Nancy Sinatra - Bang Bang
— Серьезно? Нет, погоди, я правда должен согласиться на отношения с тобой, даже не имея представления, чем ты занимаешься? — Сокджин картинно взмахивает руками и мгновенно спохватывается, подтягивая повыше упавший край одеяла. Намджун, расположившийся подле него на кровати, негромко хмыкает и ласково ведет рукой по его напряженному бедру. И это подлый прием, — на секунду из головы Сокджина улетучиваются все претензии. — Ты ночуешь у меня шесть из семи дней в неделю, кормишь своей едой, в моем шкафу — добрая половина твоих драгоценных свитеров, — начинает перечислять Намджун, подкрепляя аргументы дезориентацией, которая нападает на расслабленного Сокджина, стоит руке на его ноге сжаться крепче и поползти вверх, — Я постоянно посещаю выставки в твоем павильоне, хотя, сам понимаешь, едва ли меня интересует искусство, и даже твой брат в курсе, что я не просто приятель, с которым ты иногда обедаешь… Правда все еще не считаешь, что этого достаточно для того, чтобы наконец признать: это — отношения? Тот только закатывает глаза и себя в одеяло покрепче — так, чтобы у Намджуна оказалось в разы меньше доступа к его конечностям, и ненавязчивые касания не уносили его мысли все дальше от предмета разговора и все ближе к красивому телу под боком. — Давай еще раз проясним: ты в курсе, где я живу, работаю, ем и даже храню свои ебаные- — Любимые. — Свитера, блять, Намджун! — вспыхивает Сокджин, когда тот снова пытается прервать его, — Ты знаешь, какой я люблю запах шампуня и кондиционер для белья, какой предпочитаю кофе, книгу, фильм, да все, что угодно, и… — Обо мне ты все это знаешь тоже. — У меня иное мнение складывается. Если это для тебя достаточное основание для того, чтобы предлагать мне «отношения», — последнее слово он произносит, саркастически пародируя серьезный намджунов тон, — То почему это не повод хотя бы в двух словах нормально объяснить, кем ты таким работаешь, что не можешь даже сферу деятельности мне назвать? Откуда мне знать, что я не соглашаюсь встречаться с, не знаю, именитым грабителем? Или наркодилером? Откуда у тебя столько денег, что ты, черт возьми, способен запросто выкупить нам ресторан на вечер? Намджун усмехается. Нет, это правда даже немного забавно: окажись он грабителем или наркодилером, и то было бы меньше проблем. — То есть ты все-таки соглашаешься встречаться со мной, — тянет он фразу и свои руки в сторону Сокджина, подтаскивая его к себе, возмутившегося, за лодыжки. — Еще одно твое слово не по теме, и встречаться будешь сам с собой, потому что меня, знаешь, самую малость заебало то, как ты постоянно уходишь от этого разговора, — произнеся это, Сокджин достаточно грубо толкает Намджуна в плечо. Достаточно грубо, но недостаточно, чтобы тот перестал улыбаться, глядя на него. Мог бы он сейчас, в тот момент — вот так запросто вывалить на него правду? Мол, Джин-и, милый, никакого грабежа и наркотиков, все весьма тривиально: я всего лишь контролирую ребят, которые по моим указаниям убивают других ребят, и мы все получаем за это большие деньги. После таких новостей ты выкинешь все свитера, которые я тебе подарил? Согласишься еще хоть раз провести вечер со мной в ресторане, который я выкупил, придешь снова в эту квартиру, чтобы также расслабленно лежать на моей кровати и искать повод выпустить пар, потому что слишком взвинчен из-за предстоящей большой выставки? Намджун во всем отдает себе отчет: если Сокджину станет известно, чем он занимается, — он уйдет. Потому что не в его прерогативе быть втянутым во что-то опаснее, чем превышение скорости на пару миль в час, потому что у него слишком высокопоставленная семья, потому что сам он и помыслить не может о том, чтобы кто-то в его окружении мог убить существо большее, чем комар. Намджун отдает себе в этом отчет. Но помимо этого он еще прекрасно осведомлен в том, что — какая досада — ни один из перечисленных факторов не влияет на его крепкое желание рядом с Сокджином быть. И это эгоистично, неправильно и бесчестно. Намджун, в