"— Если не существует реальности абсолютного добра, то вы теряете любую основу для суждений. Слова становятся просто словами, и вполне можно заменить слово «добро» словом «зло». — Признание это покажется смехотворным, но я склонен считать себя мерой всех вещей, как будто я абсолютное «благо». Ничего хорошего из этого никогда не выходило. Я больше не хочу судить." Уильям Пол Янг
POV Льюиса
Наверное, я просто должен вновь смириться с тем, что не будет так, как я хочу, а будет так, как должно быть… Но это «принятие» и доверие к жизни мне всегда тяжело давалось, мне хотелось борьбы, и, казалось, что я могу повлиять на все события в своей жизни, что я могу все держать под контролем, стоит лишь приложить еще больше усилий, поднажать, и все точно получится. Тут, наверное, играла роль моя завышенная самооценка и гордость, типа: как это так, я и не справлюсь, я и ошибся? Мое эго не допускало сомнений в себе, но жизнь постоянно вносила свои коррективы. Я прилагал все больше усилий, лез из кожи вон, пыхтел и тужился, в итоге, на защите диплома меня свалила сильнейшая паническая атака, сотая, наверное, за последние полгода. Я полз вверх и не обращал внимания на себя, поэтому, как итог, стоя у кафедры, я начал задыхаться, хрипеть и расцарапывать собственное горло, меня одолела паника и стыд. В больнице, где меня накачали успокоительным, после «паломничества» родственников я встретил одного человека, который перевернул мою жизнь. Столкнулись мы в больничном парке, недалеко от хосписа. Я познакомился с пожилой женщиной, прикованной к инвалидной коляске, которая, как я позже узнал, умерла через неделю. Она попросила покатать ее, и я нехотя взялся за чёрные ручки старой коляски и покатил ее по мощеной плиткой дорожке, вдоль оживающих зеленью кленов. Она долго мне рассказывала о том, каким замечательным занудой был ее покойный муж, о его привычке «пускать шептуна» под одеялом и еще куче дурацких глупостей, о которых мне очень не хотелось слушать. Я уже искусал себе все губы, придумывая благовидную причину, чтобы сбежать, но в какой-то момент нашего общения меня пронзила мысль, ошеломившая своей нелогичной очевидностью… Эта чертова старуха, которая стоит одной ногой в могиле, была счастлива! И она была явно счастливее меня! Меня - молодого, красивого, предположим, парня, в будущем успешного, ведь я приложил все свои силы, чтобы быть успешным, но тем не менее она была счастливее меня… — Деточка, почему ты такой худой? — Вернула меня Виктория (так ее звали) в реальность. — Э-м… Я не всегда успевал есть. — И чем же ты был занят, что не успевал есть? — Она обернулась через плечо и удивленно воззрилась на меня своими тёплыми карими глазами, попросив остановиться и сесть на лавочку рядом с ней. Я закатил глаза, понимая, что это теперь точно надолго, но отказать не смог. — Учился. — Ты что, в трех институтах сразу учился? — Её вьющиеся седые волосы, собранные в лохматый пучок, трепал осторожный ветерок. — Нет. Еще работал. — Почему ты работал? — Очевидно, мне нужны были деньги! — Я начинал раздражаться. — Твои родители не могли помочь тебе? — Могли. — Почему же они не сделали этого? — Мне не нужна их помощь, я и сам… — Очевидно, что нужна, раз ты здесь, — перебила она меня — и ты так худ. Зачем ты взвалил все это на себя? — Я не хотел быть обузой… — Какого черта я вообще ей все это рассказываю?! — Мой отец, он всего добился сам, выкарабкался из дерьма и я… — И ты решил сделать то же самое, взвалив на себя этот груз, чтобы самостоятельно выкарабкиваться из него и быть не хуже отца, быть