The Neighbourhood - A Little Death
Чонгуку, пожалуй, не стоит знать, что Тэхен пьян не меньше него самого, когда они садятся в его машину. Дороги по большей части пустые и голова тем более, головокружения не наблюдается, взгляд фокусируется с первой попытки — довезет в целости и сохранности. А дальше посмотрим. Тэхен усмехается тихонько, пользуясь тем, что Чонгук увлеченно пялится в темень за окном, и у него почти даже нет причин сомневаться в собственных мотивах. Мотив, он, в принципе, один, и его обладателя все, в принципе, устраивает: Тэхеном движет влечение, влечение отчасти эгоистичное и неправильное, то, которое не должно было возникнуть ни в одной из возможных вариаций этой вселенной, но оно возникло, а Тэхен никогда не любил врать себе, и отрицать его и бороться смысла не видит. Причины видит, а вот смысл — нет. И поделом с ним. — Не гони так, — роняет наконец Чонгук, и ветер, что врывается в приоткрытое окно, уносит его слова. Тэхен вздрагивает — скорее от неожиданности, что Чонгук вообще заговорил, и только после этого — оттого, что наконец замечает, на какой скорости едет, — Права отберут, — добавляет в довесок Чонгук, вызывая у Тэхена улыбку. — Нельзя отобрать то, чего нет, — отвечает он гордо, на секунду окинув удивленного Чонгука взглядом, — Ладно-ладно, я не серьезно. — Пиздец, и я должен верить тебе? Нет-нет-нет, ни в коем случае, твердит Тэхен про себя. — В бардачке посмотри, думаю, там валяются, — произносит он вместо этого. Чонгук только недовольно цокает и проверять не лезет. А зря. В каждой шутке… у Тэхена, в общем-то, с чувством юмора плохо. И с автошколами — тоже. До окончания пути Чонгук упорно Тэхена и все его взгляды игнорирует, и это, возможно, совсем немного бьет по тэхеновому настрою, но не то чтобы серьезно. Эйфория колышется в нем и льет через край как минимум потому, что это вообще происходит. Как максимум еще не выветрился шерри-бренди. Разница не существенная. — Куда ты меня привез? — недоверчиво спрашивает Чонгук, стоит им выйти из машины и направиться в сторону зияющего темными окнами антикварного магазина. — Домой, — коротко отвечает Тэхен. — Нет, серьезно? Антикварный магазин? — сунув руки в карманы, Чонгук стоит подле роющегося в карманах в поисках ключей Тэхена, и хмурит брови. — Темнее всего под фонарем, — хмыкает тот и обращает к нему взгляд, — Куда, по-твоему, я должен был тебя привезти? В напичканный оружием бункер на окраине города? Я ведь не живу одними убийствами, — произнеся это, он коротко смеется и бормочет: — И в моей жизни есть место простым человеческим вещам, — он наконец отпирает дверь и жестом пропускает Чонгука вперед, — У меня есть имя и дом. И нет никого, кто бы меня в нем ждал, добавляет он про себя скептически. Если бы все сложилось немного иначе… мог бы ты когда-нибудь ждать меня здесь, Чонгук? Тэхену очень не хочется верить, что — нет, подобного ни в единой вселенной им не было предрешено. В этой вселенной все следует уготованному сценарию отлаженно и упорно, даже если сценарий не самый удачный — Чонгук однажды теряет крылья, и приходится научиться бежать, обгоняя всех на своем пути. Теперь у него хотят отобрать и эту возможность. И вот самое странное: Тэхен — тот, кому отобрать положено, хотя он мог бы подарить ему новые крылья — но становится вдруг страшно, что тот улетит. Прежде, чем войти внутрь, Чонгук неожиданно тормозит в проходе и поворачивает к Тэхену голову, зацепившись за последние слова. — Тэхен — твое настоящее имя? — роняет он и глядит внимательно. Тот сперва только улыбается — какой ответ ты бы хотел услышать? — У меня много имен, — произносит он, но, уловив тень раздражения на чужом лице, спохватывается, — Да, настоящее. Чонгук только кивает — хоть что-то настоящее — и наконец проходит в магазин. Пока он вежливо топчется в полумраке опасаясь ненароком похерить что-то ценное, Тэхен торопливо проходит к стене и, щелкнув выключателем, проливает на помещение свет. И на себя заодно. — Мило, — хмыкает Чонгук, бегло осмотрев интерьер магазина