Быть его учеником

Даламар был один. Впервые в жизни он оказался предоставлен сам себе. В его распоряжении была башня и целый город, вид на который открывался из ее окон. В город уже пришла весна, что сделала ночи светлее и теплее, впорхнула в дома, принося с собой запахи цветов и праздничных пикников. Эльфы особенно ценили весну с ее гимном жизни. Даламар каждый год ждал ее приближения − неосознанно, по привычке. Вот только в этом году ему было не до смены времени года. Он исправно выполнял распоряжения Рейстлина, кормил живцов, управлялся со стражами, наводил порядок в библиотеке и лаборатории. Он расправлялся с рутиной быстро и, пожалуй, жалел об этом. Ему нечем было заполнить остальные часы. Даламар садился было за книгу, но очень часто обнаруживал себя задремавшим еще на середине параграфа. Чаще всего он просто лежал на кровати, закрывал глаза, и вновь и вновь перед глазами проносилось спешное отбытие его учителя. *** Рейстлин встретил вернувшегося с Конклава ученика довольно сухо. Он никак не отреагировал на то, что маги все-таки отправили Крисанию и Карамона в Истар, хотя присутствие там жрицы было необходимо. А он даже не кивнул, даже не сказал равнодушно «хорошо», как он делал в минуты наивысшего довольствия. Даламар пытался было развлечь шалафи пересказом собрания − порой Рейстлин подсказывал ему, как именно оговорить себя в докладе Конклаву. Порой получалось настолько остроумно, что эльф с трудом сдерживал смех, старательно выводя на пергаменте леденящие душу подробности об ужасном ренегате Маджере. И Рейстлину доставляло большое удовольствие выслушивать догадки Пар-Салиана и прочих о его деятельности, столь нелепые и столь далекие от истины. Но в этот раз разговор не клеился, и Даламар просто бесцельно слонялся поблизости в надежде, что он понадобится учителю. Рейстлин позвал его лишь перед рассветом. Они поднялись на небольшую площадку у самой крыши башни. Почти все ритуалы, что требовали лучей восходящего солнца, творились именно здесь. Шалафи так спешил, что чуть было не принялся подниматься по лестнице впереди ученика, что нес факел. И еще сверкнул глазами на Даламара, будто это была его ошибка. Эльф изо всех сил пытался сохранить голову холодной и сосредоточиться на предстоящем заклинании. Он должен был сотворить поддерживающие чары, которые в случае необходимости не дадут каким-то внешним помехам сказаться на сложнейшем заклинании времени, которое будет читать Рейстлин. Площадка находилась высоко, свидетелями их магии были только звезды и луны. Стражи здесь никогда не появлялись. Даламару пришло в голову, что шалафи не нужны никакие охранные чары − шанс, что кто-то ему помешает, сводился к минимуму. Скорее он, Даламар, может послужить помехой, когда Рейстлин примется за свое заклинание. Он даже боялся, что шалафи не допустит его стать свидетелем своего отбытия, не даст ему шанс понаблюдать за тем, как творится заклятие, доступное лишь архимагам. И за то, что шалафи позволил ему наблюдать, Даламар был готов простить любую несправедливость. Он закончил со своими чарами и обнаружил, что учитель внимательно наблюдает за ним, будто удивляясь чему-то. Он даже вопросительно изогнул бровь, когда Даламар закончил. Он понял. Это была еще одна проверка. Что же выберет ученик, возможность услышать редкое и сложное заклятье, или же он попробует остановить своего учителя? А затем Рейстлин принялся выпевать слова своего заклинания, и Даламар уже не смог думать больше ни о чем. Больше всего на свете он любил смотреть на шалафи во время магических ритуалов. Слова на языке аркана звучали изумительнейшей музыкой из его уст. Ни единой ошибки они не могли допустить, ни одной неверной интонации. Сердце молодого эльфа учащенно колотилось от осознания причастности к такому великому событию. Магическая энергия учителя охватила и его, магия бурлила в крови, и ради этого ощущения − только ради него стоило жить. Последнее слово слетело с губ Рейстлина, и великий маг исчез во временном потоке. Даламар пал на колени, чувствуя, как силы оставляют его. После подобного пьянящего чувства магия всегда истощалась, оставляя волшебника растерянным и разбитым. − Удачи, шалафи, − пробормотал эльф рассеянно. Занималось утро. *** Известие о госте в башне сразу вытряхнуло эльфа из состояния апатичной хандры, куда он вновь скатился. Он мигом припомнил свое обещание убить каждого, кто сунется в башню в отсутствие шалафи. Он ожидал визита кого-то из магов, но это была… − Я прикончу тебя, эльфийское отродье! Китиара. Единоутробная сестра шалафи. Даламар вспомнил, как презрительно фыркнула воительница, увидев его в свой прошлый визит в башню, однако от него не укрылось, что ее презрение было лишь показным. Как и от шалафи. После того, как повелительница драконов удалилась, он поведал ученику, что единственной слабостью Кит был рыжий полукровка Танис. На Рейстлина