Быть его учеником

Даламару уже приходилось испытывать это − клокочущий гнев в горле, гнев от невыносимой глупости, которую приходится выслушивать. В прошлый раз это было, когда его судили в Сильванести и обрекли на изгнание. Его, благодаря плану которого войска повелительницы драконов Фейр Кейрон были разбиты. Благодаря которому эти эльфы, так яростно проклинающие его теперь, были живы. Он видел, как слепы, как ограничены собравшиеся судить его. И как бы горько Даламару ни было тогда, гнев придавал ему сил и храбрости.   Очевидно, именно непрошеные воспоминания стали последней каплей. Даламар планировал выйти в конце, когда выскажутся все главы орденов, когда стихнет гомон голосов остальных магов, выйти и сразить всех краткой эффектной речью, насладиться их страхом, их беспомощностью.   Но он не смог дальше терпеть уже на речи Пар-Салиана. Он ожидал от главы Конклава куда большей дальновидности.   − Вы глупцы! − крикнул он, стремительно двигаясь к центру зала. − Боги, какие вы все глупцы! И больше всех ты, величайший!   Долгая пауза. Пар-Салиан держался спокойно, стараясь сохранить достоинство. Остальные маги зашептались, загомонили.   − Мир! − со смехом проговорил Даламар. − Да он может прибрать его весь к рукам уже завтра!   − Расскажи им все, − велел ему тогда Рейстлин.   И Даламар исполнил волю учителя. Он рассказывал долго, образно и зрелищно, наслаждаясь тем, как вытягиваются лица магов, а бедный брат-близнец его шалафи с каждым словом выглядит все более растерянным и непонимающим. Мешал этому блестящему выступлению лишь тонкий голосок кендера, что раздавался из-за спины Карамона.   − Темный эльф? Никогда таких не видел! Пусти меня посмотреть! Карамон, ну пожалуйста!   − Глядите же! − Даламар перешел к кульминации. Резко развернулся, чтобы весь Конклав мог видеть его. Вскинул гордо подбородок − пусть он и мученик, но он ни на что не променяет право быть учеником величайшего темного мага, право быть Его учеником…   Бархатная материя снова рвется, маги и Карамон ахают при взгляде на его раны. И только кендер, высвободившийся, наконец, из хватки брата Рейстлина, был радостно оживленным. Впрочем, что взять с кендера?   − Ну надо же! Это тебе сделал твой учитель? − вопрошал он. − Тот, о котором ты сейчас говорил? Твой учитель прожег тебе грудь рукой? Моя матушка все время говорила, что система образования везде одинакова, но я никогда…   Карамон поспешно запечатал ему рот рукой.   − Ничего не понимаю… − потерянно проговорил он, оглянувшись на Пар-Салиана. − Что… Что здесь происходит? О чем тут болтал этот эльф? О ком вы все говорите?   Даламара снова будто бы обожгло яростью. Как родной брат шалафи может быть настолько глуп и несведущ? А знал ли он Рейстлина вообще?   − Мы говорим о твоем брате, − услужливо подсказал он. − О Рейстлине Маджере.   И голос его зазвенел гордостью, когда Даламар продолжил:   − Он − мой шалафи, а я − его ученик.   Главы лож переглянулись. Они прекрасно поняли, что остались без шпиона.   − Даламар, − осторожно начал Юстариус. − Я думаю, достаточно. И… Ты не будешь так любезен застегнуть мантию?   Темный эльф неспешно запахнул одеяние на груди, продолжая вызывающе сверкать глазами. Но силы уже начали оставлять его − он слишком много энергии отдал для этого перфоманса, который, − теперь он осознал это − звучал как хвалебная ода Рейстлину.   И снова голоса слились в нечленораздельный гул, снова толпа превратилась в массу раззявленных ртов, лиц, искаженных страхом и яростью, потерявших человеческие черты. Это все было слишком знакомо Даламару. Он покачнулся, ноги не держали его. Он рухнул в возникшее из воздуха кресло и отпил вина из кубка, который материализовался в его руке. Он постепенно восстановил дыхание и вновь прислушался к собранию. Пар-Салиан с большим трудом заставил всех умолкнуть и − немыслимо! − дал кендеру право слова.   