"* Теперь у него осталась только одна молитва «Милый Боже, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста позаботься о моей Мисси». Слезы чертили дорожки по его щекам и капали на рубашку. * Иногда меня приводит в такую ярость собственное бессилие, моя абсолютная неспособность защитить тех, кого я люблю, от боли. Пожалуйста, отыщи меня в моих неудачах и ярости и загляни, минуя их, в мое сердце." Хижина, размышления. Уильям Пол Янг
POV Льюис
В эту ночь я не смог заснуть. Я даже не пытался, слишком хорошо я знаю себя, чтобы пытаться рассчитывать на то, что я смогу расслабиться до такой степени, чтобы уснуть. Всю ночь я, как в агонии, метался по своей клетке, пытался отвлекать себя игрой на гитаре, даже пошел мыться, чем вызвал переполох (что доказывало, за мной, как прежде, наблюдают), и ко мне прибежали в помощь несколько человек. Так я промаялся довольно долго, пока ко мне вновь не зашли и не объявили, что если я не лягу спать, то через час мне дадут снотворное. Я решил не будить лихо, пока оно тихо, и забрался под одеяло, продолжив страдать уже там. Я вспоминал всех, кто с нами летел, и насчитал, как минимум, семьдесят человек. Почему тогда на корабле было двадцать две капсулы с людьми, ведь для каждого была своя капсула? Почему нашли только двадцать две, если все мы потерпели крушение неожиданно? Или это было неожиданностью только для меня? Это был первый из вопросов, а вторым, самым болезненным, был вопрос о том, кто все же погиб и кто еще жив и, возможно, очнется, как я. Это стало моей основной надеждой и болью, которая терзала меня. Я и так потерял все, что у меня было. Потерял работу, планету, семью, друзей, мопсов, в конце концов, и теперь, когда появилась надежда, что появится кто-то еще из моих современников, я не хотел вновь ее терять. Это то, что дало бы мне новые силы, знание, что я в этой лодке не один и, конечно, я очень надеялся, что там будет кто-то из моих друзей-коллег. Если бы очнулся Видар, или Бьярне… Вместе мы бы перевернули этот мир, хотя, Бьярне и один бы вполне справился… Надежда увидеть их сладко сжимала мое сердце, а страх потерять вонзал нож. Тягостная ночь прошла, наступило утро и мне принесли коровью отрыжку. Я вяло поковырял в тарелке и отодвинул её, правда, потом пришлось придвинуть обратно. Оказывается: «пока вы не поедите, мы не сможем приступить к сборам на запланированное мероприятие». Вот умеют они уговаривать, мне бы так! И вот, наконец, мне принесли одежду… Вообще, «дома» я ходил в хлопковых, соломенного цвета бриджах и светлых оттенков толстовках, с утра мне заплетали сложную, толстую косу в несколько плетений, которая сокращала длину моих волос вдвое. И я почему-то решил, что оденут меня в этот раз примерно также, но все оказалось совсем иначе. Когда я оказался в «зале», рядом с «аквариумом», в котором росло дерево, стоял манекен, и мне сначала показалось, что это шутка, и сейчас это недоразумение вынесут. Но наряд «красной шапочки-анархистки», как я его прозвал, никто уносить и не планировал, мне только корзинки с пирожками из цианистого калия не хватало, или отравленного яблока для Белоснежки. Наряд состоял из черного свинг-пальто с огромным капюшоном, скрывающим, под своим глубоким колпаком, любые черты лица, бордового длинного пиджака в стиле стимпанк и кипенно-белых брюк. Под пиджаком была шёлковая белоснежная сорочка с высоким горлом и длинными манжетами, плотно облегающими запястья, на ноги мне предложили надеть бордовые челси в тон пиджаку. Я бы, возможно, устроил «театральное представление», требуя заменить «наряд», но мне, честно говоря, было не до этого. Меня с каждой минутой все больше потряхивало от мысли, что вот-вот я увижу кого-то из своих современников, человека, которого я наверняка знаю, пусть даже и не водил дружбы. А может быть, среди счастливцев окажется кто-то из моих друзей, и я даже мысли не допускал, что что-то может пойти не так, я всегда верил в лучшее. Ведь для чего-то они еще живы, по какому-то замыслу всевышнего у них еще есть шанс… Мне нравилось так убеждать себя, это давало мне надежду и мнимые гарантии удачи, мне не хотелось думать, что шестеро до меня не очнулись, и я не хотел знать, кто это был.***
