Indila - Ego
Чонгук не удивляется, когда Тэхен снова оказывается в его машине, одетый совершенно не по погоде. Одетый все равно совершенно. Повернув голову в его сторону, Чонгук бегло взглядом очерчивает натянувшие винного цвета брюки крепкие бедра, что виднеются из-под распахнутого серого пальто, и силой заставляет себя отвернуться. — Куда едем? — беспечно роняет Тэхен, самостоятельно устроив в подставку стакан с плещущимся внутри горячим кофе. — Ты следишь за мной? — отзывается Чонгук отрешенно, выруливая на пустеющую трассу. — Кто знает. — Я знаю, — Чонгук раздраженно дергает плечом, игнорируя пристальный взгляд, которым припечатывает Тэхен его к месту, — И позволяю тебе находиться здесь только потому, что кто-то вроде тебя мне сейчас точно не помешает. — Что-то произошло? Как если бы Тэхен не был в курсе. Как если бы он не успел установить прослушку на телефоне Чонгука еще месяц назад и не ведает, почему тот сейчас сидит мрачнее тучи, и тело его напряжено до предела от гнева. Чонгук отвечает спустя несколько мгновений тяжелой вязкой тишины — негромко, совершенно точно — нехотя. — Один из наших складов с оружием подожгли. И, судя по тому, что вовремя подоспевшие ребята поймали там обдолбанного парня из северных, они явно имеют к этому отношение. — О, и неужели ты, как ужас, летящий на крыльях ночи, мчишь к их главарю давать по морде? — Тэхен скалится и, схватив стаканчик с подставки, делает глоток, — Тебе, кстати, кофе купил. Чонгук даже не поворачивает в его сторону головы, сосредоточенно следя за дорогой. Фонари у обочин горят попеременно, и все, что скрывается за ограждениями трассы, утопает в густом мраке. — Я не собираюсь марать об него руки, — отрывисто бросает он, — Юн Минхо — полный кретин, если думает, что у него получится создать нам проблемы, позволив приехавшим на место пожара копам узнать, что хранится на складе. У него, кажется, сложилось ошибочное впечатление, что раз Хосок сейчас напрямую не у дел, можно пытаться по-детски вставлять нам палки в колеса, — пальцы непроизвольно крепче сжимаются на руле, и Тэхен с отрешенной улыбкой кивает, проследив за тем, как напрягаются мышцы у Чонгука на руках. — Ограничишься устным предупреждением? — Напомню ему адрес полицейского агентства, в котором деньги Хосоку торчат как минимум половина служащих. — Вообще-то, ехать к нему — довольно опасно, — басит Тэхен, недолго помолчав. — Чисто из принципа переживу их всех, — отрезает Чонгук, на секунду встретившись с собеседником глазами, и в их густой тьме не скрывается абсолютно ничего хорошего, — Наемный убийца в качестве эскорта. Что со мной может случиться? Тэхен только хмыкает в ответ, откинувшись на спинку сиденья, и с полуприкрытыми веками наблюдает за исчезающим под колесами полотном темно-серого асфальта. Какая. Ирония. Ничего с тобой, Чонгук, рядом с Тэхеном не случится. Ничего хорошего. Чонгук и правда — столь безрассудно уверен в своей безопасности, ошибочно принимая за ее залог сидящего под боком Тэхена. Тэхена, которому необходимо не больше пяти секунд на то, чтобы выхватить пистолет и приставить ему к виску. Тэхен исподтишка следит за тем, как мелькают тени у Чонгука на лице, и прищуривается. Всего пара движений: ствол направить в сторону цели и передернуть затвор. Напрячь руку, спустить курок — и будет труп. Чонгука, правда что, больше не будет. Тэхену думать об этом не впервой, не впервой представлять все в мельчайших деталях. Он в тысячный раз прокручивает в голове момент, когда пуля, рассекая воздух, вылетает и стремительно движется к цели. Она должна достичь ее, должна глубоко войти в плоть, разрывая ткани. За все разы, что это видение мелькает в его голове, пуля так и не поражает цель. Это так глупо: все вновь стопорится на том моменте, когда жизнь Чонгука должна оборваться, когда его сердце останавливается, когда навеки гаснут его глаза. Снова и снова. У Тэхена под одеждой — самозарядный Daewoo K5, легкий и скорострельный. Поражение на расстоянии семидесяти метров, а Чонгук сидит меньше, чем в одном, и Тэхену, кажется, ничего не стоит нажать на спусковой крючок. Или стоит. Кто его разберет. По итогу в магазине у него — двенадцать патронов, но способен ли он использовать хотя бы один? Взгляд невольно прикипает к сосредоточенному лицу Чонгука, скатывается дальше — к крепкой жилистой шее, утянутым в темную ткань рубашки плечам. Куртка валяется где-то на заднем сидении, Чонгук слишком погружен в мысли о происходящем и собственную злость, ему совсем не до холода осенней ночи за окном. Наверняка выбежал из здания, не озаботившись тем, чтобы что-то накинуть, но такие как он еще и редко болеют. Что с него взять. — Ты больше не носишь жетон? — интересуется Тэхен живо, заметив, что больше не поблескивает у Чонгука цепочки над воротом рубашки. Тот только сцеживает воздух сквозь стиснутые зубы, придавая лицу как можно более равнодушное выражение. — В бардачке лежит, — осторожно произносит он, и Тэхену видно сразу, как тщательно тот подбирает слова, — Забирай. И Тэхен не двигается с места, даже взгляда не отведя к бардачку. Он остается сидеть, отрешенно улыбнувшись самому себе, и отворачивается. Пока машина не тормозит мягко в одном из жилых секторов, он не нарушает установившегося молчания. Чонгук, выйдя наружу, не особо заботится тем, чтобы удостовериться, что Тэхен за ним следует. Он размашистым шагом минует гостеприимно открытые ворота и убеждается в том, что его определенно ждут. И в причастности северных к поджогу — тоже. Их встречает один из людей Минхо, совершенно негостеприимно гаркнув приветствие, и провожает в гостиную. Хозяин дома даже не удосуживается тем, чтобы подняться с кресла, когда в поле его зрения