толпу, толпа смотрела на Льюиса, и все бы у них было хорошо, если бы не полк охраны, явившийся за беглецом. Появление спецотряда дало толчок к активным действиям, потому что до этой минуты, все, застыв, разглядывали Льюиса, а тот, в свою очередь, удивленно распахнув глаза, изучал стоящего напротив парня. Тот был примерно одного роста с Льюисом, с сильно выпирающей грудной клеткой, но это не бросалось в глаза. В глаза «бросались» сами глаза: птичий зрачок и прозрачная, подвижная мембрана. Вместо волос у парня были мелкие коричневые перья, ногти на руках были чуть толще и заостренней, чем обычные человеческие, но, тем не менее, это были не звериные когти. Как только по громкоговорителю раздалось требование расступиться и пропустить «доблестный полк Рубиеса» к «чистейшему», незнакомец дернулся в сторону звука, и, от резкого разворота головы, одно из перьев слетело с его макушки, чем и воспользовался Льюис, поймав мягкого беглеца в свои ладони. POV Льюиса Это было что-то потрясающее… Перо человека!!! Человека!!! Я держал это чудо в руках и не мог поверить собственным глазам. Я вспомнил одного из генетиков, летевших с нами, его воодушевленное идеей лицо. Стоило ему открыть рот, как мы обречённо закатывали глаза, готовясь слушать долгий монолог о том, что появятся новые расы, что человек станет более совершенным, избавив свое тело от изъянов с помощью лучших качеств животных. Он мечтал о регенерации тритонов, способных отращивать не только хвост, но и полностью восстанавливать утраченные глаза, твердил, что когда-нибудь человек взлетит на своих крыльях, а не на стальных. Мы тогда по-доброму посмеивались над парнем, и вот, я вижу перед собой человека-птицу! Покачнувшись, я поднялся с пола, и, как завороженный, подошел к парню, без всякого разрешения запустив в его «волосы» свои пальцы. Перья были мягкими и теплыми, а я, как умалишенный, забыв про элементарные правила приличия, щупал растерянного парня. — О, Боже… Да это же крылья… Вспомните, наверное каждый из вас испытывал чувство когда тебя просто разрывает, раздирает от восторга, кажется, что ты вот-вот взорвешься от переполняющих эмоций, как бутылка шампанского перед вылетом пробки. Мне хотелось визжать, кричать и смеяться, а ещё подпрыгивать, но, все же, крупицы самообладания, ещё оставшиеся со мной, удерживали на месте! Ведь это такое чудо! Это просто потрясающе! Мне казалось, что я узнал величайшую тайну вселенной. Человек — птица! Неужели может быть еще что-то, более поразительное, чем это?! — Это потрясающе… Ты - самое невероятное, что я видел в своей жизни. — Даже не могу вспомнить, какой восторженный полубред я шептал в своем «экстазе», внаглую щупая парня. Совсем забывшись, я провел рукой вдоль чужого крыла, заставив его медленно расправиться, выпуская всё богатство шоколадных перьев на свободу. Я пришел в себя, когда раздались вспышки камер, застав свою тушку, а точнее свой нос, в глубине перьев, оглушенного моим поведением парня. Наверное, этот человек еще не сталкивался со столь бесцеремонным отношением к себе (навряд ли, его кто-то без спроса нюхал). Я жутко смутился и принялся извиняться, поправляя перышки и объясняя, что он просто невероятен. От моих слов его птичьи глаза стали еще больше увеличиваться. Я даже успел занервничать, испугавшись своей бестактности. Вот что эти разумные подумают о своих предках, глядя на мое поведение? Но все мои волнения заглушил вопрос, заданный кем-то из толпы. — Ты считаешь ЭТО красивым?! — Нет… Я считаю это потрясающим! — Я оглянулся в сторону говорившего и замер, как громом пораженный, вмиг забыв о своем смущении. Передо мной стояла женщина — змея, почти полностью в чешуе, а рядом с ней мужчина — гепард с такой же женщиной. За ними был мужчина с глазами лемура. Я, как завороженный, брел среди сгущающейся толпы, все плотнее обступающей меня. Не все мутации были так заметны, как у мужчины — сокола, или гепарда, но, стоило всмотреться в человека перед