Голод (like something hungry)

– Я помню девочек, – раздался шёпот над её головой, разрывая покрывало сна. – Только, мне кажется, они звались мамами. У меня была одна, точно говорю. – Заткнись. Что, если Пэн услышит тебя, а? Ты сам знаешь, нам нельзя говорить о том, что было до. Что, думаешь, он с тобой сделает? – Выпотрошит тебя, как свинью, – встрял другой мальчишка, явно довольный, что ему есть что сказать. – Раскидает твои кишки и устроит русалкам большой пир. Голоса смолкли. Венди вынырнула из своего сна, в тумане пробуждения вдруг как наяву представив эту кровавую картину, вскрикнула и выбросила вперёд руки. Она задела одного из Потерянных по носу, тот хрустнул под костяшками её кулака; мальчишка взвизгнул и повалился наземь. Послышался взрыв дикого хохота, насмешки его приятеля, радостные хлопки, когда оказалось, что нос сломан. Венди в который раз с ужасом подивилась стремлению к жестокости, которое было присуще Потерянным. Мальчишка с кончиком носа, глядящим вверх, и губами, по-крысиному вздёрнутыми на зубах, продолжил как ни в чём не бывало – он был совершенно не напуган картиной страшной кары: – Я просто говорю… Подумай об этом. Раз уж она тут, и Пэн говорит, что она должна жить здесь, так почему не сделать её мамой? Мамы делают всякие штуки, я точно помню, вроде того, что готовят и убирают и… – Замолчи! – на сей раз Потерянный был куда более серьёзен. Он хлопнул говорившего по ушам. – Или я сам проткну тебя мечом. Что, если Пэн услышит? Тогда ты всех втянешь. Он… – Решит, что это блестящая мысль. Венди забилась обратно вглубь дерева, когда к ним подошёл Пэн. Его длинные ноги широко шагали, размашистая походка делала его развязным и странно нескладным одновременно. Улыбка, острая, как нож, рассекала его лицо от уха до уха. Мальчишки поспешно расступились. Пэн запустил руку в дупло, зашарил в поисках Венди, и та зашипела, точно рассерженная кошка, и ударила так отчаянно, что на тыльной стороне его руки выступили капельки крови. Глаза Пэна потемнели, беспощадная улыбка опрокинулась и превратилась в свирепую, полную лютой злобы гримасу. Он снова потянулся к Венди, быстро, как молния, вцепился в волосы и потащил её наружу. Венди неловко поднялась на ноги, притянутая к тонкому юношескому телу, и вдохнула странный запах: сладкий, землистый и травянисто-свежий. – Как я и говорил, – пролаял Пэн ей в лицо, – будешь мамой. А матери делают множество вещей: готовят еду, и убирают, и рассказывают перед сном сказки, заботятся о ранах, поют песни, и… – И управляют своими послушными детьми, ведь они любят её больше всего на свете, – зло процедила Венди ему в ответ. Искра ненависти и ярости разгорелась и дала жизнь демонстративной вспышке храбрости. Венди запрокинула голову, игнорируя боль от натянувшихся волос, и поглядела Пэну прямо в глаза. – Они делают так, как она говорит. Они слушаются её. Они защищают её от любого зла. Так что это значит, что ты должен слушаться меня, Питер Пэн. Жестокий смех – дуновение горячего воздуха в лицо – заставил Венди содрогнуться. Его рука впилась ей в бок в наказание. – Но я не собираюсь быть твоим ребёнком, – ответил Пэн, приближая своё лицо, пронизывающе вглядываясь в неё, словно волк – в глаза затихшего кролика. Колени Венди начали мелко трястись. – Я стану папой, а все знают, что мамы должны повиноваться папам.