5 Seconds of Summer - Teeth
Это утро априори не могло бы быть добрым — даже не близко. Когда солнце принимается неумолимо топить светом комнату, позволяя дикостям ночи развеяться, обнаженными и распятыми выходят и предстают перед судом совести сожаление и укор. Чонгук продирает глаза — и сразу понимает, что не будет сопротивляться, если вдруг земля разверзнется под ним, заслуженно опрокидывая прямо в адово пекло. Тэхен молча наблюдает за ним из кресла неподалеку от кровати, периодически прикладываясь к кружке кофе в руках. Стыдом накрывает за все сразу — за наготу и сонливость, приятную ломоту в мышцах и звон в голове, состояние общей потрепанности и за то, что позволил себе вчера. Чонгук медленно садится в постели, ощущая себя инородным предметом декора, который купили импульсивно, а теперь даже нет идей, куда эту несуразицу приткнуть, чтоб глаза не мозолило. Под внимательным взглядом Тэхена он морщится и уже открывает рот, чтобы прохрипеть что-то несомненно очень и очень глупое, но спотыкается о ровное — Хэджангука нет, но вода и волшебная пилюля справа от тебя на тумбочке, — усмехается Тэхен, кивком указывая на бутылку и блистер с таблетками, пристроившиеся неподалеку от вздрогнувшего от неожиданности Чонгука. Он дергает плечом, и на ум непроизвольно приходит воспоминание о злосчастном хэджангуке, который Чонгуку попробовать довелось, поведясь на россказни одного из волков о том, как быстро чудодейственный суп помогает справиться с похмельем. — Спасибо, — произносит он, уже проглотив таблетку и опустошив бутылку залпом. Состояние лучше, конечно, не становится, но теперь хотя бы не звенит в ушах при каждом резком движении. Из насущных проблем остается всего одна: теперь Чонгуку нужно суметь посмотреть Тэхену в глаза. Со своего пункта наблюдения тому отлично видно, как неспешно на его собеседника накатывает обреченность. Он улыбается уголками губ, наслаждаясь тем, с каким рассеянным видом Чонгук экстренно пытается найти в своих беспорядочных мыслях предлог для адекватного начала диалога или — на крайний случай — побега. Правда, второй вариант провальный заранее. Не тогда, когда он уже успел угодить в тэхеновы сети — если барахтаться в них, только больше запутаешься, Чонгук. — Хочешь что-то спросить? — мягко уточняет он. Чонгук наконец вскидывает голову, и от его взгляда трепетом окатывает от затылка до пят, — Если тебе интересно, я о вчерашнем не жалею. И тебе не позволю. — Что? — Чонгук непонимающе моргает, не ожидая встречи с тэхеновой напористостью так скоро. — То, Чонгук-и, — произносит тот, склоняя голову к плечу, — Если испугался — собирай свои шмотки и уматывай выпрашивать прощения у своего цветочка Чимина, но мы оба знаем, что если ты скажешь, что жалеешь о вчерашнем, это будет ложью. Будет — наверняка будет, Чонгук готов признать безоговорочно. Но не вслух. — Мне стоит спросить, откуда ты и о Чимине знаешь? — отзывается он. — Стоит. Тогда я смогу тебе даже нашу совместную селку показать, — улыбается Тэхен во все зубы, и, кажется, совсем не ждет конструктивного диалога, раз позволяет едкой зависти взять над собой верх. Знай врага в лицо — таким правилом он руководствуется, когда заводит с Чимином знакомство, прикрывшись чужим именем. Думай, а после говори — это правило он успешно игнорирует в разговоре с Чонгуком. И становится ясно, что своего главного врага он, вообще-то, может в любой момент разглядеть в зеркале. Чонгук угрожающе подбирается: — Если ты собираешься… — Расслабься, — прерывает его Тэхен, взмахнув рукой, — Он не в моем вкусе. И продолжает улыбаться так, что зубы ему хочется выбить. Чонгук делает пару контрольных вдохов-выдохов на пробу — злость, накатившая мгновение назад, утихомиривается, уступая место опаске. Это же Тэхен — от него ожидать можно чего угодно и, ладно, если в его, Чонгука, сторону. Такое снести ему ничего, кроме нервных клеток, не стоит. Но втягивать в эти дрязги Чимина он хочет в последнюю очередь — хотя сам уже и втянул, привлекши внимание кого-то столь внезапного в своих решениях, как Тэхен. — Зачем? — вдруг произносит он, понизив голос, словно враз сдувается и сдается, — Нахуя ты делаешь это все? — Это все? — выгибает брови Тэхен и отпивает кофе из кружки. — Ты знаешь, о чем я, — Чонгук отводит глаза, больно прикусывая щеку изнутри, чтобы не ляпнуть чего-то откровенно лишнего, — Я уже перестал понимать, что тобой движет, когда ты врываешься в мою жизнь, городишь какую-то хуйню и съебываешь в туман. А потом появляешься снова, снова что-то творишь, что вышибает меня из колеи, и я как полный идиот ведусь на это все, а потом даже не могу самому себе объяснить, какого хуя вообще произошло и как я это допустил. Тэхен с полминуты напряженно разглядывает его, не донеся кружку до губ. — Ты нравишься мне, — вдруг роняет он, не разрывая зрительного контакта, — Я делаю это все, потому что ты мне нравишься, и я не хочу этому противостоять. Чонгук