to kill off

Слэш
NC-17
Завершён
851
автор
Размер:
160 страниц, 18 частей
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
851 Нравится 181 Отзывы 523 В сборник Скачать

CHAPTER THREE // SOMEONE COME REPLACE YOU

Настройки текста

digital daggers - the devil within

      — Оу, — произносит Тэхен иронично ровно за полтора месяца до того, как волки успевают стесать его бесконечно симпатичное лицо о бетонный пол старого склада на окраине.       — Оу, — повторяет он уже спокойней, переваривая полученную только что информацию, — То есть, едва только от Чон Хосока успели избавиться, этот идиот Минхо возомнил, будто, устранив мальчишку, он сможет запросто развалить всю группировку и сграбастать себе их территории? Интересно, — он задумчиво поднимает глаза к потолку, почесав пальцами подбородок.       — Точно, — кивает ему в ответ Намджун, сидящий в кресле перед ним, — Он настолько труслив, что предпочел заказать бедного парня нам вместо того, чтобы попытаться ликвидировать его самостоятельно. Как, интересно, собрался управлять целой стаей бешеных псов человек, который даже с одним зеленым пацаном справиться не способен? Тэхен хмыкает, поведя плечами, и тянется за стоящей на столе кружкой. Подносит к губам, делает большой глоток горького и обжигающего — он терпеть не может такой кофе, если уж быть до конца откровенным — и щелкает языком.       — Какая нам, в общем-то, разница? Не знаю, как ты, но нет ничего, что особо волновало бы меня помимо идущих прямо в руки легких денег. Намджун только многозначительно хмыкает и подцепляет пальцами стопку листов с поверхности стола.       — Что ж, раз ты настолько горишь желанием работать, то отставим лирику. Держи, ознакамливайся, — произносит он, протягивая листы Тэхену, — Подумать только: Хосок настолько прикипел к мальчишке, что даже фамилию свою ему дал.       — Ничего удивительного, учитывая его отбитый характер, — отзывается тот, закусив губы, и проводит кончиками пальцев по гладкой поверхности первого листа, считывая напечатанные буквы, — Значит, Чон Чонгук. Чон-гук. Однажды я уже встречал человека с таким же именем, — добавляет он на грани слышимости и криво усмехается, ощутив неясную волну трепета, прокатившуюся вниз по позвоночнику. Его руки неторопливо переворачивают скрепленные страницы, и со второй на Тэхена смотрит небольшая цветная фотография. Однажды я уже встречал человека с таким же именем, — повторяет он про себя. Похоже, скоро нам придется столкнуться еще раз.

