bts - wings remix 8.0 (instrumental by ryuseralover)
Базилик, тимьян, мята. Если добавить еще немного перца, то аромат будет умопомрачительный. Чимин задумчиво кусает губы, остановившись напротив прилавка с приправами, и не обращает внимания на то, как совсем не бережно проходящие мимо люди задевают его своими локтями и корзинками. Он давно не готовил себе пасту, так почему бы не остановить свой выбор на ней этим вечером? Можно даже позвонить Чонгуку, пригласить на ужин, если занят не слишком сильно. В последнее время у того слишком много копится насущных проблем, требующих постоянного внимания, и помочь с их решением Чимин никак не в состоянии. Но не это огорчает. Больше проблем — меньше свободного времени. Меньше времени с Чимином. А тот совсем не любит оставаться в одиночестве надолго. Не любит оставаться в одиночестве в принципе, прекрасно зная, в какие сроки он успевает методично выкорчевать из себя все светлое, привычно закутавшись во мрак и меланхолию. Чонгук всегда с такой легкостью оттаскивает его от края, что справляться в одиночку уже не представляется возможным. Базилик, тимьян, мята. Чимин тянется к возвышающемуся на прилавке пакетику, тот удобно ложится в ладонь. На ужин он может обойтись раменом. — Задумался? — низкий бархатный голос врывается в мысли, бесцеремонно нарушая их порядок и удерживая Чимина от того, чтобы потонуть прямо там, на месте. Он оборачивается, будучи не в силах сдержать слабую непроизвольную улыбку, что появляется каждый раз, стоит ему увидеть Юнги. В этом есть что-то необъяснимое. Что-то, чему Чимин не пытается искать оправданий, что-то, что ему нравится. — Привет, — выдыхает он, мгновенно расслабляясь. Возможно, встретить кого-то из знакомых — кого-то достаточно доверительного, способного защитить — пусть даже от собственных мыслей — то, в чем он нуждался весь этот невозможно пакостный день, — Ты здесь откуда? — Как и все — хожу за продуктами, — Юнги только пожимает плечами, темная бейсболка почти скрывает от Чимина его глаза — два колечка в козырьке — и из-под нее то и дело выглядывают спутанные мятного цвета волосы. Чимин улыбается снова — Юнги грозный и взъерошенный, его хочется бережно похлопать по плечу, мол, чего ты скуксился, и расчесать. Знал бы кто из его волков, какие странные мысли у Чимина в голове блуждают — окрестили бы ненормальным. Если они еще не. Он смеется: громко, заливисто. Перекрывая треск крошащегося в пыль нутра. — Ты живешь на другом конце города, — никто не поверит, если рассказать, но на секунду Чимину кажется, что Юнги перед ним даже слегка тушуется — но то всего на единое мгновение, а после он уже вновь собран и, кажется, абсолютно безразличен к его скептичному тону, — Мимо, скажешь, проходил? Юнги бы сказал — да, наверняка бы сказал. Но Чимин не дает ему такой возможности — мнет в пальцах пачку сушеного базилика, голову склоняет к плечу и шепчет заговорщицки: — Да ладно, я тебя раскусил, — тот переводит на него нечитаемый взгляд, собираясь возразить, но не успевает, — Чонгук что-то передать просил, да? Чимин не успевает уловить, но в глазах напротив мимолетно проносится что-то неясное — внешне Юнги все еще каменной глыбе подобен и виду не подает, что может хоть на секунду растеряться. — М-м, — тянет он неопределенно, — Да? Нет, то есть — нет. Забавный. Юнги — со всей его напускной бравадой отрешенности, со всем его стилем агрессивным и взглядами, полными набирающей силу грозы — забавный до невозможности. Чонгук упоминал неоднократно, что от Юнги подальше держаться — самое верное решение, что за плечами у него лежит больше, чем Чимин в принципе смог бы вынести, но на то он и волк, чтоб казаться властным и угрожающим для всех вокруг — и Чимин не считается. — И все же? — улыбается он, находя изощренное удовольствие в том, чтобы пытать его глупыми расспросами, совсем не нуждаясь в ответах. Маленькую экзекуцию не удается продолжить: оглушительно раздается трель телефона, и Чимин — совсем немного — чувствует стыд за то, что на звонке у него стоит задорная женская песня из дорамы, которую он закончил смотреть пару дней назад. А какую музыку слушает Юнги? Слушает ли вообще? Что у них, волков, по музыкальным вкусам? Он расслаблен, пока бросает взгляд на номер, высвечивающийся на экране. В контактах не забит, но оно и не надо — наизусть выучил — так часто названивает, так