равным, ведь он, наверное, постоянно тебе твердил, как тяжело ему было… Ясно… — Виктория задумчиво постучала указательным пальцем по губам. — А где твоя мама? — Умерла. — Давно? — Когда мне было три. — О Боже! Это ужасно! Деточка, иди сюда, я тебя обниму! — Она так искренне пожалела меня… Я…Господи, это было такой глупой чушью, гребаной сентиментальностью! Какая-то старая слезливая ведьма меня пожалела, и мой предатель-подбородок, против моей воли, задрожал, я пытался прикусить губу, но это было сильнее меня, слезы покатились настолько быстро, что я заметил их только тогда, когда они докатились до подбородка и капнули в вырез моей футболки. Я даже не понял, как уткнулся в ее сухое плечо носом и заревел. Я держался, зажимал ладонью рот, чтобы не привлекать внимания, но дрожь выдавала меня. А потом мне стало стыдно за свое поведение, и я не хотел показывать свое убогое, красное, опухшее от слез лицо, потому так и сидел, уткнувшись в ее плечо, пока маленькая, сухая и теплая рука гладила меня по голове, которая не смогла взять под контроль тело. — А я то еще думаю, почему я жива, а, оказывается, тебя ждала. — И тут она искренне так захихикала. — Не смешно… — Пробурчал я в плечо. — Хорошо, давай я буду говорить, а ты кивать, где я права, или отрицать, где не права. Забегая вперед, скажу, что она оказалась права почти везде. И ничем иным, как Божьим промыслом, я ее в своей жизни назвать не могу. — Твоя мама умерла, а твоему отцу было не до тебя, он всегда был на работе? — Да… но нас, нас у него трое. — Ужас… Потом он кого-то нашел? — я кивнул. — Она была плохая? — Нет. — Хорошая, ок, но её он любил больше чем вас? — Я заторможено кивнул. Почему-то это всегда казалось мне нормальным, но в ту минуту я впервые в этом усомнился. — Вас он любил, когда вы этого заслуживали? — Я снова задрожал. Почему-то, я никогда не смотрел на это с такой стороны. Я кивнул. — И вам он, вполне возможно, что не нарочно, внушил, будто вы должны оправдать его ожидания и соответствовать его уровню? — Я вновь кивнул. — Плюс, не поленился объяснить, что плачут только слабаки, и если у тебя что-то не получается в той профессии, которую он для тебя выбрал, то это не потому, что она тебе не подходит, а потому, что ты плохо стараешься, верно? — Я каждый раз долго думал, переваривая ее вопросы и свои ответы на них. Я кивнул. — И, поэтому, ты усиленно «старался» все это время, забывая есть, отдыхать и расслабляться. — У меня не было времени на «расслабления», учеба — не время для отдыха. — А потом будет работа, и тоже будет не время для отдыха, а потом будут дети, семья, внуки, болячки, проблемы детей, старость, и всем ты будешь нужен весь, без остатка, все твоё время будет востребовано кем-то, кроме тебя, и ты будешь на потом откладывать свое «расслабление». В твоих приоритетах не будет тебя. — И как, по-вашему, я должен пойти расслабиться? Шлюху себе снять?! — Я отстранился, сразу отвернувшись. За свою дерзость и вульгарность мне стало неловко. — О, как все примитивно. Можно подумать, только девушка легкого поведения, — Ее культура вбивала гвозди в мое самомнение, вызывая стыд, — может помочь тебе расслабиться. Даже если ты ненадолго выпустишь пар в её обществе, то через час ты можешь быть взвинчен по какой-нибудь, независящей от тебя причине, еще больше, чем до прихода к ней. И что, снова к ней бежать? — Она светло улыбнулась, поймав в свои ладони мою руку, у которой я остервенело отдирал заусенец. — И, что же делать? — Ничего по большему счету делать и не нужно. Все, что ты делал, ты делал