И теперь все с большим сомнением слушали долгую и запутанную историю знакомства Рейстлина с, подумать только, овражной гномихой. Которая, кстати, тоже присутствовала здесь. Собрание все больше походило на какой-то паноптикум…   Когда после кендерской истории в зале завязалась жаркая дискуссия на тему «научился ли Рейстлин состраданию», Даламар опустил голову на грудь, так, чтобы волосы заслонили лицо, и тихо засмеялся. Смех был практически истерическим. О да, глупцы, он научился. Да ему и не нужно было учиться… Сострадание… Ради обретения этой мнимой ценности верховный идиот в белом даровал ему проклятые глаза Раэланны. Шалафи действительно относился очень тепло к этой маленькой замарашке. Шалафи не был откровенно жесток. Даламар видел однажды, как бережно учитель держал в руках малиновку, которой не посчастливилось подлететь слишком близко к проклятой роще, окружавшей их башню. Тонкие золотистые пальцы осторожно разгладили взъерошенные перья, аккуратно прикоснулись к бешено вздрагивающей птичьей груди. И мимолетная улыбка вслед стремительно улетающей пичуге... Вот только никакие из этих моментов, за которые так цеплялось это наивное дурачье − мол, глядите, душа его не погрязла окончательно во тьме, ничего не означали. Ради своего замысла Рейстлин пойдет до конца, и ему не будет никакого дела до всех страдающих этого мира.   Но когда вышеупомянутая овражная гномиха, в свою очередь, выскочила вперед − о, лучшей защитительной речи не звучало в этих стенах, лучшей не в плане красноречия, разумеется, а по степени воздействия, Даламару стало совсем не смешно. Хоть он и сидел, демонстративно усмехаясь вытянувшим лицам магов и особо эпическим высказываниям Бупу, таким как: «моя знать, он самый добрый человек». Перепуганное маленькое создание было всецело предано его учителю. Каково Конклаву − сначала их собственный шпион утверждает, что они недостойны и ползать в ногах Рейстлина, а потом этакое наивное дитя природы косноязычно, но убедительно распространяется о его невероятной доброте. До которой всем желающим далеко, как до луны. Сидите и обтекайте. Но ухмылка Даламара была вымученной. Потому что не так давно он сам стоял перед почтенным собранием, и его доклад был не докладом, но хвалебной одой Маджере.   Он вернется к шалафи и поможет ему благополучно отбыть в Истар. Он будет беречь для него его башню и убьет каждого, кто осмелится приблизиться к ней. Он будет ждать, надеясь и страшась… В нем буквально на секунду шевельнулось желание освободиться от власти шалафи над ним, но он почти сразу признал свое поражение. Он не сможет, просто не сможет. Рейстлин уже покорил его − не страхом, но знаниями, которыми он делился, магической силой, которая так возросла и окрепла в нем, направляемая и совершенствуемая в умелых руках наставника. И не только ими. Это клятое сострадание, эти крохи, крупицы человечности, столь ценимые сентиментальными идиотами и столь бурно обсуждаемые на этом собрании. Понимает ли кто-то еще, насколько опасны эти капли яда? Насколько опасны они в руках такого, как Рейстлин? Взять вот, например, его недалекого братца. Этакий сверхположительный рубаха-парень, открытый и добродушный, которого все любят. Но стоило этому славному парню чуть свернуть с дороги и увлечься выпивкой − и он уже главный объект для насмешек и жалости. Светлым и хорошим нельзя отступать с намеченного пути. А Рейстлин... Вечно хмурый нелюдимый черный маг чуть приоткрывает душу светлой жрице, и вот она уже без раздумий бросается за ним в проклятую рощу. Он был мил с «малышкой» Бупу − ах, все, уже предательски дрожит подбородок у половины собравшихся. И самое страшное, что шалафи был вполне искренен в своих поступках. Он не врал жрице, просто подавал правду под нужным соусом. Он окружил неподдельной заботой и уважением свой ключ от врат. Он и правда по каким-то причинам привязался к этой замарашке-гномихе. Даламар пробыл со своим учителем довольно долгое время, чтобы понять: Маджере пусть и является образцом самоконтроля и целеустремленности, его не назовешь откровенно бездушной тварью.   Это было неправильно. Насколько бы все было проще, будь Рейстлин вторым Фистандатилусом. У них бы были абсолютно здоровые и нормальные отношения учителя и ученика черной ложи: Даламар бы заглядывал ему в рот, учился бы у него всему, боялся бы его до смерти, а под конец убил бы его в неравном бою.   *** − Ты знаешь, что если что-то случится во время моих экспериментов, то я буду спасать не тебя, а себя? − спросил Рейстлин в день их знакомства.   Даламар кивнул. Он и не ожидал ничего другого.   