с нагромождением старинных разностей черт-знает-насколько-дорогих и расставленных на витринах и полках, комодах, столиках — везде, где придется и находится место, — Почему именно это? — интересуется он, неторопливо прохаживаясь по помещению и мимоходом рассматривая все, что попадает в поле зрения. Тэхен сознается, когда тот доходит уже до высоченного резного серванта с книгами и с удовольствием оставляет на чистом стекле отпечаток пальца. — Меня какое-то время готовили к тому, чтобы стать подчиненным «особых» поручений у одной семьи из… знаешь, высшего общества, — он усмехается, заметив, как удивленно и с долей недоверия глядит Чонгук на него в ответ, — Учили понемногу этикету, чтобы не проебался на каком важном приеме; литературе, искусству, еще какой мути из этой области — чтобы не казался тупым, — на этих словах он едва заметно кривится, но мгновенно берет себя в руки и размеренным шагом идет к Чонгуку, — Но учили меня, если честно, одни мудаки, и когда я понял, что это интересно и мне самому, стал замечать, с каким пренебрежением к тому же, скажем, искусству относились все вокруг. Все эти вещи, они, кажется, мертвые — безделушки и старье, которое можно продать за хорошие деньги, но они все равно ценные. Я понял это не сразу, но, когда все-таки понял, захотелось использовать их как отвлечение. Он пожимает плечами, останавливаясь подле замершего Чонгука, и тот изучает его взглядом внимательно, поджав губы. — Чему еще тебя учили? — спрашивает он осторожно. — Убивать? — улыбается Тэхен обезоруживающе, и от этой улыбки пробирает мурашками от затылка к позвоночнику, — А ты что думал услышать? — смеется он, заметив, как морщится Чонгук от его слов. Тот мотает головой. — Ничего, — произносит он и вновь отворачивается к серванту, изучая названия книг на корешках, и Тэхен с полупьяной улыбкой пялится в его затылок, подмечая, как трогательно сворачиваются колечками короткие черные пряди его волос. Подмечая, как открыто и беззащитно выглядит это место, и как много есть способов его незащищенностью воспользоваться. Кусая губы, Тэхен молча наблюдает за ним, и в мыслях разражается настоящая война: Ви в нем заинтересованно поднимает голову. Ви, руководствовавшийся всегда принципом «есть человек — нет человека», наблюдает за Чонгуком, на котором его принцип вдруг ломается и коротит. И разгребать побоище в голове остается Тэхену, который сталкиваться с этим все еще не слишком готов. — Я никогда не интересовался искусством, — задумчиво признается Чонгук, все также рассматривая книги, — Но интересовался много чем помимо, когда бросил школу и появилось много свободного времени. Вот эта книга, — он открывает прозрачную дверцу и пальцем указывает на нужную, — А еще эти две есть у меня дома в современном издании. Мне всегда нравилась история. — И психология, — продолжает за него Тэхен, — Я знаю. — И это то, что напрягает меня в тебе больше всего, — Чонгук вдруг резко оборачивается к нему, захлопнув дверцу серванта, — Откуда, блять, ты обо мне столько знаешь? Что мне нравится, чем я занимаюсь и где нахожусь — почему ты постоянно оказываешься осведомлен? Тэхен спокойно выдерживает его тяжелый взгляд и слегка разводит руками: — Логично же, Чонгук-и, — улыбается он расслабленно, — Следил. Чонгук только качает головой. — Это пиздец ебануто. Ты ведешь себя ебануто, — вздохнув, он отводит взгляд. Негодование плещется в нем и вот-вот выльется за края, и тогда Тэхену наверняка достанется. Чонгук сам по себе — терпеливее многих, но даже его спокойствия не всегда хватает, а на Тэхене оно заканчивается совсем. Это и раздражает, и в то же время заставляет ему импонировать. Чонгука сложно задеть или выбить из колеи… Тэхену удается в легкую. Тем больше хочется его линчевать. — Тем не менее, таков я, — продолжает улыбаться тот, становясь несколько ближе, и от того, как резко уменьшается между ними расстояние, становится не по себе, — Тебя отталкивает? Поджав губы, Чонгук несколько долгих секунд сканирует его лицо, раздумывая над ответом. Стоял бы