часто Чимин не решается брать трубку, бездумно пялясь в экран, так часто — очень. Приходится прокашляться, чтобы голос не сорвался. Он подносит телефон к уху — и уже не солнечный и беззаботный мальчик, Чимин — надтреснутое стекло. Надави немного — и разлетится во все стороны. До предела напряжен и неспокоен. Почему Чонгук так далеко, когда он так нужен? В голове не отпечатывается того момента, как он не особо аккуратно передает свою корзинку Юнги, кинув туда помятый базилик, отходит в сторону, принимая вызов, и тот не останавливает его и не задает вопросов, столкнувшись с густой, концентрированной чернотой на дне чиминовых глаз. Он провожает его взглядом, следит неотрывно, готовый в случае чего вовремя подоспеть и, вырвав телефон из рук, размозжить его о стену. Ему даже не нужно спрашивать, что за человек на другом конце провода надрывает голос, вкладывая в свой крик кислотную, едкую лавину неприязни — еще бы Юнги был не в курсе. — Да, отец? — читает он по губам Чимина прежде, чем тот отворачивается, прикрывая рот ладонью и убавляя громкость динамиков, чтобы лишнего внимания не привлекать. Юнги не движется с места, следя за ним краем глаза, и большего позволить себе не может — Чимин, он ведь — лучистое солнышко (меркнет) — не думает даже, что существует кто-то, кроме его золотого Чонгука, кому есть дело до его проблем. А может, даже Чонгуку нет — для него это все взаимовыгодно, его, может, не трогает ничего даже, но вот тепла урвать себе он всегда не прочь — и винить его здесь не за что — Чимин ведь с ним по причинам идентичным. Есть, правда, между Юнги и Чонгуком разница: второй имеет все возможности для того, чтобы помочь, укрыть, оградить от — но не делает ни единой попытки, опасаясь, что место под солнцем в заботливых чиминовых руках придется тогда оставить, оказавшись ненужным уже никому; Юнги же, он — выжидает. Он умеет ждать — правда, научен — волк способен часами выслеживать и нарезать круги вокруг теряющей силы добычи, чтобы в один момент взять нахрапом — и из когтистых лап тогда уже вырваться никак не удастся. Не забыть бы только предупредить, что жрать его никто не собирается. По крайней мере, не буквально. Чимин, наверно, не ведает, что диким зверям не стоит протягивать руку — кусачие. И поражений не ведают. Проходит не меньше пяти минут — нонсенс — прежде чем Юнги начинает чувствовать, что теряет терпение: с каждой проходящей секундой лицо Чимина мрачнеет все сильнее и — он может поклясться — подрагивать начинают крепко сжимающие телефон пальцы. Юнги твердит себе — один знак, что Чимин — не выдерживает, и он возьмет эти затяжные переговоры на себя. Правда, в подобном случае вряд ли отец Чимина ограничится лишь устным предупреждением: Юнги никогда не отличался спокойствием и рациональностью, и пост главного судьи, занимаемого этим агрессивно настроенным мужчиной — сомнительно, что остановит. Вмешиваться не приходится — пожалуй, только к счастью: буквально через минуту дробится на куски терпение и нервы самого Чимина, и он, яростно прошипев что-то в трубку, заканчивает разговор. Он разворачивается к Юнги — улыбка светлая, натянутая, внутри — поле боя и разрывными снарядами прямо в голову — он не из тех все же, кто способен через подобные склоки просто переступить, отбросив, как ненужный мусор. Чимин порой — если не все время — надтреснутое стекло. Надави немного — и разлетится во все стороны. До предела напряжен и неспокоен. — Составишь компанию за ужином? — произносит он мягко, негромко — внутри клокочет все от ярости, — Собираюсь приготовить пасту. Юнги кивает, адресовывает ему слабую, скошенную набок ухмылку, соглашается. Он окидывает стоящего напротив мальчика задумчивым взглядом — разбит, подстрелен, растоптан в пыль. Кивает вновь. Чимин порой — если не все время — хрустящая горсть осколков. На солнце — переливаются.***