появляется Чонгук. — Понял, что это ты, едва в воздухе запахло псиной, — тянет он, салютуя стаканом, что держит в руке. Внешне Минхо выглядит безупречно - от темной взлохмаченной макушки до носков его лакированных туфель. От Тэхена, правда что, не укрывается, что, стоит ему окинуть взглядом временного лидера волков, у него едва заметно дергается уголок губ. Приметив это, Тэхен отпускает ленивую, скошенную на бок ухмылку. — Что ж, ты хотя бы можешь слышать запахи. В отличие от одного из своих людей. Ему со сломанным носом это будет теперь проблематично, — отмахивается Чонгук и под пристальным взглядом напрягшегося мгновенно главаря северных, опускается на диван подле. Тэхен предпочитает остаться на ногах, сохранив возможность вовремя выхватить оружие в максимально короткие сроки, — Хватит трястись от страха, ублюдок, я к тебе ненадолго. Минхо подрывается, наклонившись вперед, но не успевает ответить на грубость. — Получил обратно своего потеряшку? — скалится Чонгук, закинув руку на спинку дивана. — Насколько помню, некоторое время назад он не выглядел столь плачевно, — цедит тот. — Скажи спасибо, что вернули живым. В твою пустую голову не закрадывалось мысли о том, что ты фактически посылаешь его на смерть? — Сперва докажи, что я его куда-то посылал, а потом разбрасывайся обвинениями. Я не идиот, чтобы отправлять моих людей на твою псарню. Внешне Чонгук остается спокоен, но Тэхен отчетливо видит, как закипает в нем ярость. Улыбка, которой он одаривает Минхо, выглядит не просто пугающей. Завидев ее, тот подбирается и — Тэхен может поклясться — силится скрыть пробежавшую от загривка по позвоночнику дрожь. Тэхену смешно. Он стоит в одном помещении с человеком, которого должен прикончить как можно скорее по заказу того, кого следовало бы пристрелить чисто из моральных соображений. Минхо не глупый, но совершенно бесполезный, размышляет Тэхен отстраненно. У него хватает смелости бросаться оскорблениями, но вот устранить Чонгука самостоятельно он не способен — и поэтому прибегает к помощи таких как Тэхен. Исключительной трусости экземпляр, но именно на таких людях Тэхен и зарабатывает свои деньги. Он наблюдает за ними, Чонгуку внимания уделяя, естественно, больше, и ловит себя на том, что откровенно любуется. Мгновенно складывается ощущение, что человеческую личину Чонгук заблаговременно сбрасывает еще до того как ступает на чужую территорию, и, глядя на него, впечатление создается, что не иначе как волк пришел отвоевывать свое. То чудная трансформация: как теряет дар речи цыпленок, находясь с Тэхеном наедине, не идет ни в какое сравнение с тем, как щерит пасть сейчас на врага этот зверь. Тэхен не скрывает того, что засматривается. — Выходит, настолько из тебя говеный лидер, что твои долбаебы не в курсе, на чью территорию не стоит соваться, если не хочешь лишиться головы? — улыбка Чонгука становится шире, и он упивается возмущением Минхо уже совсем не таясь — того передергивает от злости, и стакан в его пальцах от напряжения, кажется, вот-вот затрещит. — Послушай, щенок, — шипит он, подавшись вперед, и взгляд его темнеет от чистого, концентрированного гнева, что закипает внутри, — Не стоит строить из себя невесть кого только потому, что за твоей спиной стоит Чон, — практически выплевывает он, — Положение дел может измениться в любой момент, а тебя самого — просто-напросто не стать, не забывай об этом. — Ты угрожаешь мне? — Чонгук лишь насмешливо вздергивает бровь, заставив Минхо недовольно поджать полные губы. — Всего лишь… даю совет, — выдыхает он на порядок тише. — Будь так любезен, оставь свои советы при себе, пока они не обернулись для тебя серьезными проблемами, — произнеся это, Чонгук плавно поднимается с места и, адресовав Тэхену уверенную полуулыбку, деланно поправляет рубашку, — Надеюсь, Юн, ты умнее, чем все о тебе думают, и больше не опустишься до подобного идиотизма. — Можешь быть уверен, в следующий раз я придумаю что-то более изощренное, — огрызается тот. — Уж постарайся. Едва они вновь оказываются в машине, Чонгук испускает тяжелый вздох и трет лицо руками. — И какого черта ему неймется, — цокает он раздраженно, уже выруливая на трассу. — Слишком опасается, — безмятежно отзывается Тэхен, чувствуя себя страшно довольным тем, что ему ненароком удалось засвидетельствовать эту сцену вживую, — Чувствует, что с тобой непросто справиться и пытается прощупать почву. — Может, с сегодняшнего дня у него отпадет всякое желание цепляться ко мне и стае, — вяло бросает Чонгук, выкручивая руль, и сам себе ни на секунду не верит. Дорога совершенно пустая, ночь согнала с загородной трассы практически всех водителей, из попутчиков — одна только глубокая темень за кромкой асфальта и тусклые фонари. — Сомнительно, — Тэхен усмехается, отхлебнув успевшего остыть кофе, — Думаю, теперь он пойдет на все, чтобы убрать тебя с дороги. Уже пошел, не произносит он вслух. Вновь слишком ясно прижигает холодом оружие на поясе. Если долго неотрывно глядеть на темное полотно дороги, тянущееся далеко вперед, можно и вовсе позабыть, что существуют люди и помимо них самих, ломающих свое одиночество ровно надвое. Минута, две, три — из сопровождения одно только мрачно нависшее небо с осколками мутных звезд и роняющие сюрреалистически пугающие тени на асфальт голые деревья. Выруливший из-за поворота автомобиль Тэхен встречает почти с облегчением. — Ты выглядел таким грозным и крутым, — с усмешкой добавляет он и буквально чувствует, как Чонгук на секунду мажет по нему заинтересованным взглядом. Черная машина мчится по соседней полосе, вот-вот поравняется, минует и скроется в темноте, и тогда их снова — двое с пустой трассой наперевес. У машины скручены номера. — Это