общем-то, все еще объективно плохой человек. Но Земля все также крутится вокруг своей оси, а противоположности все также притягиваются, и он не намерен противостоять своей тяге к Сокджину. — Твоя взяла, больше ни слова о постороннем, — послушно отзывается он, и голос его звучит мягко и выверено, — Можешь унять свое беспокойство: я не вожусь ни с ворами, ни с наркоторговцами, ни с еще какими преступниками, — продолжает он, наблюдая, как мгновенно исчезает морщинка меж бровей Сокджина. На ходу сочиняя себе легенду, он для пущей убедительности осторожно берет лицо Сокджина в ладони, зная, как безотказно действуют на него, разомлевшего, ласковые касания, — Я вкладываюсь в строительство, и у меня достаточно связей в стране, чтобы это приносило хорошие деньги. — Если все так просто, что мешало сказать раньше? — отзывается тот, прикрывая глаза. Намджун, мгновенно подобравшись, укладывает его на подушки и на пробу тычется губами в шею: оттолкнет или подставится. И Сокджин, его уже уморенный и удовлетворивший львиную долю своего любопытства Сокджин подставляется, открывая лучший доступ к шее. Возможно, как раз-таки потому, что интуиция давно сигнализирует ему, чтобы не внимал так доверчиво каждому слову, и ему, ощущая на себе знакомые и заставляющие дрожать прикосновения, страшно хочется ее заткнуть. И, даже если кроется за намджуновыми словами иная правда, он, может быть, намеренно надеется о ней не узнать. — Главное, что сказал, — произносит Намджун своим бархатным голосом, и, да, сейчас Сокджин готов на этом остановиться.***
К тому времени как нежданно нагрянувший гость убирается восвояси, а вечер уже топит улицу своей сумеречной теменью, Тэхен желает найти автомат и перестрелять всех вокруг, но находит только бутылку шерри-бренди на кухне своей квартиры. Он не может не признать того, как одновременно пагубно и благодатно сказывается на нем беседа с Каем: теперь на горизонте маячит хотя бы тень определенности. И похмелье наутро, судя по всему. Вооружившись бутылкой, Тэхен вновь спускается на нижний этаж, в лавку, где перспектива сидеть и развлекать себя самокопанием и уничтожением алкоголя кажется более заманчивой. Здесь вокруг него — ни единой души, кроме тех, что хранит в себе кропотливо собранный антиквариат. Тэхен глотает бренди, попутно играя в гляделки с фарфоровым медведем, с укоризной взирающим на него с ближайшей полки, и так и тянутся, откровенно говоря, руки за эту укоризну его если не разбить, то хотя бы засунуть подальше в ящик. Тэхен заслуживает укора? Он ведь, в самом-то деле, не видел Чонгука уже сравнительно долго и даже не предпринимал попыток исправить эту оплошность, памятуя о том, какие дикие глаза у Чонгука были в их последнюю встречу. После их последнего поцелуя. Того же, что и был первым. И Тэхен, вполне себе рассудительный, смышленый малый, имеет достаточно совести — и малодушия — чтобы оставить его в покое хотя бы на время. Время, которое необходимо и ему самому, чтобы осмыслить все, что он умудряется учинить. Кай несомненно прав в том, что первостепенную важность всегда отдавал не бестолковым отвлекающим привязанностям, а собственной жизни. Кай был прав в том, что не ставил ценность других выше себя самого. Кай был прав в том, что, если Тэхен имеет хоть единую мысль переиначить это на свой лад, он огребет себе проблем больше, чем способен, в принципе удержать. Но в то же время у Кая, как и у самого Тэхена, не сразу появился шанс познакомиться с ценностью привязанностей. Был ли Чонгук Тэхена наказанием, испытанием или проблемой, но он, по крайней мере, был. Появился и предоставил возможность ощутить хотя бы призрачный отголосок той гаммы чувств к другому человеку, которая так естественно вписывается в жизни людей. У Кая ни Чонгука, ни кого-либо наподобие, насколько Тэхену известно, не было. Имел ли он право Тэхена судить? Бездумно уставившись в потолок, Тэхен вдруг задумывается: как сильно это сказалось бы на нем, если бы устранили Чонина? Сегодня они увлеченно беседовали за