Побочный эффект умирания

Люди говорят, что незнание — самое худшее из существующего. Юнги отдал бы всё, чтобы не знать. Смотреть на Хосока больно, в глаза — жалость, которая не нужна никому. Слова слишком коротки, чтобы передать мысли. Юнги потерялся среди линий и границ этой не жизни. Хосок извиняется, и его «прости» режет слух, скребясь по костям. Юнги не выдерживает. — Прекрати! — от жалости не осталось и следа, а на её место пришел гнев. — Юнги, я пр… — Скажешь ещё что-нибудь, — он резко хватает его за толстовку. — и врачи тебя, блять, не спасут. — Мне жаль. Юнги бьёт по лицу Хосока со всей силой, которой, впрочем, осталось не так много. Парень закрывает нос рукой, и сквозь пальцы тонкой струей сочится кровь. — Хорошо, — говорит Хосок, чуть приподнимая голову. — У каждого разная реакция. Но я правда не хотел… Юнги впечатывает его в стену, сжимая плечи, и яростно смотрит прямо в глаза. — Зачем ты лжешь? Не хотел? Правда? Чон Хосок, ты издеваешься надо мной? — злобно шипит он. — Не ты ли с самого начала флиртовал, м? Не ты ли вообще всё это начал? Если бы не хотел влюблять меня в себя — не общался бы со мной вообще. Прекрати говорить глупости. — Взгляд Хосока совсем потерянный, а из носа всё ещё течет кровь. Юнги выдыхает. — Черт, извини. Он натягивает рукав и осторожно вытирает кровь над губой, размазывая её ещё больше. Потом замирает на секунду, дрожащими губами целует Хосока в переносицу, и, крепко обнимая его за талию, кладет голову на плечо, пряча стеклянные глаза. Юнги потерялся в неизвестности своих мыслей о том, как спасти Хосока. Он не отходит ни на шаг, держит его за руку, и ночи они снова проводят слушая музыку в плеере через одни наушники. Свет луны отпечатывается на лицах; когда Хосок засыпает, Юнги тихо гладит его темно-красным волосам, глотая горькие комки выступивших слёз. Юнги старается верить в лучшее, он всё ещё замечает надежду в своих глаза, но с каждым днем безумно боится наступления следующего. Хосок прогоняет его очень часто, не хочет, чтобы Юнги видел, что ему плохо, выталкивает его за дверь, когда тот сопротивляется. Иногда Хосоку просто необходимо побыть одному. Он счастлив сжимать руку Юнги каждый день, но показывать настоящие эмоции при нем не может. Поэтому, оставаясь наедине с собой, он зарывается в мысли с головой и дает свободу нахлынувшим чувствам. За пять лет Хосок научился сдерживать себя, не думать о самом плохом, а если оно неизбежно — просто принимать. Юнги упорно давит на все правила, крушит к черту привычки. Чон Хосок всегда был готов умереть. Он боится говорить это вслух: снова запнется из-за дрожащего голоса. Но в голове у себя это звучит уверено и почти успокаивающе. Уверовать себя в том, что смерть не худший конец истории достаточно просто, если говорить это каждый день в течении пяти лет. Сначала врачи диагностировали лейкемию. Это не вызвало потрясения, не было нервной истерии от одного устрашающего слова «рак». Хосок улыбался всё так же: знал, что лейкемию возможно побороть. У него получилось. Курсы химиотерапии помогли, но из-за них же нормально функционировать перестала печень. Хосок пожимал плечами, ещё надеялся на выздоровление, на «долго и счастливо». Постоянные наблюдения у врачей не пошатнули веру, в которой солнце озаряло мир яркими-яркими лучами, Хосок верил в это всегда. Даже когда становилось хуже, даже при потерях сознания, Хосок упорно твердил себе: не сдаваться. Через пару лет надоело. Жить на границе, которая в любой момент может пошатнуться — пугающе. Хосок перестал верить в долго и счастливо, потребовав от себя только второго. Если жизни мало, счастье как кислород. И оно было. Чон Хосок упорно искал его везде, находил в близких людях, вечерах за просмотрами кинофильмов, дожде и искренних фотографиях. Иногда ночью он думал, что же будет, если его история оборвется так скоро, и снова уверял что «смерть не