что, комплим… — улыбнувшись краешком губ, начинает Чонгук и И едва успевает резко выкрутить руль, когда машина в последний момент резко сворачивает на встречку с явным намерением протаранить им ноускат. — Блять! — вскрикивает он, когда из-за резкого поворота их сносит в кювет, и автомобиль резко встряхивает. Тэхена подбрасывает на сидении, и он, не успев подставить руку, больно впечатывается виском в окно. — Они там ебанулись? — Чонгук подрывается, собираясь выскочить из машины и вправить нерадивым водителям мозги, но Тэхен успевает раньше. Успевает остановить его, вовремя заметив, как блестит оружейное дуло, выглянувшее из темного окна замершей у противоположного края дороги машины. — Быстро выруливай и гони, — шипит он, выхватывая пистолет из-за пояса и приспуская оконное стекло. — Что ты… — Блять, Чонгук, я сказал тебе давить на газ! — кричит Тэхен в ответ, — Быстро! И созвучно с последним вырвавшимся у него словом раздается предупредительный выстрел. Он заставляет Чонгука встрепенуться и вновь схватиться за руль до побеления костяшек. «Блятьблятьблять» — крутится в голове заевшей пластинкой, пока он влажными руками дергает за рычаг коробки передач, и жить ему в одночасье хочется сильнее чего бы то ни было. Он остервенело тащит машину обратно на ровную дорогу, чтобы как можно скорее отсюда свалить, и лихорадочно кусает губы, про себя считая раздавшиеся выстрелы. Из трех прозвучавших в последние пару мгновений два раздаются ближе, чем нужно для чьего-либо спокойствия, и, когда краем глаза Чонгук замечает, как Тэхен рукой поддерживает рукоятку ствола в пальцах, ему нараз становится дурно. Оглушительной громкости отрывистые выстрелы дезориентируют даже его, и, будь ситуация хоть самую малость иной, он бы всерьез начал переживать за сохранность тэхенова слуха. Гулкие хлопки и почудившийся запах крови наваливаются на него неподъемной тяжестью, вышибая холодный пот и нагоняя легкой дрожи на тело. Он не пытается скрыть того, что его трусит, потому что скрывать страх быть подстреленным на пустой ночной трассе — последнее, о чем он вообще может думать, подрагивающими руками управляя машиной. В открытое окно врывается ледяной ночной воздух, и Тэхен все не пробирается обратно: они мчат вперед, и напуганы — оба, потому что — неожиданно, быстро, застав их, расслабившихся, врасплох. Вытащив наружу леденеющие от ветра ладони, Тэхен методично спускает пули, и уже две из них засели в шинах черного автомобиля у обочины. Главное, чтобы у нагнавших их ублюдков не хватило ума и дальности выстрелов на то же самое, иначе оторваться и уйти живыми станет немного более проблематично. Не то чтобы Тэхен не мог справиться с подобным дерьмом — выбирался из передряг и похуже. Но теперь к опаске за собственную жизнь примешивается мутный, пробирающий до костей страх не уберечь. Потому что Чонгук — только его добыча. И Тэхен спасет его от всех напастей. Чтоб проще было напасть самому. Тэхен усмехается и прищуривает один глаз. У него остается не больше двух патронов, и он твердо намерен не растратить их зря. Знакомый, отточенный набор простых действий: оттянуть и отпустить затвор, сжать палец на спусковом крючке. Оттянуть, отпустить, сжать… Тэхен чертыхается, осекшись, когда в салон, наполненный их шумным напряженным дыханием, резко врывается мелодия входящего звонка. Чонгук вздрагивает тоже, бросает беглый взгляд на экран закрепленного на подставке телефона, и мелодия все бьет по ушам, и его руки все еще слишком сильно дрожат, чтобы мгновенно вырубить раздражающий звук. — Черт, Чимин, — шипит он, резким движением тычет в экран и не попадает с первого раза на мигающую красным сенсорную кнопку, — Ни капли блять не вовремя. Рука дергается, и от резкого движения телефон выбивает с расшатанной подставки, и он валится вниз, куда-то под сиденье, и Чонгук практически не замечает этого, вновь переключив свое внимание на дорогу. Они уносятся все дальше, уже виднеются вдали размытые очертания городских огней. Едва они отъезжают на безопасное расстояние, убедившись, что никто не пытается за ними следовать, машина тормозит в одном населенных районов, и Чонгук еще пару минут не может позволить себе разжать заледеневшие пальцы. Лишь сделав несколько глубоких вдохов, он обессиленно откидывается на спинку сиденья, и из всех возможных мыслей в его голове крутится только заевшее «что это было?». — Чуть было не было, — слышится облегченный голос со стороны, и Чонгук, повернув голову, может видеть, как Тэхен бережно укладывает на свои колени пистолет и рваным движением трет глаза. Кинув взгляд на него, сумевшего сохранить хотя бы видимое спокойствие, Чонгук понимает, что если на протяжении последних пятнадцати минут его мелко потряхивало, то теперь, когда он сидит в относительной безопасности и загнанно дышит, тело начинает бить крупная нервная дрожь. «Чуть было не было», — отдается эхом в его голове, и от напряжения по лицу расползается кривая, вымученная улыбка. Слишком привычна, кажется, стала мысль, что присутствие Хосока в его жизни означает своего рода монополию на причинение вреда. Кем бы ни были те, кто послали за ним вооруженных людей, напомнить ему о простой человеческой уязвимости им удалось на все сто. Он глубоко дышит, все еще не может отвести от Тэхена глаз — и это, видимо, нервное, Тэхен перехватывает его взгляд — смятение, напряженность, испуг — и, черт бы его побрал, замирает, отняв руку от лица, и смотрит в упор. Ему несладко приходится тоже: забылся, расслабившись, и корит теперь себя, хотя понять и предотвратить, понятное дело, ничего — совершенно ничего не мог. Он в скоростном режиме пытается даже не проанализировать, а хотя бы отследить ход бьющихся