собой, как я видел «дефект»: глаза, зрачки, волосы, или слишком плотная кожа с отливом, нестандартный рот, неровности в позвоночнике. Но все они, тем не менее, были невероятными, я не мог скрыть своего восхищения и восторга, подходя, почти к каждому из них, и робко трогая их волосы или руки. Поначалу, я еще пытался вернуть себя в реальность и не щупать все, что перед собой видел, силой одергивая свои, вновь к кому-то тянущиеся, руки, но никто не препятствовал мне, никто не возмущался, никто не разговаривал. Если бы я тогда обратил внимание, с какой радостью и надеждой они смотрят на меня, я бы испугался. Потом собравшиеся стали сами тянуть ко мне руки, ловя мои ладони, задерживая меня возле себя, вновь и вновь задавая один и тот же вопрос… — Мы нравимся тебе?! — Да — Я нравлюсь тебе?! — Да — А я? Я нравлюсь?! — И ты нравишься, ты просто потрясающий! — А я?! А что ты скажешь про меня?! — неслось со всех сторон. Чем очевидней внешне была мутация, тем сильнее разумный нуждался в моем одобрении. Я не сразу понял, в чем дело, почему мне задают из раза в раз один и тот же вопрос. Я был слишком ошарашен и восхищен увиденным, чтобы обратить внимание на то, как внимательно они слушают, что я бормочу о каждом из них, я не замечал, как огромный зал в несколько тысяч квадратов быстро наполнился людьми, каждый из которых стремился задать мне один и тот же вопрос. Меня, так же, как и я сам, осторожно гладили и щупали, трогали волосы, почти полностью распустив косу. Я не обращал внимания на ощупывания, ведь в них не было сексуального подтекста. Если честно, я тогда еще был в экстазе от увиденного, чтобы начать анализировать обстановку вокруг. Через какое-то время, устав отвечать на один и тот же вопрос, я остановился, удивленный своей догадкой. Я обвел взглядом разросшуюся толпу, удивляясь количеству людей окружавших меня. — Вы что, сомневаетесь в том, что вы прекрасны? — Все молчали, стих гул вопросов. Я заглядывал в глаза, но «люди» смущенно отводили взгляд. — Я ничего не понимаю… Что с вами не так?! — Мы уроды! — Через несколько минут молчания донеслось из глубины толпы. — Разве ты не видишь, кто перед тобой?! — в голосе кричавшего была злость, но отчаяния и боли в нем было больше. — Нет, не вижу… — Прищурившись, я пытался разглядеть в расступающейся толпе говорившего. Вскоре, передо мной появился угловатый подросток, выделявшийся не столько своей мутацией, сколько очевидной бедностью в одежде. Вокруг нас образовался небольшой круг. Я набрал в легкие побольше воздуха, чтобы разразиться длинной тирадой о том, какие они потрясающие, уникальные и запнулся, так и не начав говорить… У этого парня в глазах не было надежды и желания услышать похвалу, как у остальных, в его глазах были лишь боль, отчаяние и разочарование. Я, наконец, очнулся от марева своего восхищения и вновь оглянулся вокруг, перестав источать восторг и вселенскую любовь. На меня навалилось осознание катастрофы, раскрывшейся передо мной: все они ненавидели себя и свою природу, считая себя грязными, недостойными, неполучившимися. Мне показалось, что я подвешен над бездонной пропастью, и я испугался, что, вымолвив хоть слово, утрачу окончательный контроль над ситуацией. Я понимал, что мне требовалось сказать им что-то такое, что пробьет стену из их боли и даст надежду и веру в себя. Каждый из них нуждался в этих словах, но их не было. В моей голове был лишь ужас от осознания происходящего, от глубины их собственного разочарования в самих себе, безнадежности и безрадостности существования, теперь мне стало понятно, кто такие «аристократы» и их неоценимый «вклад» в страдания этих людей. Я бы хотел сказать им то, что они хотят услышать, но я не был уверен, что это именно то, что им было действительно нужно…"— Золотко мое, не существует простого средства, которое избавит тебя от боли. Поверь, будь оно у меня, я воспользовалась бы им прямо сейчас. У меня нет волшебной палочки, чтобы взмахнуть ею над тобой и изменить все к лучшему." Уильям Пол Янг