для того, чтобы быть любимым, и своими заслугами заслужить одобрение отца. Одобрение с его стороны означало внимание, похвалу, любовь, просто так он вас, как бы, не любил. Хотя, я думаю, он вас очень любит, просто не умеет это правильно демонстрировать, но себя и свою подружку он любит чуточку больше, чем вас… В итоге, ты перестал слышать себя, свои желания, то, чего хочешь именно ты, и вся твоя жизнь начала вращаться вокруг его одобрения. Главное, что ты должен понять и принять за правило — это принятие жизни. — В смысле? — Понимаешь… Ты веришь в Бога? — О черт, только не это! — Я резко оторвался от плеча и выдернул свою ладонь из её рук. — Ясно, не веришь, тогда так… Что там с теорией вероятности… — Она простила мне мою дерзость, великодушно не обратив внимания на неё. — Видишь ли, в жизни такое множество нюансов, которые ты, как ни старайся, все равно не учтешь, так что просто нет смысла даже пытаться все проконтролировать. Ты будешь прикладывать усилия, все больше и больше напрягаясь, и любая мелочь, которая выйдет из-под твоего контроля, будет вызывать просто бурю ярости и негодования. — И что, мне теперь лечь пузом кверху и плевать в потолок? — Нет. Просто делай, что должен и будь, что будет. — Я и так это делаю. — Нет, ты делаешь, что должен, но «будь, что будет» в твоей модели мышления нет. Если ты примешь позицию «делай, что должен и будь, что будет», у тебя сразу наступит облегчение, потому что, когда ты пытаешься контролировать, заведомо не подлежащие твоему контролю вещи, ты испытываешь постоянный стресс, потому что никогда ничего не идет по плану, жизнь вносит свои коррективы. Самое главное — это достигнуть гармонии внутри себя, поймать волну и оседлать ее. Ты должен бороться, делать все, что можешь сделать, но в душе, — Она положила руку на грудь, — должно быть спокойствие и принятие. Положись на волю Всевысшего, а если ты атеист, положись на случай, ведь, и в неудаче есть возможность. Главное — принятие. Если его нет, то ты тратишь время на злость, расстройство, тратишь свою энергию, а если есть принятие, то ты концентрируешь все свое внимание не на негативных эмоциях, а на том, как оседлать эту ситуацию. В бурю самые большие возможности, но должна быть концентрация на ситуации. — И что мне теперь делать… Бросить работу? Учебу? — Я не знаю. — Она беззаботно пожала плечами. — Так какого черта вы мне тут втираете?! — Я нервно рассмеялся, обескураженный ответом. — Деточка, ты хочешь готовых и простых ответов на все вопросы, но их у меня нет, я не Всевышний. Чтобы их найти, тебе придется потрудиться и покопаться в себе, «нырнуть» поглубже. Единственное, что я тебе могу посоветовать — это любить себя и не ждать ни от кого ничего - ни плохого, ни хорошего и тогда не будет разочарований и неоправданных ожиданий. Любить себя — значит быть собранным, дисциплинированным, есть вовремя, заниматься, думать о здоровье и постоянно учиться. Не жди любви от папы, он и сам не слишком счастлив, если не делится с вами любовью, потому что нельзя поделиться тем, чего у самого нет. Люди, которые не любят себя, они и других не любят. Чтобы ни случилось, прими ситуацию, смирись с ней, отпусти и двигайся дальше.***
"Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением… толпа жадно читает исповеди, записки…потому что в подлости своей радуется унижению великого, слабости могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. "Он мал, как мы, он мерзок, как мы!" Врете подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе…" А.С.Пушкин (письма Вяземскому В.А.)