Как только я, с помощью двух разумных, облачился в наряд красной шапочки, за мной зашли Яскер и Варден, они почему-то не были одеты, как я, а больше напоминали выдержанных самураев, одежда была строгой, лаконичной и элегантной, без ярких цветов. Кстати, почти все аристократы, которых я видел, были с длинными волосами, ни у кого не было короткой стрижки, и чем больше была длина волос, тем выше задирался нос. — Желательно, чтобы никто не видел вашего лица, мы еще надеемся попасть в главное здание капитолия не привлекая внимания, потому на вас такой капюшон. Никто из разумных не в курсе, что вы будете присутствовать на «воскрешении», нам не нужен неожиданный стихийный митинг и еще одна попытка вашего похищения. Мы могли бы вас провести потайными путями, но в зале, где вас самого воскрешали, вас все равно заметят, и это привлечет лишнее внимание, потому постараемся «спрятать» вас на виду. — Яскер был сух и безэмоционален. Мы шли по длинному коридору в окружении толпы охраны. Интересно, их не напрягает, что меня только по количеству охраны можно вычислить, или для аристократов норма постоянно таскать с собой мини-армию? Мы долго спускались в прозрачном лифте, где я прилип к стеклу и залип на горизонт и высоту здания, которое было в несколько раз выше небоскребов моего времени. Когда мы, наконец, спустились, и я отвернулся от стекла, то поймал на себе насмешливый взгляд мужчин. Спустившись на нужный этаж, мы сели в необычный летательный аппарат, напоминавший больше каплю, повернутую острием вперед. Дверей не было, обшивка просто мягко съехала вбок, оголяя просторное нутро «машинки». Всю дорогу до места назначения я залипал на необычные «способности» этой машины. Например, тут не было окон, но, находясь внутри, видно было даже то, что у тебя под ногами. В то же время, снаружи нас было не видно, лишь стального цвета отделка искаженно отражала реальность. У «машины» не было ни колёс, ни «крыльев», плюс, она двигалась абсолютно бесшумно и плавно, причем не по дороге, а маневрируя в воздухе между высотками и подвесными железнодорожными путями. Основная масса других «машин», выглядящих не так элегантно, как «наша» капля, передвигалась ниже, на нашей высоте их почти не было, как будто не всем дозволялось летать высоко. Я жалел, что у меня нет дополнительных глаз на затылке, потому что после того, как насидишься взаперти столько времени, оказаться в реальной фантастике было подобно глотку свежего воздуха, хотя воздух тут, конечно, был ужасным. Перед самым выходом на парковку аристократы себе и мне вставили узкие капсулы с фильтрами в ноздри. Как только мы оказались в здании, где будет проводиться расконсервация следующей капсулы, фильтры забрали. Вышли мы из капсулы на очередной подземной парковке с еще несколькими подобными капсулами, отличающимися цветом обшивки, подсветкой и размером. Всю дорогу меня пытались аккуратно подкалывать, но я на провокации не велся, потому что был слишком занят изучением «окружающей среды». Вообще, как мне показалось, мое поведение удивляло аристократов. Они, видимо, ожидали, что я буду «держать лицо», не выражая своего любопытства, дабы не выглядеть «отсталым» пещерным человеком, и я даже, было дело, подумывал выбрать именно такую линию поведения, но быстро отверг ее. Нет смысла корежить из себя то, чем не являешься, между нами пропасть в тысячу лет, в тысячу сменившихся культур и поколений. Мое незнание современной реальности нисколько меня не унижало, ведь не знал я не потому, что не хотел знать, а потому, что у меня не было возможности с этой реальностью познакомиться, а демонстрировать тонкости этикета вообще было не в моем стиле поведения. Этикет своего времени я знал "на отлично" и презирал его, потому что те, кто его обычно скрупулезно придерживался, покупали себе шубки из натурального меха, ради которого убивали животных, которых я спасал, потому на всех «раутах», где я был вынужден иногда появляться, я не обременял себя ничем, кроме вежливости. Удивительно, насколько гармонична природа и не гармоничен человек. Мы ставим себя выше животных из-за своего «интеллекта» и эго, но при