Ви не выглядит как плод воображения, сновидение или мираж, хотя, конечно, так всяко было бы лучше. Насколько реалистичны глюки у шизофреников? О, Чонгук не хотел бы узнать об этом на личном опыте, но ощущение складывается такое, что именно эту возможность ему предоставляет вселенная. Противная, азартная тварь, упрямо сталкивающая его лбами с человеком, с которым сталкиваться уже — совсем немножечко, не считаете? — поздно. Когда Ви беззаботно роняет звучащее совершенно издевательски «кофе?», невозмутимо протягивая Чонгуку бумажный стаканчик, тот не видит ни единой причины для того, чтобы, вдавив в пол педаль газа, не выброситься из машины на полном ходу. Он хочет ответить колко и резко — спокойно, ровно — но на губах застряли без малого с декаду лет ожидания, ломких, въевшихся в кожу почти что иллюзий и упрямой надежды на. Чонгук глядит на него волком, исподлобья — пробивает мурашками от неподъемной тяжести его взгляда — Тэхен ни на секунду не теряет улыбки и самообладания. Так и не принятый стаканчик — двойной с мятным сиропом, пожалуйста — остается в красивых тэхеновых руках — тот обхватывает его ладонями в поиске тепла — остается мнимым гарантом безопасности и расстояния между ними, которое преодолеть сейчас желает лишь один. — Я, кажется, сказал тебе не показываться мне больше на глаза, если хоть немного дорожишь собственной шкурой, — цедит Чонгук сквозь зубы, упрямо не разрывая зрительного контакта. Тэхен бы и рад, не будь у него на руках конкретной цели, задания — и чего-то еще, что щемит в грудине, стоит только огладить взглядом напряженную чонгукову фигуру. Неделя за неделей Тэхен — наблюдатель, следующая по пятам тень, но позиция бездействующего зрителя не приносит ни денег, ни удовлетворения — прикоснуться отчего-то хочется до почти что не метафорического зуда в руках — и он выбирает самый правильный момент, чтобы сменить свою роль. — Нихера не дорожу, — пожимает он плечами, — В любом случае, пришел с миром. И он бы даже поднял руки в показательном жесте, что — безоружен, но в ладонях — стаканчик, за беззаботной полуулыбкой — истинные и далеко не безопасные мотивы. Но Чонгуку пока не обязательно быть в курсе всего, ведь правда? — С ним и убирайся. Не могу пообещать никакой сохранности, пока твоя шея в шаговой доступности от того, чтобы ее преломить. Чонгук не ведает, какие эмоции на самом деле Тэхен вкладывает в последовавшую за этим усмешку. Сохранность — совсем не то слово, которое как-либо с ним сейчас соотносится. С обоими — и ведает об этом он один. — Весьма недружелюбно. — Ты чуть не убил одного из моих людей. — Я всего лишь выполнял свою работу. Также как ты или кто-либо, — Тэхен красноречиво ведет плечом, — Из твоих людей. — Твой род деятельности… — Ничем не хуже твоего. Я хотя бы получаю за убийство деньги. Проходит несколько бесконечных мгновений, прежде чем Чонгук — адово пекло во взгляде — находится с ответом. Внезапно хочется взбрыкнуть, оправдаться: из нас двоих убийца — только ты. Смелости хватило только тебе. Хладнокровия. Чонгук почти кривится — как кривился каждый раз, окажись он ненароком свидетелем того, как кто-либо из волков позволял себе лишить человека жизни. То, возможно, было его слабостью — то, что к убийству он был не способен. Но вряд ли это могло вызвать чье-то недовольство. Чонгук в свою очередь запросто всегда был способен недовольство стирать с лиц кулаками. — Не могу найти ни единой резонной причины для того, чтобы трогать именно Джено, — говорит он наконец. Краски заката, сгустившиеся за лобовым стеклом, оттеняют его кожу, и в свете догорающего дня она выглядит такой теплой, песочной — так и тянет провести по скуле пальцами, разгладить пролегшую хмурую складку меж бровей. Коснуться маленького шрама на щеке — Тэхен даже знает природу его происхождения. Тэхен, возможно, хотел бы даже знать о каждом его шраме, каждый пальцами исследовать лично. Тэхен не подозревает даже, что он сам — остаточный рубец, сокрытый, правда, глубоко внутри. Все еще тянет, нарывает порой, сейчас — особенно сильно. Их встреча все же — порез обсидиановым ножом. Такие раны — не заживают. — Я даже не был в курсе, что этот парень — один из твоих псов, — последнее слово заставляет неприязненно скривиться, — У меня было поручение и не было дела до того, в чем именно его вина, — ложь соскальзывает с губ легко, повисает в воздухе, давит ему неожиданно сильно куда-то в межреберье. Приятного мало. Он стерпит. — И ты так тупо попался, — едко произносит Чонгук, позволяя широкой ухмылке появиться на лице. — С кем не бывает. Тэхен не добавляет, что, вообще-то, не бывает — именно с ним. — И что тебе от меня сейчас нужно? Проебался с заданием — уматывай восвояси и радуйся, что вообще выбрался живым, раз уж повезло нарваться на моих людей. Тэхен довольно закусывает губы. Насколько велика была бы Чонгука растерянность, раскрой