чашкой кофе о не самых цивильных вещах, а уже завтра он мог заливать своей кровью пол собственной квартиры просто потому, что кому-то еще этого захотелось. Чувствовал бы Тэхен опустошение, гнев, может, потерю? Насколько вообще смерть Кая, что в последние годы оставался ему наиболее близким, могла ударить по нему? Тэхену не слишком по душе ответ, который приходит на ум: его привязанности к приятелю не хватило бы на то, чтобы это выбило почву у него из-под ног. Было бы место обиде и непониманию, немного сожаления и растерянности, ведь некому больше довериться, но что-то большее? В ответе три буквы, и звучит он категорично. Становится предельно ясно: окажись Кай на месте Чонгука, Тэхен бы колебался лишь самую малость. Но каждый из них — на своих местах. И потому колеблется Тэхен несколько больше. Он кривится: с Каем все просто, то ли дело Чонгук. Тэхен не видел его действительно долго… достаточно, чтобы возникла резкая необходимость исправить это, руководствуясь больше импульсами, нежели разумом. Он лениво наблюдает через окно, как окончательно ночь вступает в свои права над городом, пока шерри-бренди вступает в свои права над ним, и не иначе, чем алкоголь в нем решает, что сегодня, прямо сейчас — можно наконец взять в руки себя и кого-то еще, кого очень хочется. Непозволительно сильно, возможно, хочется. Чонгук так классно целуется. Тэхен бы хотел поцеловать его снова.***
Чонгук искренне считает Хосока тем еще мудаком, но его поручения хотя бы имеют под собой мало-мальски резонное обоснование. Не всегда, конечно, Чонгук может понять, какое именно, но оно несомненно есть. Но все еще Хосок со своими поручениями и закидонами — мудак, каких поискать. Но Кван Ендже мудак еще больший. — Я думал, что, скажи он еще хоть слово, я схвачу со стола нож для мяса и разделаю его прямо там, — раздраженно выдыхает он и тут же заливает кипящее раздражение коктейлем, любезно заказанным для него Юнги. Не то чтобы пожар когда-либо можно было потушить алкоголем, но его гнев понемногу сходит на нет в той же прогрессии, в какой опьянение захватывает его целиком. — Главное, что ты выбил у него двойную цену, и теперь Хосок не будет ебать нам мозги хотя бы с этим, — отзывается сидящий напротив Юнги, и на пару мгновений Чонгук засматривается на то, как бликует свет на его расслабленном — что большая редкость основную часть времени — лице. Но расслабиться, проведя вечер в одном из принадлежавших Хосоку клубов, повод все же был. — Хосок всегда найдет причину ебать мозги и без этого, — усмехается Чонгук и снова отпивает из своего стакана. С того места, где они расположились, он может, повернув голову, видеть все, что происходит в помещении клуба прямо под ними сквозь стеклянную стену, которая самую малость, но приглушает громкую музыку. Там — куча развлекающегося народа, светомузыка и атмосфера всеобщей проебанности, которая волей-неволей наваливается и на него самого, чем больше он пьет, но в силу напряженности последних дней Чонгук и не видит особо иных способов быстро и действенно дать себе расслабиться и отпустить все, что успело навалиться на него за последние дни. А навалилось много. Навалился, например, полулежащий рядом на диване Чимин, который справляется с опьянением намного хуже, чем Чонгук. Чимин, который больше всего на свете хочет сесть где потише и спокойно, по-человечески уже поговорить о том, что беспокоит его на протяжении долгого времени, но Чонгук, как скала устойчивый к уговорам, зачем-то тащит с собой надираться в клуб. Чимин послушно надирается, когда понимает, что сегодня они поговорят вряд ли. И завтра, и послезавтра — и все то время, пока мысли Чонгука заняты чем-то намного более важным, чем его проблемы — Чимин морщится, отпивая из стакана, и отнюдь не из-за вкуса. — Не знаю, как ты, а я бы уже поехал домой, — произносит он, полубормоча, скорее даже не из-за алкоголя, а потому как страшно не хочется отчего-то прямо сейчас в открытую с Чонгуком говорить. Им остается незамеченным то, как Юнги сканирует их обоих