тогда что-то нашло, какой-то приступ извращенного юмора − он откровенно предлагал свою сестру в дар ученику. Хороший подарок, ничего не скажешь. И такой же приятный, как степная гадюка. Тогда Даламару и в голову бы не пришло сблизиться с Китиарой. Но теперь, когда шалафи был в отъезде, ему казалось, что ему пора на всякий случай находить запасные варианты. И пора навести в башне свои правила. Окна он уже везде открыл, например. Обменявшись с негодующей после прогулки по роще воительницей любезностями, Даламар беззастенчиво облапал Китиару, а затем исчез, заставив ее идти вверх по ступеням башни. Примерно пять сотен ступеней, и это только первый пролет… Ведь она сама сказала, что еще не разучилась ходить ногами и не привыкла добираться коридорами магии. Он слышал отборную брань, что доносилась все громче, по мере того как молодая женщина поднималась выше, и улыбался своим мыслям. «Как она похожа на своего брата», − думал он. − «Хоть это и не сразу бросается в глаза». Конечно, у Китиары не было золотистой кожи и глаз со зрачками в форме песочных часов, но был такой же непримиримый взгляд и такая же кривая ухмылка… Но она, как и все женщины, ахнула, когда он разорвал свою мантию перед ней. Некая стабильность была приятна. Она тоже оставила ему на память несколько отметин. А потом он долго лежал, глядя в потолок, и вновь чувствовал себя разбитым и выпотрошенным дочиста. На подушке остался ее запах. «Итак, шалафи, я тщательно слежу за башней, как ты и велел», − мысленно начал Даламар. Он каждый день невольно начинал разговор с отсутствующим учителем, будто репетировал сцену его возвращения. Хоть и понимал, что если Рейстлин вернется, уже ничего не будет прежним. Что бы ни случилось там, в прошлом. Но все равно Даламар в глубине души надеялся, что ему удастся доказать шалафи, как он хорошо со всем справлялся. Он каждый раз злился на себя за такую глупость. Особенно сейчас, когда визит Китиары взбудоражил его и выбил из колеи. Он продолжил свой мысленный монолог, только теперь уже в нем зазвучали совсем иные ноты. «Я наконец-то открыл окна и впустил в эти затхлые комнаты хоть немного свежести! А еще сегодня я возлег с твоей единокровной сестрой, шалафи! Мы угощались вином из твоих погребов, шалафи. Она хочет меня в союзники… В союзники против своего младшего брата». Глубоко вздохнув, Даламар потянулся к бутыли, которую они с Китиарой не успели закончить, и сделал большой глоток. «Но я понимаю, что при первой же возможности она предаст меня. Да… Как я предал тебя однажды. Именно так мы делаем на темной стороне… Нет, так делают все во всем мире, одетые в белое и черное… Все…» Он устало опустил бутыль на пол и свернулся на кровати, уткнувшись лицом в подушку. − А я… − прошептал он. − Я просто хотел бы и дальше быть твоим учеником. Он провалился в забвение, в кошмарный сон, где Такхизис хохотала над ним, рассуждая, что эльфы не годятся для тьмы, они вообще ни на что не годны, кроме как на то, чтобы сажать цветы. Во сне был и ее сын, Нуитари, что срывал с него мантию, крича, что он не достоин быть магом черной ложи, он, служащий ренегату Маджере, одержимый своим учителем… Затем Нуитари обратился в Рейстлина, что тоже орал на него в гневе − чего Рейстлин настоящий никогда не делал, ведь, как бы ни был разгневан маг, он никогда не повышал голоса. Это и послужило Даламару якорем реальности − он распахнул глаза, вырываясь из сновидения, и сел на кровати. Однако голос шалафи, выкрикивающий, именно выкрикивающий его имя, никуда не делся. − Я потерял рассудок, − грустно заключил темный эльф и вновь потянулся к бутылке. − Даламар! − раздалось снова. Он со звоном выронил бутылку. − Шалафи? − потрясенно воскликнул он, вскакивая на ноги. − Я смотрю, ты проводишь дни с пользой, − голос вернулся к знаменитому рейстлиновскому ехидному полушепоту. − Шалафи, но как… − И тут до него дошло. − Око дракона? Он осознал, что Рейстлин не только слышит его, но и видит, и ему захотелось провалиться в Бездну. Ну почему учителю не захотелось связаться с ним в другое время, где он застал бы ученика, например, тщательно перепроверяющим зелья в лаборатории или изучающим труды великих волшебников… Но нет, шалафи угораздило застать его именно таким − с царапинами на плечах и засосами на шее, оставленными его сестрой, уже сильно нетрезвым и вконец отчаявшимся. Даламар потянулся было к мантии, что валялась на краю кровати, но тут же отдернул руку − мантия была учительской, и разрешения взять ее, он, конечно же, не спрашивал. Молчание Рейстлина было более чем красноречивым. Наконец он нарушил его: − У меня есть к тебе поручение… ученик. − Я слушаю, шалафи, − как можно серьезнее сказал Даламар и потянул на себя одеяло. Блюдо с оливками, пристроенное в изголовье, слетело на пол и разлетелось на множество осколков. Он почти слышал, как продолжают хохотать Такхизис и остальные боги.