Другие мужчины

Джоске почти не слышно и не видно: и в этот день, и в следующие два. Он едва говорит Джотаро и два слова, только здоровается и прощается приличия ради. Пару раз спрашивает что-то про учебу, когда больше совсем уж не у кого, но он всегда где-то рядом. Тихо жует свой бенто неподалеку или стоит у стены на противоположном конце коридора, болтает с кем-то. Коридор почему-то всегда именно тот, в котором слоняется Джотаро. На третий день Джоске кидает ему записку посреди урока. «Мы можем встретиться на заднем дворе после уроков? Буквально на пару слов. Строго по делу. Кивни мне, если согласен». Слишком коротко и сжато, как в телеграмме. Даже сразу не скажешь, что писал Джоске, но это его почерк. Линии вышли кривоватые, торопливые. Что-то случилось? Что-то серьёзное? А даже если и не очень серьёзное... неужели Джотаро откажет ему даже в этом? Джоске и так старается не доставать его. Ясно ведь, что ему тоже тяжело, но он всё-таки принял условия Джотаро и стал держать дистанцию. Никто не говорил, что будет легко. Им было так хорошо вместе. Джотаро поверить не может, что ему было так хорошо с кем-то, что всё это правда было. Было и не отпечаталось кровью на его руках. А теперь всё должно закончиться, если они не хотят разрушить свои семьи. Рано или поздно это случится: от пропасти их отделяет один неверный шаг, одно лишнее слово. Что, например, если бы его мама тогда подслушала их разговор? Что, если бы мама Джоске не поверила в его историю, стала бы копать глубже, и докопала бы до Джотаро? Лучше остановиться сейчас. Чувства позабудутся, гормоны схлынут, тоска пройдет. Самая обычная ломка: нужно сжать зубы и терпеть. Время не умеет поворачиваться вспять, но оно умеет лечить. Должно уметь. Джоске ждет ответа. Джотаро поворачивается к нему, кивает. Он ощущает неприятный укол, когда Джоске кивает ему в ответ и тут же отворачивается. Ему ведь тоже тяжело, наверное, но он не позволил себе даже бросить на Джотаро лишний взгляд. Вот это выдержка. Так странно... И немного обидно. Совсем чуть-чуть. Это пройдет. «Совсем чуть-чуть», повторяет про себя Джотаро, потому что иначе у него опять скрутит живот. Уроки заканчиваются. Они с Джоске выходят из класса последними, ждут друг друга, но не говорят ни слова. Наверное, нелепо выглядит со стороны. Зато они снова идут с занятий вместе: держатся не так близко, и всё-таки... Джотаро чувствует что-то привычное и болезненное средь их холодного затишья. Задний двор, кругом никого. Договорить и разойтись по домам. Буквально на пару слов — строго по делу. Ничего глупее не слышал в своей жизни. — Ну, не буду тянуть, — начинает Джоске. — Просто хочу, чтобы ты знал. Я решил перевестись. — Он делает глубокий вдох. — В другой класс или даже в другую школу. Я так не могу. Хожу весь, как на иголках, и мысли совсем не об учебе, а в этом году экзамены. Мне очень тяжело видеть тебя каждый день и знать, что... Ну. В общем, просто не хочу портить отношения, они и так испорчены. И больше всего не хочу, чтобы ты меня ненавидел. Ты ведь всё равно мой... племянник, да? И я всё равно люблю тебя. Не знаю, в каком смысле, но это неважно. Раз выяснилось, что мы семья... надо держаться друг друга, а не избегать. Даже если произошло вот такое. У Джотаро всё-таки скручивает живот. А он уже понадеялся прожить хоть день без колик. Теперь Джоске думает, что Джотаро его ненавидит. Отлично сработано. Просто здорово. Но как ещё он мог уберечь его? — Я думал об этом, — безразлично произносит он, сглотнув ком в горле. Джотаро заговаривает с Джоске впервые за несколько дней, — но тебя не переведут. И меня тоже. Нужна очень уважительная причина. Если выдумать какую-нибудь историю, например, про травлю, раздуть конфликт, устроить скандал, привлечь родителей — может, переведут. И то вряд ли, будут изо всех сил предлагать перемирие. Джотаро просто устал. Он уже не верит, что они могут куда-то деться друг от друга. Последний год, экзамены. Не проще ли дотерпеть? Джоске пожимает плечами. — Да, знаю. Ну, попробую что-нибудь. Если уж припрет, то... пожалуй, придется рассказать маме, что со мной в классе учится Джостар, и нашей семейной тайне недолго жить осталось. Уж ради моей безопасности она что угодно сделает. Джотаро замирает. — Что? — А вообще, с другой стороны... Чего тянуть. Приду домой и скажу ей сразу, так действеннее будет. Может, тоже потом не буду пару дней ходить в школу. Глядишь, и получится перевестись побыстрее. Джотаро уже не слышит ничего, кроме слова «перевестись», а Джоске всё продолжает заколачивать гвозди в крышку его гроба: — Жаль, что всё так вышло. Я... Мы больше не потревожим вашу семью, не переживай. Я был рад знать тебя, Джотаро. Наверное... вот и всё, что я хотел сказать. Они — не одна семья. Джоске улыбается так тоскливо, будто ему правда жаль, улыбается