Но когда эксперимент действительно пошел не так, как нужно, и это была его, Даламара, ошибка, когда магическое поле затрещало, когда был потерян контроль над сущностью, призванной ими, и когда его же заклинание обернулось против него самого, Рейстлин все же спас его. Продолжая шептать слова заклинания, ни на секунду не теряя концентрации, он вытолкнул его из поля. Вытолкнул, резко выбросив вперед руку с зажатым в нем посохом Магиуса. Даламар рухнул на каменный пол. Заклинание иссушило его, обескровило, и он мог лишь бессильно хватать воздух ртом. Его медленно гаснувшее сознание отмечало, как шалафи заканчивает заклинание, как рассеивается магическое поле, как исчезают все следы пребывания смертельного порождения чужого мира в их лаборатории. А потом он услышал шаги в свою сторону и замер. Он почти не сомневался, что Рейстлин сейчас прикончит своего бездарного ученика. Ведь из-за него пришлось прекратить сложный эксперимент! А оттолкнул он его, вероятно, чтобы тот не мешал изгнанию твари. Вместо этого он почувствовал, как его осторожно переворачивают и укладывают на спину. На лице учителя не было ни следа гнева, только усталость. Руки − ловкие, знающие свое дело − Даламар сразу вспомнил рассказы шалафи о его обширной целительской практике, расстегнули на нем мантию, нашли пульс. Даламар чувствовал, что жизнь уходит из него, и следил за всем происходящим с каким-то равнодушным интересом. Ладонь шалафи прикоснулась к его груди, вновь зазвучали слова заклинания. Тело выгнулось дугой, с губ слетел отчаянный крик, а затем он, кажется, потерял сознание, чтобы потом очнуться лежащим на чем-то обтянутым мягким черным бархатом и с удивлением осознать, что это колени верховного мага. − Сейчас я не могу перенести тебя в твою комнату, − тихо сказал Рейстлин. − Пока работает восстанавливающее заклятье. Говорить крайне не рекомендуется. Я… тоже отдал слишком много сил… Даже в тусклом свете посоха Даламар видел, каким усталым, даже изможденным выглядит его учитель. Потратив столько сил на эксперимент, он потратил не меньше для того, чтобы излечить ученика, несмотря на его ошибку, глупую ошибку. Он хотел сказать что-то, но Рейстлин предостерегающе помотал головой.  Даламар поспешно закрыл глаза, чтобы скрыть их подозрительный блеск. Когда его в Сильванести отдали в школу магов, неохотно, только затем, чтобы он не обратился к дикой магии, ведь ему, принадлежащему к дому слуг, магия была не положена по статусу, он поначалу часто ошибался. Не потому, что был недостаточно способным, просто обучение его началось слишком поздно, а магия в нем была столь сильна, что он с трудом контролировал ее. Наставники даже не пытались объяснить, в чем заключались его ошибки. И, конечно, палец о палец не ударили бы, чтобы излечить его. А магия, что темная, что белая, была жестока к ошибкам.   Даламару представилась дивная картина − вот он приходит с докладом к Пар-Салиану и запихивает свиток прямо в глотку главе Конклава. Он не расставался с этой приятной мыслью все время, пока лежал в лаборатории, ощущая щекой черный бархат одежд своего учителя.   Роковой разговор, после которого на груди Даламара осталось пять кровоточащих отметин, состоялся месяц спустя. Рейстлин, не глядя на скорчившегося на полу Даламара, вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Он ясно дал понять, что двойная роль его ученика никогда не была для него тайной. «Он не прогнал меня! И даже не убил…» − проносилось в голове эльфа.   «Он дал мне выбор!» − вот что поразило его еще сильнее. Ведь Даламар был волен покинуть башню.   И наказание казалось недостаточным. Наверное, потому он так и полюбил демонстрировать всем свои отметины, точно знаки почета. Как бы напоминая самому себе, что это − страшная, но, если подумать, не такая уж большая расплата за то, что было ему предоставлено.   Позднее, он задумывался: а был ли в действительности выбор сделан им самим? Когда на следующий день он встретил Рейстлина в лаборатории и приступил к своим обязанностям, тот вовсе не выглядел удивленным. Была ли это ловко расставленная ловушка, с помощью которой можно было заполучить надежного и верного ассистента? Ведь Даламар больше ни разу с того случая не ошибся.   «Рейстлин − очень умелый манипулятор», − предупреждала его в свое время Ладонна. И он тогда отмахивался от слов главы Черной ложи, считая себя крайне опытным и искушенным: как-никак, прислуживая эльфийской знати, он вдоволь вкусил интриг и коварства.   Наивный идиот. Ничем не лучше овражного гнома.   До рассвета оставалось всего несколько часов, и Даламар поспешил отбыть из Вайретской башни, чтобы помочь шалафи перед далеким путешествием. Это было единственное, что он мог сейчас сделать.