Другие мужчины

Джотаро не знает, каким чудом им удается скрываться так долго: прошел почти год. Он старается больше не зажимать Джоске у шкафчиков. На уме всегда одно и то же слово: «опасно». Живут в страхе, но это малая плата за многое. У них есть тепло и улыбки. Джотаро не может поверить, что улыбается кому-то, не может поверить, что в его руках не безжизненный холод, который не развеять даже сигаретному дыму, а кто-то живой и солнечный. Мамы говорят им обоим, что они переменились в лице. А ещё стали рассеяннее. Ведут себя как-то иначе, мягче, что ли. Джоске отшучивается, Джотаро огрызается и пониже натягивает козырек фуражки. У них одни отговорки на двоих. Джотаро ходит по дому счастливый и окрыленный. На днях договорились с Джоске пойти на концерт, а то скоро начнется: конец триместра, контрольные, экзамены. Не до того будет. Он ходит по дому и заворачивает в кухню. Как-то тихо, очень тихо. Там мама. Она сидит к нему спиной, сидит за столом, рядом — телефон и кучка мятых бумажных платков. Плечи дрожат. И ни единого звука. Он ничего не говорит, только входит нарочно громко, чтобы она не испугалась. Отец. Джотаро понятия не имеет, что случилось, но чувствует: это из-за него. Сердце щиплет обида за маму. Он дожидается, когда она найдет в себе силы заговорить. — Па... — она резко вдыхает, когда чувствует, что рыдание вот-вот подкатит к горлу, и пробует снова, — папа не сможет приехать на твой выпускной. И после него — вряд ли. Бросил трубку... и больше не берет. Уже нечему удивляться. Да, Джотаро слышал какую-то приглушенную ругань из своей комнаты. Почему-то решил, что это в телевизоре. Он придвигается чуть ближе, чтобы мама могла привстать, схватиться за него, обнять хоть чьи-то плечи. Будто случайно. Обычно Джотаро бы огрызнулся, сказал, чтобы она отвяла, но не сейчас. А может, и никогда. Что-то в нем переменилось. Даже если порой она относится к нему, как к дитю малому, даже если не понимает его и ничего не знает о нем, даже если иногда она дико его выбешивает, он не знает никого добрее и терпеливее своей матери. Он не знает никого сдержаннее и отстраненнее своего отца. Дело явно не в том, что отец опять не приедет, и не в том, что его гастроли будто не имеют ни начала, ни конца. Мама уже столько раз ругалась с ним из-за этого, потратила столько сил и слёз, что их уже не осталось. Когда он не приехал на каникулы Джотаро в прошлый раз, она не плакала. А сейчас плачет. Почему? Джотаро качает головой. — Случилось что-то ещё. Мама отпускает его плечи, отворачивается к кучке мятых платков. Хочет убрать их, притворяется очень занятой. — Милый, я потом скажу, после экзаменов. Ни к чему тебе сейчас эти переживания... Ни к чему тебе мои проблемы, мои переживания. Живи и не знай горя, Джоджо. Только учись. — Рассказывай сейчас, — требует он. — Милый, нет, ты должен понять, что... Тогда Джотаро больше ничего не остается: — Он хочет подать на развод. Она стоит с кучей платков в руках, стоит, держится. Платки рассыпаются по столу, и мама снова падает на стул: так, словно больше не собирается с него вставать. Она безвольно кивает. Отец хочет подать на развод, и его родители давно думали об этом. Раз, два раза не приехал домой. Три-четыре-пять. Сколько можно. Ни на каникулы, ни на праздники. Гастроли за гастролями, отговорки за отговорками. Всё одно и то же. Уже не тень подозрений, а оглушительный крик в лицо. Ясно, что у отца давно есть другая женщина, или даже другая семья. Хотя насчёт другой семьи — это Джотаро погорячился. Папаша и с первой-то не справился. Он садится напротив мамы, хочет разломать пополам телефонную трубку. Больше никогда не звони сюда. Ты заставил её плакать. Ты заставлял её плакать много, много раз. Сегодня — последний. — Я так устала. Прости его. Прости меня. Её прощать не за что, а вот Куджо Садао он не простит. Липкие, холодные иероглифы отцовской фамилии в строке классного журнала: прямо рядом с именем, которое дала ему мама. Куджо и Джостар. Джотаро Джостар — тоже неплохо звучит. Не-сын своего отца. Мешки виднеются под её глазами, под её яркими, голубыми глазами. Она не заслужила такого дерьма. Какой бы она ни была, что бы ни делала, как бы к нему ни относилась, и как бы он ни относился к ней — заслужил кто угодно, но только не она. — Тебе надо поспать. Она рассеянно кивает, будто не слышит, и шмыгает носом. — Да. Да, наверное. У неё пустой, далекий взгляд. Наверное, думает об отце. Эхо всего, что она любила. Её будто не держат ноги, и Джотаро почти силой загоняет маму в её спальню, заставляет выпить таблетку от головной боли. Или лучше было выпить от давления? Либо что-то успокоительное. Он не умеет успокаивать людей, и ещё меньше разбирается в успокоительных таблетках. Она приносила Джотаро витамины и суп, когда ему нужен был Джоске, а он может принести ей только стакан воды и ещё бумажных платков. Джотаро закрывает за собой дверь, зная, что мама почти наверняка проплачет всю ночь в подушку, и он ничего не сможет с этим поделать. *** — Вот, возьми. Это тебе. Кое-что он всё-таки может. Мама замирает с его подарком в руках. — Милый... что это? Неужели ему придется излагать свою придуманную историю? Поменьше подробностей. На деле было так: пока он искал информацию про концерт, на который они собирались с Джоске, — и ведь здорово сходили, — наткнулся на это мероприятие. Как он мог не вспомнить о ней? Купил билет на вечер в известном джаз-клубе. Отзывы хорошие. Джотаро видел фотографии: очень приличное место, и не слишком выпендрежное. Да и черт с ним, даже если выпендрежное. Она заслуживает лучшего. — Помнишь, я спрашивал. Ты сказала, что свободна в этот день. Я запрещаю тебе сидеть дома в воскресенье. — Джоджо... Она смотрит на него, как на первое и последнее сокровище мира. И обнимает так же.