этом, в отличие от животных, мы уничтожаем собственную среду обитания. Это все равно, что медленно топить корабль, на котором плывешь. Ни одно животное не убьет ради удовольствия, животное убивает из-за необходимости, а не потому, что какая-то старая карга отвалила кучу денег за пушистый хвост, который будет украшать ее мерзкие немощные телеса. Также меня добивало то, что организации по защите окружающей среды часто становились вынужденным инструментом в руках политиков и высокопоставленных чиновников. Нужно вставить палки в колеса неугодному меценату? Отлично, спонсируем митинги и комиссии по загрязнению и, вуаля, запрет на строительство очередного завода готов, а еще хуже снос завода, под предлогом загрязнения среды, и тысячи людей без работы! А с появлением роботов ушлые меценаты сами ходили к нам, как на работу, организовывали комиссии по выявлению загрязнений от собственных предприятий. Я сначала не понимал, для чего все это, но когда после одной такой проверки закрыли завод в несколько тысяч рабочих мест, оставив людей без работы, под предлогом загрязнения окружающей среды, а буквально через несколько месяцев он вновь открылся, но вместо людей там работали роботы, все в моей голове встало на свои места. Двойные стандарты во всем… Я был романтиком и идеалистом, в моей голове все было просто, но моя «простая» модель не могла нормально «встроиться» в существующие реалии, и я из раза в раз натыкался на конфликт принципов, ценностей и обстоятельств. — В этом здании есть уникальный музей… — Как бы невзначай протянул Варден, вызвав яростное шипение Яскера и мое любопытство. — Перед началом еще много времени, можем посетить его… — Ты что делаешь?! — Яскер стал бледнее чем обычно. — Зачем?! — Я заинтересованно слушал перепалку. — А что такого? Нашей пташке не помешает сбить спесь. — Варден развернулся и принялся водить длинным пальцем по сенсорной панели лифта, видимо, меняя пункт назначения. Через несколько секунд двери лифта распахнулись, я сделал шаг вперед за Варденом, но Яскер схватил меня за предплечье и дернул обратно. — Ты чокнулся! — Яскер сдерживался, явно пытаясь не ляпнуть лишнего и впиваясь своими стальными пальцами в мою руку. — Ты что, не понимаешь, что это будет… Это станет ударом… — Он, как ты заметил, живучий. Переживет. Ему не помешает испытать хотя бы долю уважения и благодарности к тем, благодаря кому он сейчас жив. Ты ему сейчас кость сломаешь. — Я и правда, почти шипел от боли, Яскер, несмотря на обычное телосложение, был чудовищно сильным и, видимо забывшись, не сдерживал силу. Варден схватил меня за кисть и дернул на себя, втягивая в огромный холл, залитый ярким светом, с полами из мрамора, колоннами и огромными, панорамными окнами в пол, но я этого и не заметил в первую секунду, все во мне затрепетало от знакомой музыки. Казалось, под волосами, у самых корней пробежал холодок. Откуда здесь может играть «Kumiko Noma — Lilium»? Я помню, как Видар, незадолго до нашего «полета», стал увлекаться старыми фильмами и аниме и, прежде чем мы погрузились в новый корабль, который перенес меня в ад, он загрузил в память своего персонального коммуникатора несколько аниме. И единственное, что мы успели посмотреть — это «Эльфийская песнь». И в заставке там играла эта жуткая песня. Если честно, я так ничего и не понял из смысла этого аниме, потому что кровавая мясорубка и нежная песня в начале вызвали логический сбой в моем мозгу, и я не мог ни на чем сосредоточится. Я даже не уверен, был ли там какой-то глубокий смысл, кроме жестокости ради жестокости, и все мое дальнейшее «знакомство» с выставочными «образцами» прошло под «приправой» этой песенки, ставшей для меня после этого навсегда гимном истинному злу. Первое, что я увидел, был обломок нашего корабля — его «лицевая» часть. Комок к горлу подскочил так быстро, что мне пришлось быстро прикусить внутреннюю часть щеки, удерживая контроль над собой. Я медленно подошел к прекрасному монстру, столько веков хранившему мою жизнь. Не знаю, можно ли было подходить к «экспонатам», но мои ноги беспрепятственно донесли меня до обшивки корабля, чем-то напоминающего расщепленный наконечник перьевой