он здесь, если бы Тэхен с его ебанутыми замашками, словами, поступками — отталкивал его? Или можно спросить иначе: стоял бы он здесь после того злосчастного поцелуя, из-за которого он был так зол, если бы не хотел его повторить? Вариантов ответа всего два, и не то чтобы Чонгук колеблется, выбирая. — Меня… интригует, — наконец давит он из себя, осмелившись поднять на Тэхена глаза и глядеть бесхитростно, прямо. Тэхен же в ответ совершенно неожиданно — светло и расслабленно — рассыпается в пьяном смехе. — Интригует? — выдыхает он, заставляя раздражение нахлынуть на Чонгука по новой, — Не отталкивает и не пугает, не вызывает отвращения или еще чего, а… интригует? Чонгук-и, хорошенько подумай сейчас: я, черт возьми, могу прикончить тебя в любой момент. Не боишься? — Опасаюсь, — отвечает тот с заминкой и легко ухмыляется, отпуская признание, — Но не тебя. Скорее того, что я к тебе чувствую. Глупец, доверчивый, наивный дурак, твердит про себя Тэхен, пока пальцами правой руки неожиданно даже для самого себя ведет вверх по чонгуковой шее, смягчаясь. Внутри же ликование накрывает с такой силой, что по всему телу расходится необъяснимый, мучительный трепет, ведь Чонгук сознается, и сознается в чувствах, которым в его голове есть место быть. И в то же время на самой периферии маячит назойливо мысль о том, насколько опасно Чонгуку эти чувства иметь. Тэхен опасен не только тем, что умеет держать в руках пистолет — Тэхен жаден, своенравен и верен только самому себе, а оттого лишь рискованней вступать с ним в контакт. Становиться мишенью его желаний — и оружейного дула. Он не ебаный моралист — ему привычно во чтобы то ни стало брать свое. — Как мило, — голос его скатывается до шепота, а ладонь мягко ложится на чонгукову щеку, — Очень мило, Чонгук, — эхом отзывается он, и на мгновение начинает казаться, что в повисшей вязкой, напряженной тишине вот-вот грянет гром с такой силой, что содрогнется земля. Чонгук приоткрывает рот, чтобы ответить, но тормозит. Тэхен целует его напористо, влажно и долго. Так, что, чтобы собрать мысли в кучу, уходит отвратительно много времени, и Чонгук, опешив, несколько секунд потрясенно терпит, как чужие губы терзают его. Сперва он, потерявшись, даже покорно прикрывает глаза — а в следующее мгновение Тэхен отрывается от него сам. Его взглядом можно было бы, пожалуй, кого-то убить. Сжечь заживо призрачным всполохом пламени, что зажигается на дне зрачков, и весь его жар и ярость обрушиваются на Чонгука — тяжело дышащего, измотанного сомнениями Чонгука, который слишком сильно не хочет принимать решения сам. Тэхен чувствует тонко — чувствует, что должен решить. Он замирает на секунду, чтобы после, уловив в глазах напротив отголосок взаимности, которую не скроешь даже чернотой радужки, вновь, качнувшись, подается вперед. Решая все за двоих — решая, что сегодня Чонгук сдается на его милость. Это происходит — снова. Больше не неожиданно, но Чонгук все равно удивляется — тому, что Тэхен вновь позволяет себе, тому, что он позволяет себе самому — руками прижать его крепче, прикипая к влажным губам, раскрываясь и выбрасывая из головы любой повод так не поступать. Он правда должен сейчас думать об этом? Думать о том, как много у него есть причин оттолкнуть Тэхена, послать его нахуй и убраться восвояси вместо того, чтобы отвечать ему с не меньшим запалом, не замечая, как ловко тот уводит его в сторону лестницы. Так много причин… Тэхен податливо раскрывает губы, позволяя проникнуть в рот языком, и причины рассеиваются, даже не успев оформиться в полноценные мысли. — Блять… блять-блять-блять, — бормочет он в перерывах, ведь Тэхена целовать так одурительно хорошо и правильно, так горячо и сладко, что за поцелуем теряется совершенно воспоминание о том, как они поднимаются этажом выше, и, боже, Тэхен — гостеприимный хозяин, он бы наверняка дал Чонгуку время осмотреться в своей квартире, но страшно хочется поскорей показать ему только спальню и свою классную большую кровать — Тэхен показывает: он гостеприимный, радушный