Признаюсь, меня греет мысль о волшебстве, или выборе между красной и синей таблеткой, о мгновенной трансформации, желательно безболезненной… Признаться, я ненавижу слово «процесс» или «путь» или «приключение» и даже «отношения», но проблему этих людей, созданную многими поколениями, не решить одной, или двумя фразами о красоте, сколько бы комплиментов я не сказал им. В глубине своего сердца они не поверят мне, не примут сказанного, потому что это слишком короткий путь, и он не дотянется до глубин их сердец… Они не понимают, что они есть нечто гораздо большее, чем просто люди, просто мутанты красивые или нет. Они «больше» и «шире» этих ограниченных понятий, они оценивают себя по признакам, никак не зависящим от качеств их личности. Решив, что обертка важнее содержимого, допустив возможность своей ущербности и ограниченности, они не видят своей бесконечности, потому их путь к себе не может быть коротким и лёгким, слишком далеко они забрели в дебри своих комплексов, забыв о самом главном и посвятив себя не тому. Не то они сделали «кумиром». Все же внешность — всего лишь внешность. И даже самая прекрасная - не вечна, какой бы она ни была. В конце концов, все материальное конечно и ограничено, любая материальная форма изначально мертва, потому как не имеет продолжения, поэтому, для меня никогда не играли особой роли деньги и обогащение в целом. Конечно, я их очень любил, никто в здравом уме не откажется от деньжат, но они не становились «солнцем», вокруг которого вращалась моя «планета». Тем более, внешность и красота, которая даже более ненадёжна, чем деньги, ведь её утрата лишь дело времени. Так зачем переживать о том, что и так фактически не принадлежит мне и будет со мной лишь временно? Я покачнулся. Слишком много волнений за день. Я почувствовал, что каждый, из стоящих здесь, непонятным образом нуждается во мне, и я понял, что оказался здесь не случайно. Вот он, тот самый «план» всевышнего, о котором я любил рассуждать на досуге в своей уютной квартирке за кружкой кофе с печеньками. Оказалось, я не был готов жертвовать своей благополучной жизнью ради «великой идеи», я готов был спасать зверей, но не хотел выходить из зоны комфорта. Такая необременительная доброта получается, в самый раз для такого лицемерного ничтожества, как я. Но теперь, вынужденно освободившись от «бремени» своей комфортной жизни, потеряв все, что у меня было, я понял, для чего я здесь. Проблема состояла лишь в том, что я не принадлежу сам себе, а принадлежу «аристократам», пытающимся в данный момент безуспешно пробиться через толпу. Мне пододвинули низкий пуфик, видимо, заметив мою слабость, я благодарно кивнул, плюхнувшись на него, и похлопав по месту рядом, приглашая парня сесть с собой. Мальчишка, растеряв всякую браваду от невнятного шипения за своей спиной, на деревянных ногах подошел ко мне и сел, куда я просил. Я мученически вздохнул, потому что так и не придумал, что должен сказать, и взял его за ручку. Я чувствовал, как каждый из обступивших меня, нуждается в любви. Я не знал, как у них обстоят дела с религией, которая дала бы им минимальную надежду на то, что их хоть кто-то любит такими, какие они есть.«Как часто я думаю, что ты со мною не знаком, так что я должен явиться к твоему дому подобающе одетым и произносящим подобающие слова. А потом выясняю, что все, что тебе когда-либо было от меня нужно, — это мое сердце. Но оно кажется мне не достаточно ценным, поэтому я подобающе одеваюсь и пытаюсь отыскать подобающие слова…прости меня!» Уильям Пол Янг
