Голод (like something hungry)

На следующий день самый маленький из Потерянных принёс ей букетик цветов. Все они, казалось, уже позабыли ярость Пэна, но Венди отказывалась забывать – она позволяла своей злости тлеть внутри, укрывала её в лохмотьях ночной сорочки, давала осесть на языке, как тошноте, и не глотала её. Венди не хотела ничего забывать в месте, которое будто несло забвение в самом своём воздухе. – Я помню, что приносил цветы своей маме, – проговорил мальчик. Морщинка, залёгшая меж его бровей, свидетельствовала, что он сам не уверен, не придумал ли всё это. Как такой малютка может позабыть прикосновение своей матери, тепло её рук? Сама Венди тосковала по маме, по безопасности её объятий, по скрытому поцелую в уголке её улыбающихся губ. Она взяла их, эти цветы, и прижимала к груди до тех пор, пока шипы не распороли ей ладони. Венди хотелось швырнуть их в пламя, но она не была так жестока, даже она приняла роль матери, которую навязал ей Пэн. И Джеймс был самым милым из всех его ужасных детей. – Спасибо, – с трудом выдавила из себя Венди. – Полагаю, папе не пристало являться без подарка, – произнёс Пэн, появляясь в узком древесном убежище, где вместе с Венди ютились Потерянные, наблюдавшие обмен со странным блеском в глазах. Снаружи хлестал ливень, превращая землю в потоки жидкой грязи. Даже мальчишки, с радостью проводившие дни напролёт, выпачкавшись с головы до пят в траве и земле, предпочли укрыться от непогоды. Пэн бросил Венди свой дар. От резкого движения взметнулся розовый шёлк, вспенились белые кружевные рукава и оборки. Венди фыркнула, когда ткань захлестнула её; вокруг послышались смешки, и она, покраснев, отпихнула одеяние от лица. – Не нравится? – жестокая ухмылка вернулась на лицо Пэна. Венди ещё только знакомилась с замкнутым и таинственным миром женственности, стояла на самом пороге, когда Тень забрала её, однако даже она, ещё совсем девчонка, помнила уроки гувернантки и перешёптывания мамы и её подруг, прикрывающих губы ладонями: даме не пристало принимать одежду от мужчины, если он не приходится ей супругом, иначе она станет одной из тех самых (кто они, те самые, Венди понятия не имела, но догадывалась, что они – скверный пример для юной леди). И всё же её ночная сорочка уже совсем никуда не годилась. Венди прижала платье к груди. – Вон, – пробормотала она. – Что? – спросил мальчик у её локтя, пристально наблюдая за ней. – Все вон! – Венди взмахнула одеянием, как плетью, и Потерянные отскочили. – Детям нельзя быть в одной комнате с переодевающейся леди. Они переглянулись, и Венди попробовала снова. – Ваша мама приказывает… Они ушли. Все, кроме Пэна. – Ты тоже должен выйти. Он спрыгнул из ниши в стене, где сидел, приземлился беззвучно и изящно, точно пантера, и целеустремлённо направился к ней. Венди выставила руки и отгородилась платьем, будто щитом. Должно быть, это показалось Пэну забавным, потому что он рассмеялся, зацепив пальцем подол платья. – Разве папы не остаются с мамами, когда те обнажаются? В его глазах, очерченных золотистыми ободками, было любопытство и больше ничего. Пэн потыкал в свой подарок, словно тот был зверем, ловко притворившимся спящим, а он хотел выяснить, сумеет ли заставить его бросить притворство. Венди была ему неинтересна, будто обнова, которая скоро надоедает. Отчего-то это сердило её, пусть она и осознавала, до чего это глупо. Венди знала, что есть множество типов мужских взглядов, которых женщине нужно опасаться, и ей стоит благодарить судьбу, что в глазах Пэна не было того самого особого выражения. – Нет, – тихо проговорила Венди. Она быстро сглотнула странный комок, вдруг вставший в горле. – Нет. Это про мужей и жён. Пэну не нравилось, когда Венди напоминала, что есть нечто, в чём она смыслит побольше него. Он отпрянул на шаг, затем ещё на один, развернулся на каблуках и, чеканя шаг, направился прочь. По лестнице прогрохотало, гулко хлопнула дверь. Венди метнулась в дальний угол жилища и, зажмурившись, сбросила жалкие обрывки, оставшиеся от ночной сорочки. Она была обнажена и совсем одна, и в какое-то странное мгновение её пальцы, будто повинуясь своей собственной, внезапно проснувшейся воле, скользнули по шее, по изгибам начавшей распускаться груди. Венди содрогнулась всем телом, когда они коснулись их вершин; её словно бы прошила электрическая волна и, тёплая и странная до неудобства, угнездилась между ног. Нежеланное, но знакомое ощущение, не раз испытанное в тиши детской, не раз посещавшее Венди, когда Пэн… Неправильно. С ней что-то ужасно неправильно. Венди набросила на себя платье через голову и потянула его вниз. Даже безжалостно затянутое бледным белым поясом, оно висело мешком. Этот наряд предназначался для кого-то более высокого, статного, кого-то полного. Оно предназначалось женщине. Пальцы Венди тряслись, когда она застёгивала ворот, пуговку за пуговкой, под самую шею. Ей никогда не хотелось взрослеть, никогда не хотелось получать титула женщины – лишь играть в приключения с братьями в детской, изображать пиратов, рыцарей, драконов и никогда не тревожиться о глупых взрослых вещах. Сейчас Венди захлестнуло горячее желание: она хотела попасть домой, хотела, чтобы мама была рядом, чтобы она нашёптывала ей на ухо все те таинственные женские секреты. Хотела наконец понять, что значили те ночные пробуждения и томление, от которого невозможно было отмахнуться. Ей хотелось мужа. Хотелось детей. Хотелось стать матерью. Венди обернулась. Она встретилась взглядом с Пэном. Теперь в его глазах читалось что-то алчное и угрюмое. Венди вдруг посетила мысль, что, быть может, оно всегда было там и никогда не исчезало. Всё это могло показаться очередным жестоким розыгрышем, если бы Пэн не выглядел таким же выбитым из колеи, как сама Венди. Взгляд тёмных глаз метался от розовой ткани, подметающей земляной пол, к её беззвучно двигающимся губам и обратно. Затем Пэн резко развернулся и вышел прочь. Казалось, вместе с ним жилище покинул весь воздух. Ноги Венди подогнулись, и она упала на колени.