напоследок. Встал вполоборота, вот-вот развернется и уйдет. Джотаро испуганно хватает его за локоть. — Только попробуй. Ты ничего ей не скажешь. Угроза и мольба. Джоске разворачивается к нему с ледяным спокойствием на лице. — Почему? У тебя есть другие варианты? Про тебя я буду молчать до последнего, сначала попробую просто договориться. Что-нибудь придумаю. Но без маминого ведома мне никак не перевестись. — Джотаро замирает, отпускает его локоть, и Джоске придвигается ближе, шепчет ему на ухо. — Я думал, мы всё прояснили. Ты меня не любишь и больше не хочешь видеть. А я хочу перевестись. На этом всё и кончится. Разве так не будет лучше? Джоске, исчезнувший из его жизни. Что-то остро зажгло у Джотаро в груди — сгорело заживо, — но он выдавливает из себя холодные, треснувшие слова: — Не будет. Нежный смешок Джоске у его уха. Рука на плече. — Почему? — Заткнись, Джоске! — орет он и хватает его руку. — Сам знаешь, почему! — Нет, не знаю. И некому мне сказать. Ему в глаз что-то попало, он ничего не видит. Джотаро хватает Джоске за пояс, впечатывает его в себя, жмется так близко, что даже сквозь гакуран чувствует, как его пальцы впиваются Джоске под ребра — чувствует каждую его мышцу и каждое телодвижение, каждый вздох. Такое чувство, что он стоит на костре, привязанный к столбу, и все, кто пытаются приблизиться и вызволить его, сгорают. Все, кроме Джоске. — Не смей ей говорить, не смей, я тебе язык с корнем вырву, — шипит Джотаро ему в шею и ненавидит себя за это. — И ты мне вырви, если я рехнусь. Буду молчать до последнего. Даже если пытать будут — не скажу. Умру, но не скажу про тебя. — Джотаро... Ты чего... — Я не шучу, — рявкает он, потому что больше ему ничего не остается. — Дурак... Да, Джотаро дурак, и он трется носом о его шею, вдыхает запах его дурацкого лака и гигиенической помады, пока не начинает кружится голова, и живет только мыслью, что Джоске снова в его объятиях. Джотаро не касался его почти неделю, чуть с ума не сошел. Как он только жил без этого? Как он только ходил по земле, ходил среди сотен, тысяч людей, и не знал, что можно так изнывать по кому-то: изнывать до узлов в животе и жжения в глазах? Так будет только с Джоске. Сейчас — только так. Чтобы ни случилось, только так им будет лучше: вместе. Джотаро сильно давит ему на грудную клетку, и Джоске едва может дышать. Он почти чувствует, как пульс Джоске гудит и в нем, эхом отзывается в голове. Каждый вздох, как его собственный. — Джотаро... — Джоске дергается в его хватке, чуть высвобождается, и взамен мягко касается его затылка. — Ну-ну, всё хорошо, я рядом. К чему были эти прятки? Ладно, признаюсь, я тоже обалдел, когда узнал правду, но потом... зачем ты так поступил со мной? Зачем сказал такое? «Я не люблю тебя. Весна, гормоны, всё такое. Ну, бывай». Почему ты губишь всё, что любишь? — Я трус. Наверное, это самое честное, что он говорил в своей жизни. Он не умеет беречь, и он очень, очень болен. Ещё не было человека, который остался бы рядом с ним, который бы продержался. — Это я с самой первой минуты понял, ага. — Джоске усмехается и близко-близко придвигается к его лицу. — Знал, что будут сложности, даже не испугался, когда у сложностей оказались космические масштабы. И вот я здесь. Не прогонишь же ты меня после этого? Джотаро уже не сжимает его, что есть мочи: просто бессильно обнимает. — Прогоню, если ты сдашь нас своей маме. Джоске невесело усмехается и гладит его по спине. — Ни за что. Только, эй... Я могила, но если... А что, если?.. — Никаких «если», — отрезает Джотаро. Сейчас они стоят здесь из-за того, что он придумал себе слишком много «если». — Кстати, если бы ты сразу со мной поговорил, у тебя бы язык не отсох. — Джоске. — Ещё скажи, что не умеешь, ага. Джотаро Куджо, семнадцать годиков, до сих пор не разговаривает. — Заткнись. — Поможешь мне? Джотаро охреневает от такой наглости. — Ненормальный. И ты не заслужил. — Чего-чего?! Да это был самый гениальный план примирения в истории человечества! Я даже наплевал на гордость и подошел к тебе первым! — У меня чуть сердце не остановилось, когда ты сказал, что расскажешь всё маме и переведешься. — Ага-ага. А знаешь, так тебе и надо. Сам-то наверняка думал о то... Джотаро всё-таки помогает ему заткнуться: просто зло жмется губами к его рту, но Джоске обхватывает руками голову Джотаро, притягивает его ближе, зарывается пальцами в волосы, лижет его сомкнутые губы. Они на заднем дворе, их скрывают деревья, и камер здесь нет, но всё равно опасно. Отойди. Сейчас, ещё секунду. Одну миллисекунду. Нет, Джотаро не чувствует, что только что поцеловал родственника: не чувствует отвращения, сколько бы он не повторял себе, что всё должно быть иначе. Отвратительно счастливы. Пусть так оно и остается. Пусть продолжат там, где остановились. Время возобновило свой ход.