— Можно я подержу тебя за ручку? — Парень неуверенно кивнул, хотя я схватил его руку еще до ответа на вопрос. — Кажется, ты спросил: «Разве ты не видишь, кто перед тобой?» — Все вокруг зашипели на мальчишку. — Я не хотел тебя обидеть, — зашептал перепуганный сородичами парень. — Ты меня и не обидел. Ты не веришь мне, когда я говорю, что вы прекрасны? — Нет. — Парень отвел взгляд. — Хорошо… — Я устало вытянул ноги, сгорбившись. Хотелось растечься по сиденью и немножко подремать, ужасно мешали отросшие до невероятной длины волосы, которые лезли в глаза, мешая сосредоточиться. Я видел, как люди трогали и расплетали мою косу, свернувшуюся кольцами на полу, но мне было плевать, я не воспринимал её как часть себя и, будь моя воля, давно бы уже избавился от неё. Если честно, я только сейчас заметил, что большую часть своего времени проводил во сне, особенно первый месяц. Я, как младенец, спал, ел, делал «дела» организма и снова спал, и так по кругу, но я был слишком занят своими переживаниями, чтобы обращать на такие «мелочи» внимание. Все мои взбрыки были, в основном, к концу второго месяца, когда я немного окреп для более глубоких размышлений на тему моего положения, но, тем не менее, я продолжал много спать. Еще и кушать захотелось, живот давно урчал. — У тебя нет чего-нибудь вкусненького? — Услышав мой вопрос парнишка удивленно поднял свои волчьи ушки, как видно, человек не ожидал, что я начну клянчить вкусняшки, а учитывая, что до сегодняшней минуты кормили меня какой-то коровьей отрыжкой (наверное, из-за этого я бунтовал даже больше, чем из-за всего остального), я решил попытать удачу. Вдруг, мне дадут что-нибудь менее напоминающее переваренную бумагу. Вокруг послышались смешки, люди зашуршали в карманах, парнишка, пошарив рукой в своем рюкзаке, выудил две тонкие квадратные пластинки, оказавшиеся карамельками. Боже, я раньше терпеть не мог леденцы, а тут, закатил глаза от удовольствия, почувствовав на языке синтетический вкус черной смородины. Вскоре я оказался завален разного рода пластинками: почти каждый стремился мне что-нибудь всучить, чем я без зазрения совести пользовался, распихивая вкусняшки по карманам. А то знаю я этих аристократов — отнимут, как только увидят. Напихав в рот как можно больше квадратных леденцов, я решил-таки сказать хоть что-нибудь умное и желательное полезное. — Хорофо… Если ты не вевишь (веришь) мне, то отфеть мне на фопрос, засем тебе быть касивым? — Что?! — Парень нахмурился. Все же я и так с трудом говорил на современном языке, чем-то схожим с русским, английским и арабским, благо я их все знал, поэтому мне легче было учить новый. Но, из-за набитого рта, я был не особо понятен окружающим. В общем, я смущенно обвел взглядом толпу взрослых, ответственных людей и принялся быстро жевать, дабы освободить рот от конфет. — Я говорю, для чего тебе быть красивым? — В смысле? — Парень уже совсем растерялся, перестав понимать, чего от него хотят. — В прямом, что тебе даст красота? — Э-э-э…ну я буду красивый… — Это и так понятно, — перебил я, запихивая себе в рот еще одну карамельку. Все же удержаться и не есть их, после этой варварской диеты, было нереально. — Что тебе даст красота? — Ну… уверенность в себе и своих силах… — парень явно сомневался в собственных ответах. — То есть, как только ты состаришься, станешь морщинистым и некрасивым, то ты сразу утратишь уверенность в себе? Получается, твоя уверенность держится не на вере в собственные силы, навыки и способности, а на внешней красоте, которая временна и никак не зависит от тебя? Знаешь, я бы не хотел, чтобы меня лечил врач, который уверен в себе и в успехе операции, лишь потому, что он красивый… Это единственное, для чего тебе нужна красота? — Нет. — А для чего еще? — Мне протянули конфетку побольше, это оказалась вафля. От радости я прижал «печеньку» к груди, с любовью уставившись на моего благодетеля. — Спасибо, я обожаю вафли! Можно мне обнять вас?! Я уже говорил, что очень эмоциональный? И тут нечему удивляться, я бы посмотрел на вас, как бы вы радовались вафле, питаясь два месяца картоном, без надежды на смену блюд! Женщина-хамелеон покраснела, потом посинела, потом слилась с окружающими расцветками, но в итоге кивнула. Я бросился обниматься, удовлетворяя свою потребность в тактильном контакте. В прошлой жизни я любил обниматься, всегда просил, чтобы