взглядом и хмыкает в свой стакан. — М? — Чонгук, оторвав взгляд от танцующей толпы внизу, вновь поворачивается к нему, — Скоро поедем. «Скоро». Чимин фыркает. Это так сложно, Чонгук? Поехать сейчас, если тебя попросили? Чимин чувствует себя погано одновременно из-за нескольких вещей сразу, и алкоголь, конечно, находится в топ-три, но не на главенствующей позиции. Но вряд ли ему, разомлевшему и заебанному тем, что творится вокруг, хватит смелости это озвучить. Он и не озвучивает, а Чонгук, все еще совершенно невосприимчивый к ментальным тычкам, но удивительно восприимчивый к присутствию определенных личностей, окидывая взглядом людей внизу, к одному из них в какой-то момент принимается присматриваться особенно тщательно. Столь тщательно, что снова начинает трещать по швам относительное спокойствие, что принесли ему дни затишья. Которое устроил ему Тэхен, пропав восвояси также неожиданно, как и появился. Что бы не заставило его оставить Чонгука в покое после злополучной поездки к Юн Минхо, Чонгук в некоторой степени даже чувствовал благодарность. Вкупе с облегчением она даже постепенно свела на нет перманентно маячившее на затворках сознания раздражение. Это бесило его — то, с какой легкостью Тэхен в тот вечер мог позволить себе нарушить его границы, не заручившись даже призрачной гарантией того, что сам Чонгук желал того же. Размышляя об этом про себя, приходилось признать: он желал. Но ни жестом того не выказал, а значит, злиться на бесцеремонность Тэхена повод у него был железный. И он злился. Пока не понял, что Тэхен уже долгое время не маячит поблизости, и сам факт его отсутствия, подкрепленный тем, что Чонгуку совершенно не известно, где и зачем он ошивается, по истечение нескольких дней вдруг начал на него давить. Он вновь отпивает из стакана и вглядывается в один из маячивших внизу силуэтов — тот, что натолкнул его на мысли о Тэхене так не вовремя, когда меньше всего хотелось грузить себе голову подобным дерьмом. Чонгук внимательней всматривается в толпу — показалось? Он задумчиво закусывает губы, и на поверхность всплывает новая проблема: слишком сложно определить, хотел бы он, чтобы ему всего лишь привиделось на самом деле. Чимин вновь бормочет что-то, зашевелившись, кажется, пытается встать — Чонгук опережает его, поднявшись с дивана и оставив без опоры — как оставляет, пожалуй, слишком часто в последнее время — и Чимин неловко приваливается к спинке, чуть не расплескав себе на футболку коктейль. Ладно. Лад-но. Он игнорирует этот момент, наблюдая за тем, как Чонгук, поправив одежду, делает шаг в сторону от них. — Скоро вернусь, — бросает он, и в тот же момент Юнги — проницательный, трезвый как стеклышко Юнги — хватает его за запястье. — Чимин хочет домой, — замечает он, — Я его подкину. И сам Чимин, уловив, как расторопно кивает и удаляется восвояси Чонгук, не собирается протестовать. Если только позже и против постоянного пренебрежения, которым от Чонгука разит за версту и которое удивительно благотворно влияет на ленивую, но крепкую обиду, разрастающуюся в Чимине с каждым днем. Он гадает: Чонгук осознает в принципе, что делает? Он осознает, что, бросившись в его сторону извинениями, которые мало чего стоят, не решает проблему, висящую над их головами дамокловым мечом? Чонгук же в тот момент по-настоящему ясно осознает только то, что, не имея веских причин, зачем-то идет искать в толпе людей скорее всего причудившегося Тэхена. Даже признавая за самим собой, что встретить его, возможно, не особо готов. У него уходит около двадцати минут на то, чтобы окончательно понять, что поиски были затеей глупой и, скорее всего, никого знакомого в толпе и в помине не было. На всякий случай он проверяет туалет, где закономерно не находит никого необходимого, и тогда из всех разумных решений самым разумным кажется пойти проветрить голову на улицу, пока от выпитого не начало основательно штормить. Только оказавшись на воздухе и привалившись спиной к прохладной стене, Чонгук понимает, как сильно в нем подскочило