***

«015-01-V» Ни один из символов, отпечатанных у Тэхена на жетоне, не попал туда по простой случайности. Он был пятнадцатым по счету из тех, кому посчастливилось оказаться не в то время и не в том месте в возрасте, когда ты еще не способен самостоятельно принимать рациональные решения и здраво рассуждать о том, кто по-настоящему желает тебе только лишь блага, а кто, едва приметив потенциал, готов ломать тебя и перекраивать, словно из глины вылепливая нового — полезного и приносящего деньги — человека. О том, что глину предварительно нужно хорошенько размять, чтобы она стала эластичной и покорной руке, тоже никто никогда не забывал. И не позволял забыть самому Тэхену. Он стал первым среди тех, кто дожил до сознательного возраста и вовремя осознал, что практически любую ситуацию можно вывернуть все же в свою сторону, стоит только научиться ждать и терпеть, перенять все необходимые навыки и понять, каким образом извлечь-таки выгоду для себя самого. Тэхен оказался самым живучим, самым усидчивым и изворотливым, он довольно быстро сообразил, на что — и кого — стоит обращать свое внимание, чтобы вскоре заметили и его, чтобы все те, кто желал на нем нажиться, не смели и думать, будто он взамен не потребует свое. Он научился быть живым олицетворением знака «V» — того, что символ победы и признания, и позывной закрепился за ним поразительно быстро, стоило ему только подтвердить свои на него права, выполняя заказы безукоризненно и чисто, так, что из просто куска мяса, способного только слепо следовать инструкциям, он выкроил из себя человека, которого начинаешь неосознанно опасаться, единожды застав за работой. Окружавшим его людям больше не было дела до того, что из себя мог представлять парень по имени Ким Тэхен: гораздо сильнее всех их волновало, насколько еще может раскрыться потенциал Ви — наемника, с которым словно бок о бок на протяжении многих лет шагала сама костлявая, зловеще нашептывая на ухо свои ценные указания. Тэхен, он — да. Всегда знал, как сделать лучше. С его заказами никогда не возникало проблем: он умел работать чисто и аккуратно, быстро и отлажено. Не без грубых ошибок в начале пути, не без нервных срывов и бессонных ночей в окружении зловещих теней по углам, что, казалось, олицетворяли каждого, на чью жизнь он посмел покуситься, и беспрестанно нагоняли на него ледяной страх, пока не стало наконец — привычно. Человек привыкает ко всему — Ви привыкает жить с отягощающим грузом оборванных чужих судеб за клеткой ребер. Все они грудятся внутри но — черт, спасибо — сейчас хотя бы не тревожат его сон. Человеческая жизнь обесценивается, когда на плечи сваливается осознание того, насколько легко ее отнять. Спустя годы оттачивания фиксированного набора действий работа начинает восприниматься как данность — что-то, приносящее доход как если бы должность банкира, аптекаря или даже бариста в кофейне — да что угодно, в общем-то. Он выполняет заказ — он получает деньги. И радует начальство — не без того. Душевные терзания растворяются и перестают беспокоить годам к шестнадцати. Как раз тогда, когда число выполненных заказов переваливает за первый десяток. Как раз тогда, когда случается так, что — совершенно противореча натуре того человека, которым он стал — Тэхен почти что не фигурально оттаскивает разбитого и отчаявшегося мальчишку от края обрыва далеко на севере. У него замечательная, отменная просто память — такого, как Чонгук, вообще-то, сложно забыть — и Тэхен и правда умудряется сохранить воспоминание о его потерянном, до страшного трогательном в своей наивности лице на годы вперед. Это происходит абсолютно естественно — как восход солнца и разрушение планет — и не требуется ни единого подтверждения, чтобы убедиться в том, что судьба цыпленка, единожды встреченного им по дороге в город на очередной заказ — теперь в его, Тэхена, руках. И у него не остается иного выбора, кроме как, задушив в себе любые порывы упрятать подальше и оберегать, выполнять свою работу. Чонгук не должен становиться для него особенным — никто не должен, говоря откровенно — и не станет — Тэхен решает заранее, потому что любая привязанность обращается слабостью, а тех, кто ими грешит, принято устранять стремительно и без сожалений. Он знает, он видел: на его глазах избавлялись неоднократно от бедолаг, что позволили себе надломиться, дать трещину и слабину — он не желает себе подобной участи. Но он также… Он не желает — совершенно не желает Чонгуку смерти. И примерно в тот момент, когда Тэхен это осознает, берут начало все его проблемы. У него к этому мальчишке тупая какая-то, приглушенная нежность. Нужно только не дать ей разрастись внутри и укрепиться, пустить корни и вцепиться прямо в сердце прочно, почти — намертво. Нужно поднапрячься и разделаться с заданием, а после уже — забыть, как забываются страшные сны и неинтересные книги. Жаль только, Чонгук, он — до жути, до зуда в руках — интересный. Ви понимает это, проведя целый месяц в затишье, подготавливаясь. Тэхена приходится запрятать куда поглубже и на время вывесить на двери антикварного магазинчика, который он покупает себе на двадцатилетие — лишь бы душу отвести — табличку "закрыто". К дорогому сердцу бесценному старому хламу он вернется, разведав ситуацию: всегда возвращается. Он, все же, еще человек. А людям свойственно создавать вокруг себя хотя бы мнимую видимость мирного существования. Поэтому Тэхен создает магазин. А Ви закрывает его, отрубив телефон, уходя на задание. Он сделает себе поблажку — и продумает все так, что Чонгук расстанется с жизнью красиво — картинно и почти по-киношному, и это единственное, что Тэхен может позволить себе по отношению к нему. Идея формируется и обретает границы, идея становится его оправданием — и он даже не корит себя, когда тратит почти полтора месяца на то, чтобы от и до изучить чонгукову жизнь и привычки, его характер и нрав, предпочтения, вкусы, поведение — все, до чего только может добраться. И с маниакальным блеском в глазах он каждую добытую частичку информации смакует и впитывает, запоминает, не имея на то ни единой причины — и с каждым днем все больше сил прикладывает к тому, чтобы не обращать внимания на разрастающуюся в груди пустоту. Она густая, мерзкая и тянет неприятно, стоит только в очередной раз засмотреться на чонгукову фотографию. У Тэхена их целая коллекция, на самом-то деле. Прячется за одним из стеллажей со старинными вазами в его маленькой обители дорогого старья, про которую никто никогда не подумает, что та - пристанище человека, который обычно не церемонится с теми, кому непосчастливилось стать его заданием. Обычно — не церемонится. Чонгук, он очаровательный все-таки. Уже перекроенный и переломанный, еще не успевший осознать, насколько губительно и токсично все то, что его окружает. Чонгук — обшарпанное дно у всех плоских тарелок, потому что апельсины — вековые запасы в холодильнике — режет прямо на них; несколько наиболее интересных исторических статей в закладках браузера; кофе в бумажном стакане, где больше половины — сладкий мятный сироп; крохотный шрам в уголке нижней губы, к которому непроизвольно тянутся пальцы, когда задумывается; по три колечка в левой мочке, два — в хряще; список — бесконечный. Тэхен кропотливо собирает все эти мелочи, прячет где-то глубоко внутри себя и удовлетворение неожиданно находит именно в том, чтобы знать его, Чонгука — досконально. С этим в срочном порядке необходимо что-то сделать, разобраться, избавиться. Но нет никакого желания. Не критично, в общем-то. Но остановить себя, направляя руки с зажатым в них кольтом в сторону одного из людей Чонгука, Тэхен хочет безгранично и невыносимо.