мне почесали спинку. Может потому я и любил зверушек, особенно собак и кошек, за их любовь к ласке и обнимашкам. Дома у меня жили три кошки (которых я в разное время подобрал на улице), причем, эти твари одинаково ненавидели друг друга и любили меня, и два безобразных сопливых мопса, которые ненавидели обнимашки, а я любил их ненависть, потому что эти две сардельки начинали беспомощно рычать, пукать и дергать короткими лапками, когда я принимался нацеловывать их недовольные сопливые мордочки. Наверное, поэтому от меня сбегали все сожители. Кажется, им не нравилось, что я лез к ним целоваться после того, как несколько минут назад «лобызал мерзкие хари сопливых мопсов». Так сказал предпоследний мой парень, но я не придал значения его словам, подумав, что он просто вредничает из-за моего частого отсутствия дома. Наверное, ему все же действительно не нравилось, что я их целовал. Плюс мои собачки спали со мной в одной кровати, вне зависимости от того, нравилось это моим парням или нет, но я не обращал особого внимания на подобные мелочи, тем более свою работу и мопсов я любил больше, чем своих ухажёров. Я вообще ни с кем из них не хотел жить, мне всегда хватало самого себя, работы и собак, но мои сексуальные аппетиты мопсы, к сожалению, удовлетворить не могли. Плюс спинку они мне тоже не чесали и кушать не готовили… Короче, мои эгоистичные потребности боролись между собой. Наобнимавшись, я вернулся к парню, который, кажется, уже устал удивляться, озадаченно о чем-то размышляя, пока я предавался невинным плотским утехам. Я, кстати, наобнимался на еще одну вафлю, похоже «эта» схема универсальна во все времена. — Так для чего еще тебе быть красивым? — Чтобы меня любили… — наконец прошептал парень, кажется, сам удивленный своему ответу. — То есть, когда ты состаришься и утратишь красоту, то тебя разлюбят? Так зачем тебе вообще такая любовь? Ведь любят не тебя, а твою внешность. Сам по себе, ты, получается, не нужен. Кажется, я шокировал не только парнишку, но и всех, кто находился в зале. Замолчали даже те, кто шептался между собой. — Можно я расскажу, как я это вижу? — Парень кивнул. — Я могу заблуждаться, но красота есть гармония внешности без перекосов, но без внутренней гармонии она бесполезна. Каким бы красивым ты ни был, без гармонии и любви к самому себе, ты будешь занят выискиванием собственных недостатков, яростным их искоренением, загоняя себя в угол собственными придирками. Это приведет к замкнутости на самом себе и своих проблемах, и породит злость на себя и окружающих, ведь ты не можешь злиться только на себя, тебе нужен будет кто-то, на ком ты сможешь вымещать то, что копишь в себе. В итоге появится много беспочвенных конфликтов и вспышек, казалось бы, беспричинного раздражения. Ведь ты будешь делиться тем, что есть в тебе самом, а в тебе нет любви, значит, ты будешь делиться ненавистью, и даже твои хорошие поступки будут небескорыстными, ведь на них ты будешь пытаться выменять любовь. Все очень просто. — Я распаковал очередную конфетку, показав ее парню и засунув в рот. — Ты не можешь дать мне конфетку, если у тебя ее нет, так же ты не можешь делиться любовью и любить других, если в тебе самом нет любви к себе. А любовь к себе, как солнце для деревьев, без нее нет жизни и нет начала новому и хорошему. — То есть, я должен полюбить себя? — Да. — Но… Аристократы говорят… Они говорят, что мы ничтожества… Что мы не богоугодны, ведь мы утратили форму, которую нам подарил всевышний. Они сказали, что Бог создал нас по своему образу и подобию, а, так как мы не похожи теперь на бога - мы безобразные. — Парень начал срываться в слезы от обиды за эти слова. Я и сам чуть не заплакал. Какими чудовищами нужно быть, чтобы внушить такое людям? — Они говорят, мы должны всегда тяжело трудиться и не жаловаться, чтобы искупить вину своего существования. Вау! Ну теперь многое становится понятным. Я бы поаплодировал, если бы мог, это ж какими извращенными и