он в ту минуту все карты? — Слишком просто, Чонгук-и, — от звучания собственного имени, произнесенного столь легко этим голосом, почти что передергивает, — Хотел увидеть тебя. «Хотел увидеть тебя» — «А я пытался тебя найти» Чонгук соврет, если скажет, что не ощущает себя так, словно ему только что со всей силы дали под дых. Это странно — чувствовать, как расползается внутри осторожное тепло после этих слов, как иррационально быстро — стремительно — испаряется вся та бравада агрессии, которую он на себя напустил, желая отгородиться и не позволить Ви засесть в голове. По итогу он и так заполняет все мысли — и противиться его голосу, взгляду — уже не так легко, как могло казаться, пока тот не приземлился рядом с ним на расстоянии буквально вытянутой руки. Вот же он — живой, из плоти и крови — сидит так близко, как ты не видел еще ни в одном из снов, и именно ты — тот, кто изо всех сил сейчас пытается любого контакта избежать. Так чего же тебе, Чонгук, по итогу хочется? Кроме как броситься под колеса ближайшей машины. Чонгук вновь путается в собственных представлениях и сердитого храбрящегося цыпленка напоминает до невозможного сильно. Правда, вряд ли кому помимо Тэхена так могло показаться. Он даже руку готов дать на отсечение, что глянь Чонгук на кого из своих волков также как глядит на него сейчас, те бы в ужасе бросились прочь. Наблюдая за тем, как пробиваются сквозь личину напускной злости, что Чонгук на себя навесил, его настоящие эмоции — недоверие и опаска, облегчение и чистый, концентрированный восторг — Тэхен отвлекается. И не может противиться чувству эгоистичного, совершенно мразотного удовлетворения, возникающего при мысли, что эмоции эти вызывает не кто иной, как он. Он окидывает внимательно следящего за ним Чонгука взглядом и — О, — тянется пальцами вперед, чтобы в следующую секунду — Чонгук почти что дергается в сторону — вытянуть на свет из-под свитера висящую на его шее металлическую цепочку. Губы сами растягиваются в улыбке, когда он поднимает на замершего Чонгука глаза. Жетон знакомый, холодящий ладонь, ложится в нее привычно — несчетное количество раз на первых порах сжимал в кулаке, прежде, чем спустить курок — успокаивало. От своего такого же он давно избавился — уничтожил, едва только вышел за рамки «мальчика на попечении» и заслужил право на относительную свободу действий. Ему не должна нравиться мысль о том, что Чонгук его сохранил, но она нравится — вопреки. Случись в тот момент внезапный апокалипсис, разверзнись под ними Земля — Чонгук бы не сожалел. Он был бы благодарен вселенной за то, что их бесславная смерть избавила бы его от нужды объясняться, хотя — да, Ви понимает все сам, понимает все правильно. Чонгук почти говорит: «не думай, что это что-то значит». Почти поднимает руку, чтобы его от себя оттолкнуть — по большому счету хотелось бы выпнуть из машины к чертям и скрыться за углом на большой скорости. Проблема лишь в том, что жетон — не просто железка на крепкой цепи. Чонгук — на крепкой цепи, на привязи — столько лет — у собственных просчетов. Единственное воспоминание о Ви всегда было его якорем и удерживало у берегов, не позволяя сорваться и оказаться погребенным под тоннами несправедливости, выстилавшими его путь. Он был его якорем. Теперь — тянет на дно. Чонгук понимает это предельно ясно, понимает и готовится противостоять, выстраивать оборону и брыкаться — но не может даже слова обронить, когда поднимает глаза и невольно прослеживает взглядом за тем, как скатывается по точеному лицу напротив последний солнечный отблеск. Ви глядит на него в ответ, все также сжав в пальцах жетон — красив как заря и предгрозовое небо — и желание сорваться с места, навсегда оставив его позади, из головы Чонгука мгновенно испаряется. — Мы не очень хорошо начали, — нарушает тишину Тэхен, почувствовав, что еще немного — и она раздавит их своей неподъемной тяжестью, — Можем попробовать еще раз — немного более цивилизованно. Немного менее безопасно, если уж быть до конца откровенным. Чонгук упрямо поджимает губы, собираясь ответить колкость, но в опустившейся на город тьме мелькает странный отблеск в глазах напротив — и он кивает. — Мое имя Тэхен, — раздается слишком близко для того, чтобы расстояние между ними могло считаться хоть сколько-то приемлемым, — И я не меньше твоего желал нашей встречи. Все это время.