***

Юнги вылавливает его на парковке возле лофта следующим вечером, когда Чонгук только собирается ехать к Чимину. Приходится опустить руку с зажатыми в ней ключами от машины и тяжело вздохнуть. Пальцы Юнги мертвой хваткой вцепляются в рукав его пальто.       — Теперь, может, объяснишь, какого хуя произошло? Чонгук только морщится, сбрасывая с себя его руку. Под его глазами залегли глубокие тени, давая ясно понять, что ночь он провел абсолютно бессонную, почти захлебываясь собственными обидами и разочарованием. Чуть рассудком не поехал, пока дотерпел до утра.       — И тебе привет, — бросает он зло, старательно пряча от хмурого Юнги лицо.       — От ответа не уходи, — отрезает тот, сделав шаг ближе, и выглядит слишком грозно для человека с внешностью школьника в свои неполные двадцать шесть, — Что ты творишь? Из его голоса исчезает львиная доля злости, которой тот доселе был напитан, когда Юнги в полной мере оценивает подавленное чонгуково состояние и — сжаливается. Он знает все же, что Чонгук не тупой безрассудный ребенок, что наверняка имеет на все свои причины. Но тот отмалчивается и даже не оставляет возможности себя в глазах Юнги оправдать. Это выбешивает и дает повод требовать ответа агрессивно и незамедлительно. Чонгук обессиленно облокачивается спиной о дверь машины и трет пальцами красные припухшие глаза. Его волосы в полнейшем беспорядке, а свитер из-под куртки выглядывает настолько мятый, что закрадывается сомнение, что он вообще видел, что надевает. Чонгук не в порядке — то ясно как божий день. Но если не в порядке Чонгук, то и стае придется туго, а Юнги с подобным дерьмом разбираться не согласен.       — Так что? — настойчиво повторяет он, склонившись ближе. Тот вскидывает на него глаза, откинув голову назад, и выдыхает с видом настолько разбитым, что невольно хочется протянуть к нему руки и сжать до хруста.       — Я, блять, — произносит Чонгук на грани слышимости, глядя Юнги прямо в глаза, — Ничего ему сделать не смог. Юнги в ответ только удивленно выгибает брови и перекатывается с пятки на носок. Несколько бесконечных секунд сверлит нечитаемым взглядом и раздумывает, прежде чем спросить.       — Прежние приятели? — гадает он.       — Хуже, — Чонгук невесело усмехается, прикрыв глаза, — Старые долги. О которых отныне он предпочел бы никогда не вспоминать. Чонгук не говорит ничего вроде «десять лет назад он спас меня от совершения чего-то очень и очень глупого», не углубляется в подробности, не объясняет, что жизнь за жизнь, что не придумал ничего лучше, кроме как прогнать к чертям, лишь бы не смотреть лишний раз в глаза и не чувствовать, как идут трещинами каждая из тщательно выстроенных им иллюзий. Не говорит. Его руки подрагивают, когда Юнги выхватывает из них ключи от машины, громко вздохнув. Он направляется к двери со стороны водительского сиденья и интересуется мимоходом:       — И где он сейчас? Чонгук покорно опускается на место пассажира, не имея сил даже спорить о том, что, вообще-то, это его машина, и Юнги мог бы просто как нормальные люди предложить повести, раз уж он так ясно чувствует чонгуково убитое состояние. Но Юнги к категории нормальных людей никогда не имел ни малейшего отношения.       — Не знаю, — роняет Чонгук устало, откидываясь на спинку сиденья, — И знать тем более не хочу.