хитрыми мозгами нужно обладать, что б так все вывернуть?! Я даже растерялся от подобного варварства. — Ты читал библию? — Нет, нам нельзя прикасаться к священным книгам. Мы слушаем проповеди после новостей. — Ясно. — Я не знал, что с этим делать. Для этого нужно слишком много времени, я не смогу им все так быстро объяснить, потому что меня уже вело от усталости, и крики борьбы за спиной становились все громче. Разумные не пускали ко мне конвоиров, но их появление было делом очень короткого периода времени. — Ты знаешь, кажется, у нас совсем не осталось времени, и я не успею сказать вам все, что должен, чтобы объяснить, что все совсем не так. Скажу лишь то, что мне говорила моя набожная бабушка, а уж она, поверь, разбиралась в религии лучше, чем все ваши «мудрые» аристократы. — Я уже с трудом справлялся с собственным организмом, слабость не давала возможности нормально сосредоточиться на том, что я говорю. — Она говорила, что на все воля Божья, и без Его воли, даже волос с твоей головы не упадет. И если вы существуете, если ты родился таким прекрасным, каким тебя вижу я, то это лишь потому, что Он так хотел. Он хотел видеть тебя таким, и Он хотел, чтобы ты умел любить себя и окружающих без условностей. Это трудно, этому придется научиться, но это необходимо, чтобы быть счастливым. Вы пытаетесь вогнать себя в те стандарты, которые для вас создали аристократы, для того, чтобы понравиться им, но даже если вы станете идеальными и безупречными, они не станут любить вас больше и лучше относиться к вам, потому что вы станете конкурентами их безупречности, претендентами на их лидерство. Им это не нужно, поэтому они вам внушают всю эту ересь, чтобы принизить вас и лишить уверенности в том, что вы имеете право на счастье и борьбу. Но не нужно бороться с ними, боритесь со своими внутренними врагами, со своей неуверенностью и сомнениями, потому что от них вреда больше, чем от аристократов, которые, наверное, все же по-своему, но заботятся о вас. Научитесь быть строгими и одновременно любящими по отношению к себе, установите для себя высокие стандарты, к которым будете стремиться, но установите их самостоятельно, а главное не делайте зла себе и другим. Кажется, я поплыл… В голове все качалось, как при шторме, я терял мысль и пытался из разрозненных кусков хоть что-то собрать и успеть сказать тем, за кого с этого дня я буду переживать не меньше, чем за себя. Меня подхватили руки сзади, удерживая на весу, кажется, я начал отключаться. Я ненадолго пришел в себя и увидел растерянного, заплаканного парня, который еще держал меня за руку. — Кстати, в наше время многие любили наряжаться, надевая на себя такие же милые ушки, как у тебя. — Парень улыбнулся. К нам, наконец, прорвалась моя «свита» вместе с несколькими разгневанными аристократами. Они что-то кричали на людей, но я не мог уловить что, отключаясь и, вновь, с усилием возвращаясь в реальность. В какой-то момент я услышал вскрик и удар, распахнув глаза я увидел, как один из аристократов ударил моего парнишку. Собравшись с силами, я оттолкнул только что подхватившего меня под руки мужчину (с которым я обнимался на аудиенции с курицей и СМИ) и эпично рухнул на парня сверху, оттолкнув своими костлявыми телесами нависшего над мальчишкой аристократа. — Не трогай его, породистая собака! — Я повернулся к мальчишке, — Я буду любить тебя, как доброго друга, ведь мы теперь с тобой друзья? — Парень радостно кивнул. — Отлично, и передай общественности, что меня плохо кормят! - Пацан нахмурился и серьезно кивнул. Меня вновь подхватили на руки и понесли в сторону лифтов, вся охрана выстроилась в ряд, оттесняя, от тянущих ко мне руки, разумных. Я не запомнил, как мы оказались в лифте и добрались до моей камеры. Очнулся я от яростного шипения рядом с кроватью — двое аристократов спорили между собой. Я был так удивлен подобному поведению, ведь до этого они всегда держали «лицо», потому я, никак не выдавая своего пробуждения, без