И вот, я сижу на коленях, мои пальцы перебирают темную шевелюру моего друга, выставленного напоказ, как в музее мертвецов Палермо, и чувствую себя частью этой жуткой экспозиции. Слез не было, была лишь вытягивающая душу боль: ни сил, ни идей что делать дальше. Я не мог «оседлать волну», я «принял» эту ситуацию, смирился и мне стало чуть легче, но, когда я пережил пик своей боли, мне стало так противно… Вокруг плотнее смыкался круг из людей. «Мои» аристократы что-то громко обсуждали с кем-то из толпы, рядом стояли люди из охраны, но народу было так много, что все их усилия были бесполезны. Я бы, возможно, удивился и смутился такому вниманию, но после эмоционального выброса я будто опустел внутри: для сильных эмоций больше не было топлива, внутри меня была лишь усталость и брезгливость. Я медленно встал с колен и вновь повернулся к своему другу. Вокруг стихли громкие голоса, лишь невнятные перешептывания разбавляли тишину. Я взял его ледяную, как будто искусственную кисть в руки, и сжал пальцы, прощаясь. «До свиданья, друг мой, до свиданья. Милый мой, ты у меня в груди. Предназначенное расставанье Обещает встречу впереди.» С.Есенин Нашептав ему на ухо его же любимого автора, я буквально отодрал себя от него, погладив на прощанье по голове. Мне было тяжело уйти и оставить его здесь одного. Голого, обезличенного и обесцененного, воспринятого как кусок мяса, сгодившийся для развлечения толпы. Я был уверен, что это не более чем развлечение, ведь если им нужны были только исследования, им бы было достаточно наличия тела, не обязательно было раздевать его и выставлять на всеобщее обозрение. Мне было неловко смотреть на него обнаженного, я так и не перевел взгляд на его гениталии, не позволив себе этого низкого любопытства. Я вспомнил, каким спортивным он был. Накачанным, здоровым и ярким, принципиальным и мощным, он вызывал восхищение своим интеллектом и дисциплиной, глубокая философия и начитанность соседствовали с просто фантастическим распутством. В нем все всегда было через край, сверх меры, этот человек не мог принадлежать кому-то одному, он не смог бы смирить свой нрав, и столько всего в нем было замечательного, что просто чудовищно было его нахождение здесь, на этом столе, будто единственное, что было в нем — это его тело, потому что лишь оно представляло сейчас ценность. Как, впрочем, и я ценен за то же самое, с той лишь разницей, что ещё жив. — Не прикасайся ко мне. Я хочу, чтобы моего друга захоронили, как положено! — Я скинул со своего плеча руку Вардена. — Это не в нашей юрисдикции. Нам пора уходить. — Аристократ был явно очень напряжен. — Как же так! — Я всплеснул руками. — Неужели представление окончено?! А как же воскрешение? Ведь столько зрителей собралось посмотреть, как будет мучаться мой современник, пытаясь очнуться! — Я обвел затаившую дыхание толпу взглядом. — Мы не можем их подвести, нужно еще немножко «повеселиться»! — Заканчивай трагедию и следуй за нами! — Губы Вардена сжались в тонкую линию, а квадратный подбородок заиграл желваками. — Заставь меня! — Бросив вызов, я отстранился и направился к выходу, рассекая толпу. Аристократы и охрана шли следом. В зале с личными вещами команды корабля, я задержался. Найдя нужный мне стеклянный куб, я столкнул его на пол, и под пораженные ахи и щелчки летающих камер, вытащил из стекла свои полусгнившие вещи. Толку мне от них было мало, но становиться, хоть и частично, элементом экспозиции я не хотел, им достаточно и моего униженного друга, за которого я еще планировал побороться. — И долго вы собираетесь безобразничать в моем музее? — Передо мной, сложив руки на груди, стоял мужчина, со слишком ухоженной, будто натянутой внешностью. Кажется, ей он обязан современным технологиям. Даже мне стало очевидно, что он излишне много вкладывает в свою «безупречность»: высокая фигура была