хозяин. Показывает и спальню, и кровать, показывает, как в свете фонаря за окном бликует его кожа, когда, толкнув Чонгука к постели, расстегивает свою рубашку, наслаждаясь жадным взглядом, полученным в ответ. Прежде, чем Чонгук начнет сомневаться и тормозить, Тэхен успевает показать ему, что обнимать его и держать в руках — удивительно, и это самое верное сейчас и нужное, что он может сделать. Позволяя окончательно повалить себя на одеяло, Чонгук думает лишь о том, как сильно хочется языком очертить контур излома тэхеновых темных губ и зубы сомкнуть в местечке пониже уха — и кто он такой, чтобы не пойти на поводу своих желаний: подмяв распаленного, тяжело дышащего Тэхена под себя, он все их претворяет в жизнь, сразу заменяя новыми. Успевает скинуть одежду и стянуть ее с Тэхена, пока тот, совсем не помогая, обалдело оглаживает его литые плечи. — Твою мать, — стонет Тэхен, когда замечает то, о чем раньше осведомлен не был: волки, они так или иначе все помечены татуировкой, и Чон Хосок, отбитый придурок, даже клеймит Чонгука на правах золотого. Зачарованно Тэхен пальцами скользит по волку, выбитому прямо под грудью и, черт, пусть он скончается прямо на месте, если это не самая сексуальная татуировка, которую ему доводилось видеть — и явно не в рисунке дело. Сердце благополучно раз за разом пропускает удары, как пропускает Тэхен любую мысль о том, что все-таки им не стоит. Языком выводя узоры у Чонгука на шее, пока тот сильно и жарко руками сминает его бедра, он знает, что любое последствие этой несомненно ошибки окупят воспоминания о ней. — Смазка, — рвано выдыхает Чонгук, заставляя Тэхена с разочарованным стоном оттого, что приходится отвлекаться, лезть в тумбочку и выуживать необходимое. Возвращаясь, он сразу тянется сорвать очередной поцелуй, нацеленный на то, чтобы сорвать его крышу. Взрываются звезды, планеты сходят с орбит, и вселенная полосит и расходится на ошметки, когда Чонгук губами ведет по переплетению вен у него на запястье, когда его губы отпечатывают на коже первые темные пятна, когда его влажные от смазки пальцы оказываются, растягивая, внутри, и, зарываясь носом в треугольник между его плечом и шеей, Тэхен дуреет от его запаха, не зная даже, каким богам необходимо молиться, чтобы эта ночь никогда не заканчивалась. Он хотел Чонгука давно — возможно, с той самой минуты как встретился с ним повторно, но ни разу он не предполагал, насколько ярко ощущаться может происходящее. Насколько чертовски правильно. Так, что зыбкий космос перед глазами в ответ на касания рук. На касания, что выжигает лишь мысль о том, что цельные они только вместе. Карт-бланш на любое, даже самое раскованное и жесткое прикосновение, потому что каждое из них доводит до исступления в рекордные сроки — Тэхен едва успевает перевести дыхание, прежде чем Чонгук вытаскивает пальцы, сминая ими горящую кожу на бедре, и наконец заполняет его собой. Мгновенно накатывает ощущение, что он теряет — теряет связь с космосом, миром, самим собой, и из важного в тот момент лишь Тэхен в его руках, его блестящее от пота лицо и его гортанные стоны. Его Тэхен. Словарный запас Чонгука не заканчивается на «блять», но… но. Тэхен прикрывает глаза и стонет, и вот он, такой открытый сейчас, раскинувшийся под ним, совершенно прекрасный Тэхен — апельсиновая цедра и карамель, полночные грезы наедине с луной, поцелуи на грани фола и собирательный образ всех самых коварных смертных грехов. Тэхен — красота. Одержимость. Болезнь, по венам пробравшаяся прямо до сердца, где вяжет стальными кнутами, и в тот момент, прижимая его к себе, выпутываться не существует причин. Чонгук вбивается в него остервенело, срываясь на яростные, жалящие поцелуи, подставляется, когда Тэхен зеркалит его, когда кусает и лижет, когда прикипает губами к губам — так правильно-правильно-правильно. Не выдержав, Тэхен срывается первым, и, кончив с особенно громким стоном, только и может, что упасть на подушки в изнеможении. Чонгук догоняет его вскоре и падает рядом, не размыкая объятий, опутывая собой, покуда сжимаются путы внутри него самого. И доселе Тэхен искренне верил, что собственное тело принадлежит только ему, но Чонгук мягко ведет руками по его шее, утягивая в поцелуй, и каждым жестом доказывает обратное. Внутри — поле боя и окончена битва против себя самого. Проигранная с треском и без единого сожаления.***