ручки. В самом центре острый «нос» раздваивался, синими стеклами уходя ввысь. Пальцы прошлись по неровной от коррозии и времени обшивке, я долго гладил его, благодаря за свою жизнь. Возможно, вам покажется это нелепым и смешным, но в своей голове я всегда благодарил. Это помогало мне трезво оценивать то, что у меня есть, не относиться к обыденным вещам, как к самому собой разумеющемуся, радоваться мелочам. Я не мог определить, кого благодарил: Будду, Иисуса, Кришну или еще кого-то, кто был за пределами моего незнания и знания, понимания и непонимания, гораздо более широкого, чем я мог себе представить и охватить рамками религии, но я постоянно благодарил того, кто, по моему убеждению, точно был, воплощаясь в тысячах лиц. Меня порой так озадачивала собственная точка зрения, что я принимался ругать себя на все лады за детский романтизм, но он настойчиво, из раза в раз, пробивался во мне, как одуванчик пробивается сквозь асфальт. Логика во мне вопила и смеялась, но я иррационально был тихо счастлив. В моей жизни было достаточно «тихого» волшебства, понятного только мне, и за это я не уставал благодарить. " Удивительно, как, казалось бы, совершенно незначительный поступок или событие могут полностью изменить всю жизнь. Благодарю тебя за те моменты, которые мы ловим краем глаза. Благодарю тебя за то, что мы имеем значение!». Уильям Пол Янг Рядом с обломком, который, к слову сказать, был высотой не меньше четырех метров, что придавало ему какую-то трагичную величественность, мерцала голограмма с изображением целого корабля в своем первозданном виде и того, в каком виде его нашли… Я не хотел уходить, но настойчивое покашливание сзади заставило меня поторопиться, и я направился вглубь помещения. Следующими были огромные снимки с места находки корабля, я увидел, как постепенно очищали корабль. Это было… Я не знаю, как это было, я не верил в то, что видел, как будто это было не со мной. Видимо, я еще на стадии отрицания. Просто, это, и правда, было слишком. Не мог же я и вправду лежать там столько лет? Помещение было поделено на залы, и, чем дальше я шел, тем хуже мне становилось. Видимо, сегодня мне предстоит пройти свои двенадцать кругов ада. Я поймал себя на том, что постоянно сглатываю, будто это поможет мне «проглотить» и «переварить» все нарастающую боль, которая только приступила к готовке основного блюда. В следующем зале были наши личные вещи. Ежедневники, ручки, расчески, куртки и футболки со знакомыми мне логотипами, все это было в ужасном состоянии, но, тем не менее, все было различимо. Вскоре я нашел свой джинсовый рюкзак с брелоком. Брелок был в виде мопса с потайным кармашком, когда-то давно я абсолютно спонтанно решил для себя, что он приносит мне удачу. В общем, я везде таскал этот брелок с собой. Милая безделица вызвала землетрясение в моей груди. Я стоял, спрятавшись в свой капюшон и старался не упасть. И среди всей этой боли, окружавшей меня, спокойно ходили разумные, с любопытством разглядывая экспонаты наших жизней. — Хватит! — Яскер поймал меня за предплечье и потянул на себя. — Скоро начало! Экскурсия окончена! — Кажется, аристократ пытался меня от чего-то уберечь. К сожалению, остановиться можно при взлете, но не при падении. Я бы все равно дошел до конца, испив эту чашу до дна. — Ну уж нет! — Варден вырвал мою руку и мягко подтолкнул вперед. — Еще «десерт». — Вот уж кому точно не знакомо сочувствие. Жаль, «десерт» оказался не сладким… Я зашел в следующее помещение. Свет в нем был приглушен, освещая лишь «экспонаты». Я зажал рот рукой, сдерживая себя, я не кричал и не выл, просто зажал ладонью рот. Что-то зарождалось в глубине моего живота, что-то дикое и горячее, выжигающее своей болью все, что было во мне, я горел, но не плавился, и это на доли секунды удивило меня. Передо мной в шеренгу выстроили спасательные капсулы, накрытые стеклянными колпаками. Сколько же здесь было разумных, с любопытством рассматривающих моих товарищей. Некоторые фотографировались на фоне капсул… Самые первые спасательные капсулы были давно повреждены, и люди в них выглядели так, как положено и мне выглядеть сейчас: кости и ошметки одежды, голые, без