зазрения совести подслушивал чужие разговоры. — Куда смотрели твои люди? Как они могли упустить одного, слабого, как ребенок, мальчишку?! — Вот тут я хотел возмутиться, но вовремя остановился, напомнив себе о маскировке. — Никто не ожидал, что он так быстро сориентируется и умудрится спуститься на нижние этажи! Причем, охрана сейчас выясняет, почему заблокированные двери лифта, где он сидел, распахнулись, несмотря на выставленный блок! Он должен был сидеть в кабинке, пока мы не придем, но лифт, тем не менее, доехал до самого забитого репортерами этажа и открыл двери! Я не верю в совпадения! Я предупреждал тебя, что нужно больше охраны и более изолированное место, что его попытаются увести, несмотря на всю известность. — Тише ты! — Мужчины обернулись в мою сторону, но не заметив, что я проснулся, продолжили. — А теперь у нас еще и новая головная боль! Видео с курицей и его «общение» с плебсом облетели социальные сети всех союзов, даже за границей содружества планет! Нам только революции не хватало и нового «героя»! — Мужчина устало выдохнул, сев в мое мягкое кресло, привинченное ножками к полу. — Начался просто неконтролируемый ажиотаж! А уже через час после того, как мы его забрали, нас обвинили, что мы его плохо кормим!!! — Тут последовали какие-то незнакомые мне диалекты, кажется, бедняжка ругался плохими словами. Они еще о чем-то шептались, но я не мог расслышать. Видимо, они пришли поговорить со мной, но я еще спал, и они начали спорить. Из полученной информации я понял, что поднялась волна, которую теперь будет сложно оседлать, и я занервничал. Мне не хотелось становиться очередным мессией и погибнуть на кресте ради других разумных. Все же, я просто человек, далеко не Христос, и инстинкт самосохранения мне не чужд, но и забыть о том, с чем я столкнулся, я не мог. Не смогу жить, зная, что не попытался помочь. — Вот черт! — Меня отвлек от размышлений возглас одного из аристократов. — Сюда едет Верден Дантон. — Только его нам для полного счастья не хватало. Он захочет забрать Льюиса. Я бы с удовольствием послушал дальнейший диалог, но неожиданно подступившая тошнота выдернула меня из-под одеяла. Я резко вскочил, чем напугал мужчин, и бросился к туалету. Но тут произошло непредвиденное. Точнее, я-то не удивился, попадать в такие нелепые ситуации было нормой моей жизни, жаль, об этом еще не знали аристократы. Мужчины, видимо, решили, что я хочу сбежать (хотя, как бы я это сделал, если двери открывались по отпечаткам их руки?) и попытались меня перехватить, не дав добежать до туалета, за что и поплатились. Я выблевал не полностью переваренные конфетки прямо на безупречно отглаженные брюки одного из мужчин и шлифанул вторым «приливом» по блестящим ботинкам другого. Мужчины были настолько ошарашены (как видно, на них не каждый день блюют), что я успел дойти до туалета и продолжить свое увлекательное занятие в более подходящей обстановке. В общем, траванулся я знатно. Оказывается, эти конфетки были для моего организма слишком «искусственными». Во-первых, я уже привык к более экологически чистой пище (знали бы они, как я периодически наворачивал фастфуд), а, во-вторых, я слишком давно не ел, чтобы нагружать свой желудок чем-то, кроме легкой и полезной «коровьей отрыжки». Они, конечно, эту массу по другому называли, но сути дела это не меняло. Я проблевал несколько часов кряду, окончательно измучавшись. Мне что-то кололи, давали пить, я спрашивал их про их супер-пупер медицинские боксы, где меня откачивали после криокамеры, но мне сказали, что все равно отраву такого рода выводить лучше по старинке и предложили мне еще и клизму. Я предложил им пойти в жопу, но не тем способом который они мне предложили и страдал дальше. К вечеру я не мог стоять на ногах, и, когда ко мне «в гости» зашел Варден, кто-то там, я забыл кто именно. Завернувшись гусеницей в одеяло, я отказался с ним общаться, и уснул. Хватит с меня общения… Наобщался, вон, уже на две жизни вперед.