***

      — Кажется, большой и страшный волк сейчас к чертям отгрызет мне голову, — произносит Ви нараспев и улыбается. Его одежда изорвана, волосы и кожа покрыты слоем пыли и подсохшими подтеками крови, а выражение лица все еще остается таким спокойным, словно стены и пол старых складов им протирают как минимум раз в неделю. Чонгук почти что давится воздухом.       — Я тебе ничего не сделаю, — произносит он негромко, и голос его низкий и глухой. Его сердце агонизирует, бьется быстро — почти разрывает, и печет в груди. Чонгук думает: почему то, что все последние годы давало ему повод двигаться и продолжать жить, сейчас обретает новую — темную, злостную — сторону и вызывает в нем желание пустить себе пулю в лоб? Он разве так представлял их встречу? Он разве ради этого столько претерпел? К горлу подкатывает горечь, когда ему в полной мере удается распробовать привкус разочарования, что разливается по венам, стоит ему по-настоящему ощутить, как обращаются развалинами и расползаются на ошметки самые бережно хранимые — самые большие и чрезвычайно ценные — ожидания. Мгновенно накрывает желанием отмотать время вспять и никогда не приезжать на чертов склад и не наблюдать за тем, как разрушается то, что столько времени помогало ему держаться и оставаться собой. Он хочет сказать: Все это время я нуждался в тебе. Я, быть может, жил только потому, что сам факт твоего существования удерживал меня от того, чтобы уже наконец сдаться.       — Убирайся отсюда, пока у тебя еще есть возможность, — произносит он вместо этого.