облачена в мутацию японского кимоно и китайского ханьфу, золотая ткань струилась по полу, делая фигуру помпезной и дуто величественной. На его искусственном лице растянулась приторная улыбка, от чьей лживой сахарности сводило зубы. Рядом с ним была свита таких же зазнаек, как и «мои» аристократы, но все держались на почтительном расстоянии от него, с раболепием заглядывая в рот, стоило ему заговорить. — Так это все ваше? — Его липкие глазки, не стесняясь своего любопытства, скользили по мне. — Да, эта моя выставка. — Наконец ответил самодовольный мерзавец, отодрав свой взгляд от моих коленей. — Я хочу, чтобы моего друга похоронили, как положено! Как вы… — Он насмешливо приподнял брови. Для него, видимо, не было сюрпризом мое требование, и он готовился насладиться, выслушивая его. Я даже не пытался бороться за остальных: что можно просить у людей, выставивших еще недавно живых людей на всеобщее обозрение, как развлечение. Да, в наши времена тоже выставляли мумий, но те были давно мертвы и, по моему суеверию, давно переродились. Но мой друг… Я должен был попытаться ради него. — Так нельзя поступать… — Эти насмешливые взгляды окружающих… Тут почти не было «простых» разумных, тех, с кем я столкнулся при своем спонтанном побеге, почти все тут были «чистокровными» и напыщенными. Я сжал зубы, пытаясь сдержать свой язык и не наговорить гадостей, создав этим проблемы и себе и «своим» аристократам, а самое главное потерять шанс на захоронение Бьярне. Но желание врезать по масляной харе зажравшегося аристократа прямо-таки вызывало зуд в костяшках. Я вообще за всю свою жизнь редко дрался, но метко. Когда это все-таки случалось, то мордобою я отдавался с максимальной отдачей и вдохновением, теряя всякое самообладание и выплескивая всю ярость и накопившееся раздражение. Незадолго до драки я чувствовал странную вибрацию внутри себя, предупреждавшую меня, что подступает время для хорошей потасовки. Я начинал носить с собой кастет (все это было до моей работы, потому что к этому времени я взял внутреннюю стихию под контроль), и хорошая свара с большим количеством участников сама меня находила. Несмотря на то, что я потом часто оказывался в больнице с переломами и сотрясениями, я все равно был максимально доволен и умиротворен. И вот сейчас я чувствовал, что мордобой с этим выскочкой доставил бы мне несказанное удовольствие. Слишком давно я не дрался с той яростью, которая бурлила сейчас во мне, все что было до этого, было ерундой, я не дрался в полную силу, да и сил у меня не было, а сейчас я почувствовал «вставшую холку» у себя, шея и плечи напряглись. Я закрыл на несколько секунд глаза, медленно втянув воздух и представив, как первое, что делаю — это запускаю пальцы в его глазницы, выдавливая глаза и раздирая мышцы. Честная драка с этими монстрами не имеет смысла. Интересно, я бы смог их вырвать? У него хорошая реакция или все, что у него есть, это заслуги модификаций организма? Интересно, как бы изменилось его масляное выражение лица, если бы я оставил его без глаз? Как бы он орал? Ох, мне так полегчало от этих мыслей, что я даже забылся ненадолго, вызвав странное беспокойство у остальных. — Я так понимаю, тот юноша был дорог вам? — Решил проявить великодушие силиконовый принц. — Да. Он очень важен для меня. — Я медленно открыл глаза. — Чем же? — Давайте, вы окажете мне любезность и захороните его, как положено, а я отвечу на все ваши вопросы. — По загоревшимся глазам я понял, что его это заинтересовало. — О, это было бы просто замечательно… — Его руки нервно потирали друг друга, а язык быстро облизал нижнюю губу, — но есть некоторые нюансы. — Какие? — В затылок мне пыхтел разгневанный Варден, но мне было все равно. — Он еще может пригодиться для исследований и анализов. — Неужели современные технологии не способны сократить процесс изучения и сбора