хаотично в голове мыслей, свою растерянность и страх. Страх допустить осечку, поплатившись не только своей, но и его жизнью — он и только он подкреплял желание не опускать руку, раз за разом спуская курок — и он сдается, признав это закономерным. Осечка уже была допущена задолго до того, как он сел к Чонгуку в машину впервые, и последний шанс сбежать и укрыться они оба утратили именно в тот момент. И сейчас, глядя на побледневшего, с диким блеском в глазах, Чонгука, самообладание Тэхен утрачивает тоже. Истина слишком проста, чтобы заметить ее сразу: у него, вроде как, доселе не было времени влюбляться. Времени не было, все еще нет, но теперь есть Чонгук — благодарный свет в глазах, какое-то болезненное обаяние — и, прикипев к нему взглядом, Тэхен заторможенно отмечает, как закрадывается к нему в голову множество мыслей — с высоким рейтингом. Глупости. Вот первая — стремительная, внезапно колючая. Жизнь по крайней мере одного из них чуть не оборвалась парой десятков минут ранее — и это совсем не потеха и фарс, это что-то, проскочившее в минимальном от них расстоянии — почти не задело. Почти — потому что, напоминает себе Тэхен — все относительно. Его — задело. Чонгук мог умереть только что. Чонгук, так или иначе, умрет. И не в этом проблема. Проблема в том, что теперь Тэхен осознает предельно ясно: он после — останется жить. Правда, Тэхен. Как ты будешь с этим жить? Сомнительно, что он способен дать рациональный на то ответ. Пока что он не способен даже уследить за ходом собственных мыслей. Новая всплывает в сознании неожиданно, где-то в перерывах между выравнивающимся дыханием и наперекор ему мгновенно ускорившимся сердцем. И Тэхен вдруг кристально ясно осознает, как страшно алкает претворить ее в жизнь. Минует не более четверти мгновения, прежде чем его рука, рванувшись вперед, замирает, словно скованная судорогой, на чужом затылке, и вот уже на своих губах Чонгук чувствует мягкое давление. Секундой позже — как сердце пропускает ход.***
Чимин не может объяснить, как это происходит. Возможно, ему стоило послушать своего приятеля со студии и не загонять себя до полного изнеможения на протяжении последних дней. Возможно, ему стоило обратить внимание на цвет автобуса, в который он садился. Возможно — нет, совершенно точно — ему стоило, поборов свою лень, наконец обратиться к телефонному оператору и узнать, почему интернет на его телефоне не работает уже несколько дней. Ему и правда — стоило. Но ничего из этого он не сделал. И поэтому стоит сейчас в совершенно незнакомом ему районе, неуклюже вывалившись из автобуса, в котором он успешно заснул, в прохладу ночи, вконец разомлев под теплым воздухом кондиционера. Теперь, продрогший от редких, но студеных порывов ветра, он даже не знает, где находится и куда ему идти. И интернет все еще не работает. Как назло вокруг — ни души. Остановка обшарпанная, старая, ее название и расписание автобусов давно сорвано особо заинтересованными прохожими, и оттого совсем не легче становится, когда Чимин понимает, что это место — едва ли город. Окраина, куда его унесло по собственной тупости, и как добраться до дома, он пока не представляет. Пытаясь сохранять спокойствие, он растерянно оглядывается. Через дорогу — самгёпсальня с наполовину не работающей неоновой вывеской — уже закрыто. Еще бы — Чимин, как обычно, проторчал в студии до позднего вечера, и — вот еще одно: в силу времени ни одного автобуса он, кажется, больше не дождется. Он безуспешно пару раз все же пытается отследить на телефоне свое местоположение, все больше психуя на каждом бездушном «соединение прервано», и тихо чертыхается, давя в себе подкатившее к горлу чувство тревоги. Он ведь может кому-нибудь позвонить? Кому-нибудь, кто последние пару лет выручал его из ситуаций и похуже? Непослушные успевшие замерзнуть пальцы крепко сжимают в руке телефон, пока он набирает номер Чонгука и молится всем возможным богам, лишь бы только тот как обычно не отключил вечером звук. Он не сдается ни на третьем гудке, ни на пятом. Не сдается, даже когда его перенаправляют на голосовую почту. Он звонит еще пару раз, чтобы каждый из них закончился оповещением о том, что телефон абонента выключен. Тогда начинают подрагивать руки. В нелюдимой тишине прогорклой ночи накрывает испуг, потому что, сколько бы он ни взывал сейчас мысленно, Чонгук — не телепат, чтобы понять, что с ним случилась беда, и прийти. Если он и был тем, кто позволял Чимину держаться на плаву долгое время, то до сих пор его всегда можно было хотя бы позвать. Он делает еще один звонок — контрольный, уже ни на что особо не надеясь, и этой попытке увенчаться успехом не суждено, как и предыдущим. Передернув плечами от холода, Чимин стискивает зубы и твердит про себя, что нельзя быть таким беспомощным, всегда нужно иметь запасной план. Почему он не купил вторую симку? Почему хотя бы не решил проблему с этой? Почему позволил себе быть невнимательным? Чимин мотает головой. Потому что ничего нельзя предугадать заранее. Кроме того, что бы ни произошло этой ночью, он вряд ли станет меньше загонять себя тренировками и больше внимания уделять мелочам вроде звонка мобильному оператору. Не то чтобы Чимин не учился на своих ошибках, просто… не тот формат. Человек сам по себе — не тот формат. Он размышляет об этом, взглядом бездумно уткнувшись в погасший экран телефона, и дыхание почти выравнивается, когда он немного успокаивается. Разблокировав мобильный снова, он пролистывает список своих контактов, отстраненно отметив, что заряд скоро может закончиться, и не мешало бы поторопиться. Пальцы задеревеневшие, кончики покалывает от холода, пока он, шепотом считывая имена, отсекает их один за другим. Никого в