напряжение с того момента, как ему показалось, что в толпе мелькнула растрепанная макушка Тэхена. Он медленно переводит дыхание, пока перед глазами перестает вертеться улица, и ноги начинают ощущаться как свои, а не нечто чужеродное и не способное его держать. В памяти крутится на повторе: рябь светомузыки, темные силуэты людей, растрепанная знакомая макушка и лицо, биты-биты-биты. Он встряхивает головой, отгоняя наваждение, и оглядывает наконец замершую статично улицу: припаркованные повсюду машины, свет фонарей, знакомая растрепанная макушка и лицо, неоновые вывески на зданиях. Он встряхивает головой вновь. Наваждение не отгоняется. Тэхен произносит «привет», оказавшись напротив него. — Не показалось, — бормочет Чонгук, и голос его раскалывается надвое: обреченность и облегчение. И он сам не отстает — раскалывается следом, — Вряд ли то, что мы оба сегодня здесь — всего лишь совпадение, — добавляет он уже четче. Тэхен — совершенно точно реальный, из плоти и крови, не воображением сотканный Тэхен — склоняет свою лохматую голову к плечу. — Вот уж не знаю, как ты, а я никогда в совпадения не верил, — произносит он, и его глубокий голос врывается в рассеянное чонгуково сознание разрывным снарядом, и метаморфозы с ним происходят мгновенные: через секунду на месте непоколебимого спокойствия — поле боя и ясное желание дезертировать. — Что ты здесь забыл? — кашлянув, отзывается Чонгук и наконец отталкивается от стены, становясь прямо. — В клубе, которым заведует твоя стая? — Тэхен прикусывает нижнюю губу, делано задумываясь, — Дай-ка подумать: караулю тебя, чтобы поболтать? На секунду Чонгук опешивает: как он может говорить об этом так запросто. Вдогонку сразу бьет мысль — идиот, с ним ведь никак иначе. Запросто — говорить о чем угодно, что взбредет в голову, запросто — заставать Чонгука врасплох, запросто — делать, что вздумается. Тут же накатывает воспоминание о теплых тэхеновых губах на его собственных. Мгновение, которое Тэхен у Чонгука бесцеремонно крадет, и оттого оно вдруг становится личным. Слишком личным, чтобы у Тэхена было на это право. Здесь все просто — личное держи при себе, пока есть истина: человек человеку волк. И Тэхен вне стаи Чонгука. Но, как бы он не отрицал, все еще крепко держится где-то за диафрагмой. — А нам есть, о чем болтать? — уточняет Чонгук, цокнув скептически, и выразительно поднимает бровь. Тэхену многого стоит скрыть, что он об этом моменте думает. — Может, я хотел извиниться? — он произносит это полувопросительно, скорее себя пытаясь убедить, нежели самого Чонгука. Едва ли Тэхен считает необходимым извиняться за то, что было правильно, — В нашу последнюю встречу я позволил себе слишком многое, да? Чонгук вскипает. — Да? Славно, что ты понимаешь, что не можешь просто так взять и поцеловать человека о котором ничего не знаешь, — цедит он. Правда не могу? — думает Тэхен, и у мыслей его оттенок иронии настолько четкий, что даже самому немного неловко. Самую-самую малость. — Я достаточно о тебе знаю. — Серьезно? — Чонгук раздраженно фыркает, — Я вот о тебе — ничего. Есть у меня хоть один повод тебя к себе отныне подпускать? Тэхен не сразу понимает, что даже отводит взгляд, пока глаза Чонгука, черные и разъяренные, стремятся проделать в нем пару дыр. Это и правда глупо — дать ему понять, что знаешь больше, чем многие, но сам ничего не предлагаешь взамен. Он хмыкает, качнув головой, и сам себе удивляется: то ли бренди в нем закипает по новой, то ли помутнение какое — на секунду Тэхен сомневается в том, к чему идет. Он отвечает прежде, чем успевает взвесить все: — Я всегда готов дать тебе шанс узнать, — и пожимает плечами, с удовольствием замечая, как сменяется растерянностью чонгуков запал. Волна ликования накатывает незамедлительно, — Поехали? — и, не дожидаясь ответа, он легким шагом начинает двигаться в сторону припаркованной за углом машины. Чонгук смеривает его тяжелым взглядом. Тэхен ждет, что он, безрассудный, просто пойдет за ним? Но Чонгук идет. Чонгука, кажется, уже не спасти.