анализов. — Конечно, способны! Если вы согласитесь составить мне компанию за чашечкой чая, я приложу все усилия, чтобы удовлетворить ваше желание. — Давайте вы приложите все усилия для удовлетворения моей просьбы, а потом я с удовольствием составлю вам компанию. — Аристократ подрастерял толику самодовольства и сахарной любезности, но сохранил лицо. Видимо, ему нечасто отказывали, да еще и публично, но он не на того напал. Я всегда любил добиваться своего при публике - чужое внимание всегда обязывает, и увильнуть сложнее. — Хорошо… Раз вы настроены столь категорично, я попрошу за свою доброту чуть больше, чем ранее… — Хитрые глазки, задумчиво блуждавшие по толпе, метнулись в мою сторону. Аристократишка решил поторговаться. Пусть попробует. — Надеюсь, это не повлияет на мою «добродетель»? — По помещению поплыли смешки. — О, не волнуйтесь! — Он на секунду отвел взгляд, значит, брешет. — Скоро будет чудесная премьера оперы в моем оперном зале, я бы хотел, чтобы вы составили мне компанию… — Пф, аристократишка не знал, что я и так бы согласился составить ему компанию, потому что выбор между тем, чтобы собирать в сотый раз опостылевший подсолнух и сходить в оперу… Какой дурак откажется в моей ситуации?! Плюс ко всему, мои аристократы точно не захотят меня отпускать, но сейчас они окажутся заложниками ситуации, ведь повсюду элита и СМИ, это точно не сыграет на руку их репутации, какой бы она ни была. Да уж, я неплохо разыграю эту партию, и даже если меня все же не пустят, будет шанс, что Бьярне, все же, захоронят, до того как узнают, что «родители» меня не пускают гулять. Я мысленно потер лапки, сдерживая ликующую мину. Нужно довести партию до конца. — Хорошо. — Но это не все… — В его глазах вновь зажглась похоть. — Я пришлю вам костюм, который вы наденете на премьеру. Такой бриллиант нуждается в подходящей оправе. Господи, если бы вы только знали, каких сил мне стоило не закатить глаза и не заржать. Это было так избито, пошло и примитивно, еще бы сказал про мои брильянтовые глаза. — Ваши бриллиантовые… — Я согласен! Но, при одном условии: вы в ближайшее время уберете моего друга из экспозиции! — Я решил перебить и «дожать» его, до того, как смех вырвется наружу. Правда сдержать улыбку не вышло, пусть думает, что я радуюсь его предложению. — Согласен! — Аристократ расплылся в довольной улыбке. — Вы, я так понимаю, собираетесь туда же, куда и все мы? — Наверное. — Тогда, позвольте, я составлю вам компанию, если вы не против. — Против! — Варден, устав пыхтеть мне в затылок, не выдержал и, дернув меня за себя, выступил вперед. — Нашему подопечному нужно немного отдохнуть перед началом мероприятия, он еще слишком слаб. — Вообще-то… — моя попытка возразить была прервана, сжавшейся с чудовищной силой, рукой на моем плече. Кажется, кто-то разозлился. — Да, да, что-то мне поплохело… — Просипел я, пытаясь справиться с болью и добавить очков в спасение своей задницы от экзекуции Вардена. Я и так подложил им знатную свинью, пожалуй, хватит на сегодня с них сюрпризов. — Ох, конечно, надеюсь еще пересечься с вами сегодня. Аристократ слегка поклонился и величественно поплыл вдоль потрепанной мною экспозиции, а Варден с Яскером на пару, буквально, подхватили меня подмышки и поволокли в сторону лифта, на котором мы приехали. Я почти не касался ногами пола, они тащили меня на весу, даже не замечая, что я не могу идти. Мне казалось, что я слышу, как трескаются их маски любезности, натянутые на людях. Меня впихнули в лифт, и Яскер, дернув меня на себя, толкнул в угол и, развернувшись ко мне, спиной бросился на взбешенного Вардена. Точнее, это Варден бросился на меня, но Яскер опередил его, успев зажать в углу. — Маленькое ископаемое! Ты поплатишься! — В ярости шипел вырывающийся Варден. — Щенок! Думаешь, можешь крутить нами?! Я тебя научу послушанию! — Искусственные