Спящий Чонгук выглядит… как бодрствующий Чонгук. Но чуть менее хмурый, чуть более милый. Намного более беззащитный. Его лицо скульптурное, точеное, высеченное из полночных теней или, может, гранита — в полумраке комнаты особенно не разглядишь, но Тэхен упорно смотрит, смотрит и впитывает, что видит, а видит он много. Много красивого, безупречного, личного. Спящий Чонгук — его личный Чонгук. Открытый, расслабленный, не задающий Тэхену вопросов, на которые совсем не хочется отвечать, не задающий вопросов себе. Подперев голову ладонью, Тэхен изучает его взглядом столько, на сколько вообще хватит ночи и ее мглы, под покровом которой нет нужды скрываться и прятать свои желания и самые темные стороны. Измотанный, Тэхен чувствует, как и его клонит в сон тоже, но он упорно продолжает разглядывать давно уснувшего Чонгука. И даже во сне его лицо сохраняет остатки серьезности, жесткости — Чонгук храбрится слишком часто и много, храбрится, привычный к тому, чтобы напоказ всегда выставлять воинственность и непреклонность. Тэхен понимает, почему волки слушают его — и не в хосоковом приказе дело. Чонгук — стойкий и волевой, амбициозный и непоколебимый, когда дело доходит до стаи, и в какой-то момент Тэхен даже ловит себя на том, что чувствует легкое удивление: цыпленок, которого он встретил когда-то давно, столь многое смог пройти, столь многое принять, понять, изменить — и все равно остается собой. Цыпленок Чонгук сбегает из дома и ищет себя, добирается до Хосока, умудрившись его укротить. Становится волком — и из его лап уже точно не вырваться тем, кто туда попал. Чонгук сохраняет запал — запал, что Тэхен замечает еще на обрыве, и дикую жажду жить. Жить. Тэхен хмыкает себе под нос — сколько еще остается этому волку обнажать зубы? Стойкий и волевой, амбициозный и непоколебимый, когда дело доходит до стаи, Чонгук все еще — открыт и беззащитен сейчас перед ним, хотя стоило бы — единственное, что ему бы стоило — обнажить на Тэхена зубы и к себе не подпускать. Но Чонгук подпускает — и насколько это рискованно? Тэхен со вкусом потягивается, ощущая, как подрагивают руки и ноги, а после легко поднимается с кровати и подходит к комоду. Чтобы достать пистолет и привести его в действие, ему нужно не больше минуты, а вот чтобы наглядеться на Чонгука не хватит и этой ночи. Тэхен не знает, сколько времени проводит, бездумно уставившись на заветный ящик комода, прежде чем разворачивается обратно к постели лицом. Кто-то, так или иначе, должен словить пулю в лоб, чтобы эта история обрела свой конец. Может быть, это Чонгук. Может быть — Юн Минхо, которого Тэхен с радостью накормил бы свинцом, но прока оттого немного. Он и правда мог бы похоронить Минхо со всеми его планами… и тогда кто-то еще наверняка возьмется за то, чтобы похоронить Чонгука. Да и вряд ли Намджун готов терпеть его ребячества. Тэхен, он ведь не слишком обременен моральными принципами, всегда работал тихо и слаженно, без особой надобности не затягивая. Много курит и матерится, меняя цвет волос по настроению, ведь чертовски красив с любым, никогда не спешит разбавлять свое одиночество чужим присутствием, умудряется в куче старья найти себе отвлечение и отраду, действия совершает из чистого любопытства, куда его занесет. Имена меняет по необходимости, милосердием не страдает, отношениями не интересуется. Но любуется спящим Чонгуком. Может, именно потому и стоит Тэхена с его чувствами внеплановыми запихнуть куда подальше и позволить Ви выполнить уже свою работу? Кто-то в этой истории так или иначе должен умереть, и желательно — как можно скорее. Что Тэхен может с этим поделать? Перед ним — бушующее море, с которым не справиться простыми человеческими руками.