списке достаточно близкого, чтоб не так стыдно было обременять своими проблемами. Поначалу он ненадолго зависает над одним знакомым именем, чей номер добавил в телефонную книгу буквально на той неделе, когда его хозяин, разомлев достаточно от вкусного ужина, предложил записать его сам. Чимин не уверен, что имеет на это хоть какое-то право, но паника вот-вот, да и захлестнет его с головой, поэтому на вызов он нажимает, почти не колеблясь. Ждать ответа приходится меньше, чем три гудка. — Мм, да? — тянет хриплый явно от сна голос. — А… привет, Юнги, — выдыхает Чимин, и облегчение от того, что тот взял трубку, мгновенно затапливает его с головой, — Кажется, я разбудил тебя, прости, я звонил Чонгуку, но он не взял трубку, и мне не пришло в голову ничего, кроме как позвонить… — Чимин, прекрати тараторить, чтобы я мог внятно тебя понять, — прерывает его Юнги, — Что-то произошло? — Ну, — Чимин растерянно чешет нос, подбирая слова так, чтобы не показаться совсем уж глупым, и Юнги терпеливо слушает его сопение и не торопит, — Кажется, я не знаю, где нахожусь и как отсюда выбраться. И ведь не то чтобы Чимин знал, как Юнги ему может помочь, но помощь нужна была хоть какая-то, хотя бы пара слов с рекомендацией ему, совершенно растерявшему способность мыслить рационально в тот момент, не помешала бы. Он был благодарен уже за то, что Юнги взял трубку и не дал ему остаться с паникой один на один. Юнги молчит пару мгновений, но что-то шуршит у него на заднем плане. — Искал по картам местоположение? — наконец спрашивает он, и голос звучит тише, а шуршание — немного громче. — Не могу, — Чимину кажется, что он даже чувствует, как его щеки мгновенно исходят пятнами румянца от стыда, — С интернетом какая-то лажа, не работает. — Так, ладно, — к счастью, Юнги не может видеть его пунцового лица, и это позволяет Чимину немного успокоиться, жадно вслушиваясь в его такой нужный прямо сейчас голос, — Как ты туда попал? — Я… заснул в автобусе, а потом водитель разбудил меня, сказал, что мы на конечной и все должны выйти, — вновь начинает тараторить он, — Я растерялся, не спросил у него, где мы находимся, и он просто уехал, а я… — Тихо-тихо, я тебя понял, — Юнги негромко смеется, и от этого спокойного смеха становится проще, — Помнишь цвет автобуса? Что был за маршрут? — Я обычно не обращаю внимания на цвет, мне подходят многие, так что я просто слежу за тем, по какому пути еду. Может быть, он был зеленый. Мне так кажется, — с каждой фразой его голос становится все тише, ведь признаваться в подобных оплошностях больше, чем неловко, и щеки Чимина все еще горят. Он хотел бы добавить, мол, я не такой растяпа, как тебе может показаться сейчас. В обычные дни я ведь и правда слежу за тем, куда еду, в обычные дни я не измотан так, что засыпаю на ходу, в обычные дни я — лучше, немного, может, умнее, не такой нелепый. Ты только не меняй свое мнение обо мне, — думает он с опаской, и почему-то именно это кажется важным. — Ладно, тогда опиши, что находится вокруг тебя, — голос Юнги доносится до него словно издалека, сквозь плотную завесу, будто кто-то накрыл нерадивого Чимина стеклянной банкой, отгородив от мира и не оставив вариантов, кроме как стоять и проваливаться в свои рассеянные размышления, — Чимин? — переспрашивает Юнги, когда тот некоторое время молчит. Чимин так раздражает его сейчас, кажется. — А, да, — откликается тот и поднимает голову, чтобы оглядеться повторно, — Напротив меня есть самгёпсальня с красно-желтой вывеской, она закрылась… и какое-то жилое здание. Возможно, жилое, не могу понять — нет света в окнах и… — А на самгёпсальне нет таблички с улицей? — Черт, точно! — Чимин еле сдерживается, чтобы не хлопнуть себя по лбу, — Сейчас подойду и посмотрю. Он практически подлетает к зданию и идет вдоль и за угол, осматривая его на наличие таблички. — Черт, хён, кажется… кажется, ее нет, — выдыхает он через минуту, и облегчение, расцветшее в нем буквально несколько мгновений назад, мгновенно улетучивается. — Ничего страшного, только не паникуй раньше времени, акей? — по голосу слышно, что Юнги прикладывает к губам пальцы — Чимин замечал, он делает так, задумавшись, и вспомнив эту маленькую деталь, он невольно приподнимает уголки губ в улыбке. Он немного спотыкается на том, как Юнги характерно тянет это «акей?», притормаживая на гласных, и простое знакомое слово приносит успокоения больше, чем даже если бы он сию минуту оказался дома под кучей дорогих сердцу подушек и одеял. — Акей, — произносит с долей разочарования и на всякий случай осматривает здание снова. И еще пару раз, пока Юнги задумчиво мычит в трубку. — Послушай, — говорит он наконец, — Осмотрись еще раз. Где-нибудь поблизости есть стена, расписанная граффити? Чимин послушно вертится на месте, привстает на носки и подслеповато щурится, вглядываясь в полумрак плохо освещенной улицы. — Ох, черт, сейчас… — пыхтит он, — Юнги, да! Справа… на ней большая красная надпись! — Понял, — быстро роняет Юнги и вновь чем-то шуршит, — Стой рядом с самгёпсальней и не двигайся с места, я скоро. Он отключается прежде, чем Чимин успевает сказать что-то вроде «хён, не нужно! Просто скажи мне адрес, и я вызову такси и…». Но Юнги сбрасывает, вновь оставляя Чимина одного, но хотя бы избавив его от страха — и уже за это Чимин благодарен ему так, что буквально готов бросить к ногам весь мир. Не то чтобы Чимин был на это способен — не в его габаритах — но наконец его топит не тревогой и страхом, а легкостью. Юнги сейчас приедет к нему. И можно забыть о неловкости. Чонгук говорит, мол, Юнги нельзя доверяться так просто, в нем столько всего намешано и запутано, что заблудиться в его тьме намного легче, чем может казаться. И