зрачки светились от ярости. — Иди в тухлую подмышку, генетическая отрыжка. Что-нибудь попытаешься сделать, и я сегодня же, буквально выйдя из лифта, защебечу соловьем, если тебе, убогому, конечно, известно кто это, о том, как ты надо мной издеваешься и истязаешь меня ужасными побоями, залечивая потом моё истерзанное тело в медбоксе, — мои фантазии заставили аристократов замереть и удивленно распахнув глаза воззриться на меня, — а Яскер - душка меня от тебя спасает! Потрясающий получится выпуск новостей! — Ну не мог же я упустить возможности подлизаться к своему защитнику! В общем, я чудом избежал ритуального сэппуку по кодексу бусидо, и мы, таки в полном составе, а не по частям добрались до места назначения.***
Оказавшись в знакомом зале я нервно передернул плечами. Мы поднялись на три яруса и заняли свои места. Зал был полон, вся аппаратура была на месте, как и врачи, и, после появления еще нескольких личностей, основной свет погас и в зал вкатили капсулу с главным участником «торжества». Я нервно затрясся, по телу пробегали судороги. Яскер, с сочувствием взглянув на меня, аккуратно сжал мою ладонь, молчаливо выражая свою поддержку. Кажется, лед между нами тронулся. Капсула была с вмятинами, дефектами и царапинами, но горящие по бокам голубые огоньки разожгли океан надежды в моем сердце. Все длилось очень и очень медленно, я весь извелся, постоянно ерзая на своем месте, даже Варден взглянул на меня с сочувствием. Наконец, капсулу вскрыли, выпустив наружу облако сизого дыма. Ученые засуетились, готовя медбокс. Как только туман рассеялся, и я увидел рыжие волосы Видара, и, перестав дышать, просто втянул в себя воздух и замер, боясь моргнуть и спугнуть надежду, шанс, удачу… У этого много имен. Время ускорилось, набирая обороты, запищала аппаратура. Наконец, моего друга осторожно извлекли из капсулы и переместили в прозрачный медбокс. — Выдохни… — Шепнул Яскер. Я послушно выпустил воздух. Тревожный писк медицинских аппаратов усилился. Заполненные разумными трибуны напряженно замерли, впиваясь глазами в разворачивающиеся события в центре амфитеатра. Какое-то время ничего не происходило, в полнейшей тишине врачи колдовали над датчиками бокса. Я не знаю, сколько прошло времени. Мои губы были солеными с привкусом металла от крови, выступившей на них из-за впившихся в мягкую плоть зубов. Пространство пронзил отчаянный вой аппаратуры, датчики в боксе с зеленых сменились на красные. Тук-тук-тук — билось в моей голове, нет-нет-нет — шептал я красными губами. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — Я исступленно шептал свою короткую просьбу всевышнему, монотонно раскачиваясь на месте. — Оставь мне его, оставь мне Видара, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Аппаратура в последний раз мигнула красным и погасла. Я вскочил со своего места, кожа горела, как и весь я. Не может быть… Не снова… Я этого просто не перенесу… Яскер и Варден встали рядом, мягко положив свои теплые руки на мои плечи." — Если бы ты знал, что я добра и что все: средства, цели и все процессы индивидуальных жизней — все это покрывается моей добротой, тогда, пусть не всегда понимая, что я делаю, ты стал бы доверять мне. * Итак, это то, к чему мы всегда возвращаемся, — доверие. А доверие всегда возвращается к вопросу о твоем характере, о твоей доброте. А нельзя ли мне просто вернуться к повиновению списку правил? Нет? Благодарю тебя! Где-то в глубине души я знаю, что по настоящему хочу именно доверия, просто не знаю, как к нему прийти.» Хижина, Уильям Пол Янг
Через семь ударов моего сердца аппаратура вновь ожила, замигав сначала красными показателями, а потом зелеными… Меня колотило, как в центрифуге, лицо заливали слезы, а пространство — мой смех. Наконец, обессилено уткнувшись в свои ладони, я иступлено зашептал: — Спасибо, спасибо, спасибо…