такой плохой финал; люди ведь любят трагические истории.» Жизнь шла привычным чередом счастливых улыбок, пока рядом не оказался Мин Юнги. Разрушив самовнушение, негласно показал Хосоку в хрустальном шаре светлое будущее, тем самым заставив думать о смерти вовсе не как раньше. Влюбляться в Юнги не входило в планы. Планов не было вообще. Просто вечно хмурый человек был так одинок, Хосок подумал, что если сможет сделать хоть один его день чуточку счастливее, ничего не произойдет. Но ошибся. Ошибка была летальной. Они оба никогда не пожалеют о ней. Любовь ведь сильнее, чем боль, верно? Юнги принес синий бомбер Хосока, который ещё тогда оставил у себя, и попросил носить его. — Мне нужны воспоминания. — сказал он. На глаза попался фотоаппарат, и Юнги понял, что не выпустит его из рук. Щелчки стали вылетать моментально. Через пару дней по подоконнике собралось пару сотен снимков, которые они вдвоем пересматривали каждый день. Вкладывали в каждый что-то своё, искреннее и вечное. — На какой исход событий ты надеешься? — голова Хоска лежит на коленях Юнги, чьи пальцы перебирают прядки волос, и оба смотрят в небо. Весна снисходительна, и посылает теплый ветер обвивать их кожу даже глубокой ночью. Горят лишь пару фонарей. В небе несчитанное количество звезд. — Жду, когда упадет хоть одна звезда. — Юнги поднимает голову к небу, расплываясь у улыбке. — Не падает, сука. — Я не об этом. — Хосок улыбается вместе с ним. — Я знаю. Я спасу тебя. Просто не могу потерять, понимаешь? — он наклоняется, целуя его в замерзшие губы. — Не вини себя, если не получится. — Хосок обхватывает его шею руками, пропуская бесконечные разряды нежности сквозь пальцы. — Во всём виноваты только звёзды, — Юнги смотрит вверх, всё ещё пытаясь найти хоть одну падающую звезду для исполнения самого драгоценного желания. Сложно жить, зная, что всё оборвется так скоро, но не имея не малейшего понятия, когда это «скоро» наступит. Проводить время только вдвоем в последние дни стало дозой лекарства. Без неё мысли в голове притупляются в поисках только одного знакомого имени. Руки поглаживают обнаженные бедра, покрытыми созвездиями из мурашек, а взгляд затуманен не то от вечных слез, который каждый скрывает друг от друга, не то от нестерпимого желания быть рядом, ещё ближе, проникая до сердца. Мир перестает существовать всецело, превращаясь только для двоих. Прикосновения покрыты пеленой горечи. Где-то в них застыла и любовь. — Я всегда думал, что любовь — хуйня, понимаешь? — Юнги усмехается, выводя на груди Хосока узоры указательным пальцем. — Я ещё никогда так не ошибался. Всему виной лишь ты. Но я безгранично счастлив, знай это, пожалуйста. — Тебе больно, сахарок, я же вижу. — Но я бы повторил всё ещё тысячи раз, будь уверен. — Даже если бы в каждом я умирал? Юнги беззвучно кивает. Он пытается быть сильным, пытается создать в сознании образ из надежды, ебаной надежды, которой совсем не существует. Юнги пытается бороться и иногда ему тяжелее, чем Хосоку. В коридоре мрачно и холод от открытого окна только добавляет дрожи. Юнги сжимает грубую ткань на джинсах, вытягивает нитки из их дырок, и пытается думать о чем-то отстранённом. Хосок у врача слишком долго. Обычно он не разрешает ходить вместе с ним, но сегодня должны сказать результаты обследований. Это последняя капля в эликсире веры во что-то хорошее, она решающая и может отравить всё. Хосок выходит из кабинета и Юнги думает, что лучше не вставать: ноги дрожат предательски. Он с ожиданием смотрит на парня в том самом радужном свитере, который был на нем в первый день знакомства, и надеется ещё больше. — Выпьем кофе? - спрашивает Хосок, а Мин Юнги устремляет на него уже гневный взгляд.— Пойдем к тебе? Давай уйдем отсюда, пожалуйста, побыстрее. — Что сказал врач? — Юнги останавливает его, крепко сжимая руку. — Ничего хорошего. Осталось два месяца. — До чего? — До финала.