не сказать, что Чимину оно не ясно. Просто в некоторые вещи иногда… совершенно не хочется верить. Он обращается к Юнги без опаски не столь потому, что с чувством самосохранения масштабные проблемы. Скорее, оттого, что знает — даже если в его темноте он заблудится, ему там всегда оставят немного света, чтобы уж точно без следа не пропал. Чимин о многом, все же, догадывается. Еще больше — просто не озвучивает. — Юнги и правда милый парень! — говорит он однажды, и перед глазами момент стоит, когда Юнги, взволнованного Чимина мягко отодвинув в сторону, спокойно обрабатывает Чонгуку широкий порез на щеке. — Лапочка просто, — хмыкает Чонгук в ответ тогда, — Душка, — и вспоминает, с какой бешеной яростью в глазах Юнги несется в драку. И если сбивает кого по пути, не притормаживает. Неожиданное воспоминание с участием Чонгука заставляет Чимина нахмуриться. Чем он может быть занят сейчас? Дела стаи? Или снова зарылся в свои драгоценные научные статьи, забыв поставить на зарядку телефон? Это нечестно, думает Чимин. То, что подобное слишком часто происходит с тех пор, как Чонгук встал во главе стаи — нечестно. Чимин не маленький ребенок и способен отнестись с пониманием ко многому. Но обидой каждый раз гложет иррационально. От холода щиплет нос, и он повыше поднимает ворот куртки, жалея, что привычка одеваться не по сезону довлеет над ним уже не первый год. Он уговаривает себя не вести отсчет минут до приезда Юнги, но он все еще нервничает, а к остановке, от которой он сам недавно перешел к самгёпсальне, неспешно движутся несколько человек, и даже факт того, что эти парни — единственные люди, которых Чимин видел здесь в принципе, не заставил бы его обратиться к ним за помощью. Темным вечером на окраине города кто угодно кажется угрожающим, особенно, если к «кому угодно» относятся потрепанные люди с доносящимися от них громкими возгласами. Чимин лишь надеется, что они трезвые. Или — слишком пьяные, чтобы его заметить. Он слышит что-то вроде «эй, ты!» и все, о чем может в тот момент думать — почему люди еще не изобрели никакой микстуры, которая бы уменьшила бы его в размерах так, чтобы он стал совсем ни для кого не заметным, или, на худой конец, невидимым. Еще думает, что Юнги мог ошибиться и неправильно понять, где он находится. Мало ли стен с граффити на окраинах. В геометрической прогрессии возрастает желание кинуться прочь еще до того, как что-то может произойти. Чимин смаргивает влагу, скопившуюся на глазах от сильного ветра, и становится на шаг ближе к темной стене самгёпсальни. Не то чтобы она могла хоть как-то укрыть его, защитить и спрятать, но хотя бы мнимое ощущение спокойствия это придает. Краем глаза он следит за теми людьми, что стоят теперь от него через дорогу, и дорога пустая, и перейти ее им ничего не стоит, а он наверняка все-таки слишком заметный в своей серой куртке. Она красивая, с переливами — такая приметная, что он почти хочет сорвать ее с себя и отбросить в сторону. Чимин не особо пугливый, если уж быть до конца откровенным, но он не слишком-то готов сейчас иметь дело с тремя парнями, превосходящими его габаритами. Даже если их единственным действием в отношении него доселе был ленивый окрик, он — как любой обычный человек на его месте — чувствует опаску. А еще чувствует, как перехватывает горло от страха, когда один из них отделяется и неторопливо начинает пересекать трассу. Чимин судорожно сжимает пальцами телефон, и от холода они не слушаются — разблокировать получается только со второй попытки. Он открывает последние звонки как раз тогда, когда человеку до него остается меньше пяти метров, когда он почти прокусывает себе губу, забывшись, когда мигает и гаснет одна из букв на вывеске самгёпсальни. Когда прямо между ним и тем человеком, подлетев на высокой скорости, останавливается машина. Знакомая машина, в которую Чимин запрыгивает так быстро, как только способен. И — наконец — выдыхает с облегчением. — Привет, — с неподдельной радостью произносит он, повернув к Юнги голову, и тот уголком губ улыбается ему тоже, разворачиваясь, чтобы ехать в обратную сторону, — Спасибо, что приехал. Юнги не говорит, что не приехать не мог, что сон с него слетел в ту же секунду, как он услышал расторопную чиминову речь в телефоне, хотя те двадцать минут были его единственной возможностью поспать. Не говорит, что в профилактических целях мог бы сломать пару конечностей тому парню, что сейчас бросается им вслед пьяными криками. — Испугался? — произносит он вместо этого. Чимин сдерживает себя от того, чтобы нервно рассмеяться. Только что он пережил самый напряженный момент за последние пару недель точно. — Еще чего, — растянув губы в усмешке, он перехватывает неожиданно серьезный взгляд Юнги и мгновенно жалеет о том, что ему вообще приходит в голову иронизировать в такой момент. И совершенно теряется, когда Юнги отрешенно роняет: — А я — да, — и сердце заходится в ускоренном темпе тоже. Вразумительного ответа у Чимина никак не находится ни через минуту, ни через десять, когда они уже во всю мчатся по трассе, и чем больше улиц он узнает, тем спокойнее становится. Юнги деликатно молчит, но ехать с ним в тишине — более чем уютно. Чимин приспускает оконное стекло и немного сползает вниз по сиденью, полулежа. И наконец позволяет себе расслабиться. Все складывается само собой. Чимина топит нерастраченной благодарностью, Юнги не прочь на несколько часов отстраниться от всех своих дел. В квартире Чимина темно, тепло, одиноко — и есть проектор, через который можно смотреть фильм, направив его на стену. Юнги знает номер круглосуточной доставки еды — много раз пригождалось. Минует около часа, по истечении которого они уже сидят прямо на