губ, зубы, впавшие глазницы, обтянутые кое-где сохранившейся кожей сухожилия… Я отвернулся, стараясь не запоминать деталей, потому что они каленым железом выжигали себе место в моей памяти. К горлу подкатила тошнота, но мои одеревеневшие ноги упрямо несли меня дальше. Я не дышал, не мог втянуть в себя воздух. Дальше были те шесть капсул, которые раньше имели надежду на воскрешение. Трое лежали в капсулах в окружении своих волос и отросших ногтей, острые скулы резали лицо. Всех троих я хорошо знал… Как хорошо, что есть слезы, и хотя бы часть моей боли прольется с ними. Знакомые лица, жестоко изуродованные временем. Мои коллеги с печатью вечности на лице величественно лежали в своих саркофагах, монументальностью и безжизненностью своих тел вызывая благоговение и давящее чувство обреченности. Я подошел к женщине, укутанной в облако собственных волос. Ее звали Джил, она курировала мою практику и дала большой толчок моему будущему, подавая пример многим своей приверженностью идеалам и цели. Это был невероятный человек, находясь рядом с ней, проявлялось несоответствие: она была маленькой, как Дюймовочка, но с бешеной энергетикой, которая исходила от нее, создавая ощущение ядерного реактора рядом, а не человека. И вот она тут, и нет больше этого электрического напряжения между нами, лишь мое чувство глубокого сожаления и тихой радости. Все же она не увидит этого «будущего», и в этом благо ее смерти… Последний «экспонат» подкосил меня окончательно, колени подогнулись, и я бы упал, если бы не подхвативший меня Яскер. Он что-то сказал, но я, оттолкнув его руку, на ватных ногах двинулся дальше. Звук моих шагов, приближающих к Бьярне, отдавался болью в моих висках. Мой добрый друг лежал не в саркофаге, а на голом столе (видимо, он пережил извлечение из капсулы, но все равно не выкарабкался), его густая черная шевелюра волнами спадала на пол. Я бы и не узнал его, если бы не татуировка на худой руке, бегущая острой вязью к горлу. Он был полностью голым. И в чудовищном море боли, потопившем меня, проснулась ярость. Мой шаг стал увереннее, последние несколько метров я бежал.POV Автора
Три аристократа медленно шли вдоль экспозиции мертвых членов найденной команды, никто не обращал на них внимание, разве что взгляд цеплялся за юношу, скрывшего лицо глубоким капюшоном, идущего впереди. Двое других двигались на небольшом расстоянии следом. Парень ломанной походкой шел вдоль саркофагов, останавливаясь у некоторых из них и положив руку на стекло, отделяющее мертвецов от живых разумных, подолгу стоял рядом, склонив голову и медленно покачиваясь в такт своим мыслям. Неожиданно тишину последнего помещения пронзил тяжелый звук разбившегося стекла, привлекая внимание всех, кто его услышал. За секунду до этого, журналистка независимой газеты Виксли успела заснять, как с бегущего к последнему «экспонату» парня, слетел капюшон, выпуская на свободу тяжелую золотую косу и искаженное болью лицо. В следующее мгновение разогнавшийся парень на всем ходу врезавшись обеими руками в стекло, столкнул стеклянный куб, разлетевшийся на тысячи осколков. Вскоре, наблюдать за развернувшейся картиной всем стало неловко, почти сразу все поняли, кто перед ними. По залу, быстро наполнявшемуся людьми, привлеченными звуками разбившегося стекла, разнесся тихий, полный боли вой, идущий из самых глубин скорчившейся над покойником фигуры. Парень стянул с себя пальто и укрыл им обнаженного мужчину. Следующим звуком, пронзившим пространство стал звук пощечины, отвешенной аристократу, попытавшемуся оттащить парня от тела. — Как вы смели поступить так с ним?! Он мой друг! Он не ваше развлечение! — Парень плюхнулся на колени в ворох черных волос, укрывших пол возле стола, и, закрыв лицо руками, вновь тихо завыл, и этот глухой звук боли около невоскресшего друга воскресил очерствевшие души присутствующих разумных.«Когда душа твоя устанет быть душой, Став безразличной к горести чужой, И майский лес с его теплом и сыростью Уже не поразит своей неповторимостью. Когда к тому ж тебя покинет юмор, А стыд и гордость стерпят чью-то ложь, — То это означает, что ты умер… Хотя ты будешь думать, что живешь.» Андрей Дементьев