***

У Чонгука, все же, есть еще, за что держаться. Меняются локации, исчезают, появляются люди, да хоть весь мир перевернется — останется неизменно подле кое-что еще. Кое-кто. Его константа, постоянная, панацея. Его Чимин. Собственное паллиативное средство от одиночества: не самый надежный и нуждающийся в Чонгуке не меньше, пока еще спасающий. Ценный, но тот, что никогда не поможет излечиться целиком. Чонгук находит его случайно в свои едва отгремевшие двадцать, когда голова еще забита до отказа напрасными надеждами повстречать вновь, а чужого тепла не хватает катастрофически. Чимина не хочется именовать пренебрежительно заменой, ведь заменять, по сути, и некого, но он совершенно очаровательно и ни о чем не подозревая своей улыбкой и стеснительным смехом, что в дребезги разбивает засевшую внутри густую черноту, неожиданно помогает отвлечься. Чонгук поначалу думает, что все это скоротечно и временно, а потом с удивлением обнаруживает, что они с Чимином, вроде как, уже полгода силятся неумело приткнуться под размытое определение заезженного «вместе». Вместе — крошатся, ломаются, неумело раны залечивают и зияющие дыры в груди несмело пытаются заполнить собой. А потом незаметно пролетает еще две зимы, и в самое холодное время у Чимина для Чонгука всегда оказывается готов самый теплый плед. Иногда Чонгук рад особенно тому, что сбежал тогда, в четырнадцать. Иначе — не встретил бы Чимина, остался и мягко спланировал бы на самое дно, не завидев в темноте вокруг ни единой протянутой руки. У Чимина очень мягкие, аккуратные ладони. Держат крепко. Держатся. Иногда Чонгук ненавидит себя за то, что все-таки сбежал тогда, в четырнадцать. В этом есть своя прелесть: со дна — только наверх. Быть может, мог бы и подрасти, научиться вынужденно давать достойный отпор. Мог бы закончить школу и даже пойти учиться дальше. Быть как все. И никогда больше Ви не вспоминать. Ни голос его — насмешливо, спокойно, бархатно, — ни глаза — ни грамма веселья во взгляде: глухая озабоченность и только, — ни слова — каждое произнесенное — на подкорку и внутривенно против воли — нет, не заказывал. Горло стискивает в очередной раз, и рука сама взлетает на уровень груди — туда, где особенно сильно печет. Порой и правда слишком мощно захлестывает волна зависти к тем, чья судьба, доходы, даже отношения зависят от результатов вступительных экзаменов в университет. Уж здесь Чонгук по всем фронтам немного проебался. Но у него все еще есть Чимин. Чимин, который неведомыми путями находит подход к каждому из бушующих внутри демонов, — о нем Чонгук думает, когда переступает порог маленькой квартиры в одной из многочисленных новостроек района. В сотый, тысячный, возможно, раз — с одной и той же, неизменной, причиной. Бороться с нежитью внутри себя значительно проще сообща, нежели в одиночку. В голове — целый ворох бесполезных мыслей, а в груди что-то мечется, беспокоится, когда Чонгук набирает побольше воздуха в легкие       — Привет. и выдыхает со свистом.       — Вау, — улыбается он, склонив голову к плечу, и взглядом мажет по вынырнувшему из полумрака комнаты Чимину, — Выглядишь потрясно. И хочется сразу добавить, что, вообще-то, необязательно ему натягивать на себя свободный бежевый свитер с широким горлом и — черт возьми, привет, асфиксия — чулки, чтобы от одного его вида дыханье перехватывало.       — Потрясно? — лукаво щурится тот, привалившись плечом к дверному косяку и лениво наблюдая за тем, как стягивает куртку Чонгук.       — Ага, — усмехается тот, сделав шаг навстречу. Растрепанный, вымотанный бессонной ночью и собственными отчаянными мыслями, до страшного охочий до чужого тепла. Разбитый, подкосившийся, привычный и свой. Губы Чимина медленно раздвигаются, обнажая ровный ряд зубов в улыбке, и он плавно ведет покатым плечом.       — В них немного жарко, — кивает вниз, и свитер немного скатывается по руке. В голове — абсолютная, всепоглощающая пустота, и мыслей совершенно ни-ка-ких, когда Чонгук его, наконец, целует.

***

Он садится обратно в свою машину совершенно измотанный, а за тонированным окном догорает уже следующий день. В мышцах — приятная истома, в голове — все тот же сумбур, что царил там с тех пор, как пришлось кинуть прощальный — разочарование захлестывает, плещется — взгляд на двери старого склада на окраине. Медленно серпает кофе в бумажном стаканчике из забегаловки напротив чиминова дома, долго сидит, все не решаясь достать из кармана ключи и завести машину, кривится от каждой закравшейся невпопад мысли о. Чимин отвлекает, держит, дарует отсрочку — не помогает. После встречи с ним спокойствия в Чонгуке прибавляется на самые малые крохи, в остальном — все также кажется, что он — проваливается. Падает-падает-падает, и цепляться вокруг уже не за что, а каждый крик о помощи разбивается о вальяжное Можешь звать меня Ви. Можешь-звать-меня-Ви, можешь-звать-меня-Ви, можешь-звать-меня-Ви, Можно… звать тебя безнадежностью? У Чонгука буквально опускаются руки, когда ими он, судорожно сжав стаканчик до заломов — горячее выходит за края и катится по пальцам — подносит его к губам. Тепло, горячо, обжигающе. Но печет не вполовину даже так сильно, как где-то в груди. В тот раз он Ви отпускает с непоколебимой верой в то, что встретиться им доведется отныне разве что посреди адова пекла. Посмертно. А потом Ви оказывается вдруг угнездившимся на пассажирском сиденье его машины. Выныривает из темноты за окном, распахивает дверь и просто падает рядом. Пальто — серая, черная шерсть, волосы — сталь, глаза — два дула пистолета — траектория прямо на сердце. Кровоподтек на скуле и улыбка — острее ножа. Вселенная оглушительно схлопывается прямо над головой, и Чонгук давится кофе.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.