полу, Чимин притаскивает большие цветные подушки и острый ореховый соус для лапши — они ему нравятся, почему бы и не принести. Юнги внимательно следит за тем, как он настраивает проектор и даже не пытается поучаствовать в выборе фильма — куда интереснее наблюдать за тем, как мягкие чиминовы пальцы то и дело отбрасывают пряди волос, упавшие на лицо, когда тот наклоняется, закопавшись в настройках. Едва ли Юнги может ответить, какой они смотрят фильм и какое мясо ему положили в лапшу. На низком столике перед ним — две кружки, пара тетрадей — Чимин сгребает их в сторону, вываливается несколько маленьких листков — Юнги нравится его суета. Нравится, что Чимин не спрашивает, куда подевался Чонгук и почему не отвечает на телефон. Нравится, что пускает его к себе домой без задней мысли и ничего рядом с ним не опасается. Нравится, что фильм Чимин выбирает один из своих любимых — название не задерживается в голове даже на пару минут, научная фантастика это или что-то вроде — и Чимина затягивает с первых минут. Юнги нравится-нравится-нравится, что, если привалиться спиной к дивану, то можно расслабленно наблюдать за быстро сменяющимся калейдоскопом эмоций на его лице — свет погашен, тени играют на его скулах — серый, сиреневый, синеватый. Вовлеченность и до ужаса плохо скрываемый восторг. Чимин иногда не удерживается от комментариев — и не то чтобы Юнги не вслушивался, но хватает его только на отстраненное мычание в ответ. Первые три раза прокатывает — Чимину большего участия особо и не нужно, но позже — нужно чужое мнение, поэтому когда он задает вопрос о ходе сюжета и неопределенные звуки со стороны Юнги не кажутся удовлетворительными, Чимин оборачивается. — Ты все прослушал, да? — улыбчиво, тихо, размеренно. Юнги подкупает. Он словно видит себя со стороны: в руках — коробочка с лапшой, голова повернута совсем не в сторону экрана. Кивает. Слабо улыбается. Его не часто возможно таким застать, но по-иному рядом с Чимином едва ли выходит. Про него говорят разное, что-то правда, что-то — пустая болтовня, чему верить — решать не ему. Чтобы разобраться наверняка и точно, стоит лишь внимательно понаблюдать. Вот ходит снежный человек. С совершенно снежным сердцем. Минус приставка «с», плюс один потрескавшийся, все еще крепящийся Чимин — и выйдет как раз тот, кто сидит сейчас в маленькой теплой квартире с зашторенными окнами и простодушным хрупким хозяином. Вот ходит снежный человек. Его имя Юнги. И об этом человеке Чимин знает столь же мало, сколь силен его интерес восполнить пробелы. Юнги — белые пятна на карте, огромное и неизученное космическое пространство, бездонная глубина океанских впадин: до зуда в руках исследовать — хочется. Чимин никогда не отрицал, что слишком легко идет на поводу собственных желаний. — Я слышал о тебе много разного, но никто никогда не рассказывал мне, как ты попал к волкам, — произносит он, окончательно повернувшись спиной к разворачивающемуся действию в фильме. Подогнув под себя ноги, Чимин устраивается поудобней, всем своим видом выражая заинтересованность. — Что бы ты ни слышал обо мне, все брехня, — Юнги склоняет голову к плечу, и момент, пока он произносит эти слова, кажется, последний из тех, что отведены Чимину на то, чтобы отступить. И не оступиться, — На деле все в сотни раз хуже. И это только разжигает в его темных глазах-полумесяцах осторожный, неподдельный интерес. — Ты можешь рассказать мне все как есть, и я буду иметь представление. Юнги прищуривается. Почему он должен ему отвечать, рассказывать? Та лишь причина, что хватило всего одного взгляда, чтобы ощутить безграничное желание присвоить, заполучить себе? Этого разве достаточно? Но Чимин, кажется, должен знать, с кем имеет дело. Чего ему остерегаться. По-хорошему — опасаться стоит Юнги в общем и в принципе, здесь исключений обычно не происходит, но Чимин, ведомый искренним любопытством, никогда не относился к тем, кому присуще осторожничать. Чимин к Юнги тянется — и не имеет значения, что им руководит. Юнги Чимина не отталкивает — его цели, конечные координаты и векторы давно четко определены и оформлены — им не так сложно строго придерживаться. Юнги вздыхает и капитулирует приподнятыми уголками губ, перехватив предвкушающий взгляд Чимина. Он объяснит ему — конечно же, он объяснит. Вне зависимости от того, почему именно Чимин хочет знать. Откровения связывают людей — что еще Юнги нужно кроме как припаять Чимина к себе хоть несколько крепче? То мысль осознанная, Юнги даже верит — обоснованная, и ни единого укора совести. Все просто: Чимину ведь — не обязательно нужен был именно Чонгук. Чимину, правда что, всегда нужен был кто-нибудь. И он наверняка в себе это признает — иначе не тянулся бы так, стоит только ласково поманить рукой. Оттого его колет виной до досады часто. Оттого остается с Чонгуком так долго — самого себя, кажется, силясь переубедить. Юнги медленно моргает и произносит: — О чем-нибудь тебе имя Кан Гынтхэ говорит? На мгновение вертикальная складка пролегает у того меж нахмуренных бровей, а затем его лицо озаряется. — Да, помню, — с долей подозрения произносит Чимин, — Он же был мэром в столице сколько-то там времени. Правильно? Юнги усмехается, кивает покровительственно. Они ведь не на уроке истории, думает он. — Может, помнишь о нем что-нибудь интересное? — Интересное? — живо подхватывает Чимин, — Э, да? Это же его при перевозе кучи антиквариата через границу поймали на контрабанде. А, еще, кажется, тогда под него начали копать, и выяснилось, что он успел спиздить огромную кучу денег из городского бюджета. Вот, — довольно цокает он, вызвав у Юнги смешок. — Точно. Рассказать, что было дальше? — А было что-то еще? — Чимин негромко смеется, — Да уж, куда еще-то. — Было, — приходится отставить коробочку с остывшей лапшой на столик, чтобы удобнее было развернуться и боком облокотиться на диван позади них, — Когда стало ясно, что вряд выйдет избежать тюрьмы даже с помощью денег, Кан решил бежать в другую страну. Надеялся сохранить свободу как политический перебежчик, — его голос становится на несколько тонов тише, и Чимин успевает заметить, как мелькает в его глазах презрение, — Его депортировали обратно буквально через полтора месяца. Он замолкает, глядя прямо перед собой, и Чимин не глупый, на самом-то деле, но все никак не может уловить, почему Юнги это ему рассказывает. Подобную информацию можно найти через любой поисковик, а к нему отчего-то относится. — Я… не совсем понимаю, как это связано, — краснея, признается Чимин, когда молчание затягивается. Тогда Юнги вновь смотрит на него. Его взгляд меняется. — Не страшно, — отрешенно отвечает он, — Не так уж много людей осведомлены, что у этого недоумка был сын, которому дела папочки могли сломать всю дальнейшую жизнь еще до того, как он выпустится из старшей школы. Чимин глядит на него в ответ, нелепо приоткрыв рот. До него доходит медленно. Но прежде чем он, ошеломленный свалившимся на голову открытием, успевает удивленно воскликнуть «ой», Юнги говорит снова. — У его сына больше не было будущего в столице, зато был один смышленый приятель еще со школьных времен. Который не растерялся и позволил воспользоваться имевшимися связями, — крепкие длинные пальцы неторопливо ведут по предплечью — Юнги в задумчивости не замечает, как начинает рассеянно обводить контуры вытатуированного волка на собственной руке, — Пришлось бросить все и уехать, без лишнего шума подрезав из дома денег и быстро сменив имя. — Пришлось долго привыкать к новой жизни, да? — осторожно роняет Чимин, доверительно наклонившись ближе, — И тяжело расставаться со старой. — Да, — отзывается тот ровно, подняв голову, — Особенно с учетом того, что Гынтхэ казалось, что с помощью сына удастся хотя бы скостить срок. — Хосок пообещал помочь тебе затеряться, — озвучивает Чимин наконец свою догадку. Молчание Юнги только служит тому подтверждением. Накрывшее было удивление сменяется тяжелым, осторожным сочувствием. Жизнь могут вырвать из-под ног в одночасье — вот что проносится в его голове в тот момент. Приходится, выбравшись из-под обломков обшарпанного фундамента, убираться подальше и пытаться выстроить ее заново. Так и выходит, что пока Хосок мог смело быть коронован на трон самой преисподней, Юнги лишь удается одной ногой стоять в Аду, будучи уже не в силах выпутаться, раз однажды решил задержаться рядом. Ему оттуда подняться, может, и удастся когда-нибудь — и тогда Хосок собственноручно подтолкнет его в спину. Его, правда что, затянуло уже так глубоко в трясину, что пусть даже горит под ногами земля — мысли о побеге не возникнет. На пепелище тоже можно возвести что угодно, стоит только зародиться желанию. Юнги уже выстроил, собрал себе из обломков новую жизнь в стае, и она успела прорости в нем, укрепившись намертво — так разве справится он теперь с тем, чтобы вырвать ее из себя с корнями и просто — уйти? Ответ настолько прост, что даже не приходит на ум сразу. — Не очень-то классно, когда родители оказываются не теми, кто помогает справляться с проблемами, а их причиной, — Чимин слабо улыбается, и Юнги читает по его улыбке: «я понимаю тебя — как никто другой». Ему хотелось бы, чтобы это было не так, но прошлое не меняется по мановению чьей-то руки. Прошлое есть прошлое, от него не сбежать и не спрятаться, и Юнги от своего отказался как раз в тот момент, когда пришлось впервые лицом к лицу встретиться со зверем, что отчего-то носит человеческое имя. Как раз в тот момент, когда Хосок уловил в нем бешеную жажду распрощаться со всеми, кто мог помнить, как его изначально зовут. — К счастью, столько времени в стае привили мне привычку просто-напросто избавляться от причин своих проблем, — Юнги смотрит на него спокойно и открыто, взглядом старательно сводя к нулю любую ноту угрозы, просачивающуюся сквозь слова. Чимин угроз не ощущает: датчики опасности в голове молчат — и это привычно в его компании. Он подтягивает к груди колени, устраивая на них подбородок, и на время отступает ощущение глупой, опустошающей беззащитности, преследующее его по пятам — на самой периферии сознания только колет легко тоска. Свет проектора все еще бликует на его лице, а ветер стучит им в окна, прорываясь сквозь плотную ночную завесу. — Расскажи мне о жизни в столице, — просит он негромко. Когда фильм заканчивается и гаснет проектор, когда вымотавшийся Чимин видит уже третий сон, безвольно привалившись боком к дивану, когда Юнги отключает непрестанно загорающийся уведомлениями телефон, чтобы подольше понаблюдать за тем, как дрожат во сне его ресницы, красным окрашивается весь мир. Рассвет такой, что вся комната — посуда, мебель, они сами — все утопает в цвете. Так, словно кто-то нерадивый окатил все вокруг вишневым соком, вином, кровью. Мягкие потоки света путаются в светлых чиминовых волосах и скатываются по шее, норовя забраться под ворот мешковатого свитера, и Юнги хотел бы, чтобы на их месте оказались его пальцы. Они однажды окажутся, думает он отстраненно, борясь с подступающей дремой. Он смотрит в упор и размышляет, что Чонгуку всего лишь повезло найти Чимина первым. Это, конечно, не значит, что Чимин — жадный до тепла и ласки, страшно желающий найти хоть в ком-то подлинную защиту — с Чонгуком останется. Заметь Чимин в тот момент его взгляд, принялся бы размышлять наверняка, как же плохо сконструирован должен быть тот из параллельных миров, в котором они с Юнги могли бы — быть.