давится воздухом. Нельзя, хочет сказать он. Нельзя вываливать правду столь играючи — даже если тебя попросили. — Это не значит, что ты можешь так запросто врываться в мою жизнь и переиначивать все на свой лад, — отвечает он, немного повременив. — Я бы вряд ли переиначил в твоей жизни хоть что-то, если бы ты был против, Чонгук-и. — Но я бы уж точно обошелся без твоего вмешательства, — отвечает резко тот, но взгляд его говорит об обратном. Тэхен видит ее: полная, абсолютная неконгруэнтность. — Правда? — Тэхен отставляет кружку на столик подле кресла и плавно поднимается с него, сбрасывая с себя лежавший на плечах плед. И так как есть — босой и в обычной белой футболке — начинает медленными шагами подбираться к постели, где Чонгук совсем этого (не)ждет, — Давай подумаем вместе, где бы ты был без моего вмешательства? — он останавливается, упершись коленями в матрас, и этого расстояния ему достаточно, чтобы склониться над Чонгуком, оставляя между их лицами жалкие двадцать сантиметров, — На дне обрыва, мертвый уже с десяток лет? Он усмехается, закусив губу. Чонгуку, глядящему на него снизу-вверх, приходится неосознанно затаить дыхание. Твоя взяла, думает он. — Мое личное дело, где бы я был, — отвечает он вместо этого и тут же задается следующим вопросом, — Что ты вообще делал там? Далековато отсюда, нет? Тэхен тихо смеется. — Далековато, но я не особо раньше выбирал, куда ехать выполнять работу. — Работу? — Именно. Помню, за тем заказом мне еще пришлось нихерово так по стране побегать, — улыбается он. Тэхен умалчивает о том, как забавит его то, что за Чонгуком ему буквально также бегать приходится. Разница лишь в том, что до поры до времени цель его несколько разнится с положенным «лишить жизни». Сейчас его цель — устранить. Сперва — устранить вспыхнувший и не дававший спокойно жить интерес. Чуть погодя — устранить влечение, что стремительно проникает под кожу, отравляя его мысли, устои, намерения. Сейчас его цель — устранить. Устранить, затушить, подавить привязанность, разросшуюся в нем подобно омеле, паразитирующей на деревьях. — Жалуешься? — отзывается Чонгук, глядя ему в глаза. — Я похож на человека, который будет о чем-то жаловаться? С этими словами Тэхен, качнувшись вперед, сокращает расстояние между ними еще больше — и в ту же секунду Чонгук непроизвольно отклоняется назад. Тэхен хмурится, наблюдая за тем, как он, отведя глаза, прокашливается и, стараясь никак его не задеть, поднимается с кровати. Чонгук взглядом находит свои вещи и делает в их сторону осторожный шаг. — Отвечая на твой вопрос, — произносит он, — Нет, не похож. Отвечая на то, что ты сказал раньше — я не жалею о вчерашнем. Но и принять этого пока не могу. Взглядом, которым Тэхен одаривает его, пожалуй, можно было бы выжечь дотла несколько городов. «У тебя не то чтобы есть выбор», — говорит этот взгляд.***
В этот раз Юнги встречает его не на парковке, а уже у самой двери квартиры. С немым укором во взгляде почти конвоирует внутрь, ни на секунду не прекращая в своей голове — Чонгук может поклясться — его прессовать. Юнги спокоен и сосредоточен, выглядит растрепанным и одичалым, выглядит, как звери, на клетках с которыми вешают таблички «трогать строго запрещено», за нарушение обязательно штраф. Штрафы Юнги Чонгуку возможно придется выплачивать дракой — так ощущается его тяжелый взгляд. — Что-то произошло? — с деланым равнодушием интересуется Чонгук по пути на кухню, где принимается, стараясь на гостя не глядеть, осматривать полки на наличие хотя бы одного захудалого пакетика растворимого кофе. — Ничего, если то, как ты забиваешь хуй на Чимина, не имеет значения, — раздается в ответ, и Чонгук, только-только стянувший с полки кружку, с грохотом ставит ее на разделочный стол, оборачиваясь. — Что, прости? — выгибает он бровь и складывает руки на груди, — Как-то я не припомню момента, когда предлагал тебе занять место моего семейного психолога. Юнги опирается спиной о стену напротив и зеркалит позу, скрещивая руки. Он взъерошенный и злой, и у Чонгука нет ни единой адекватной причины в мыслях, с чего вдруг. — Мне исключительно поебать, что ты предлагал, но… — С чего тогда вдруг тебе не поебать, что я делаю в отношении Чимина? — прерывает он резко, начиная злиться в ответ. Неожиданный наезд со стороны Юнги заставляет кучу вопросов разом возникнуть в голове — и едва ли он сам способен догадаться об ответах хотя бы на половину из них. В силу ли того, как много порой Чонгук не замечает — или не хочет замечать — или же дело в том, насколько мизерно всегда было его желание разобраться в том, что творится в мыслях у Юнги — странноватого, порой необоснованно взрывного Юнги — с которым изначально его ничего, кроме Хосока и стаи не связывало. И чувства, возможно, призрачной благодарности за то, что когда-то вовремя оказался рядом. Юнги молча смеривает его нечитаемым взглядом и на секунду, кажется, сбрасывает с себя браваду агрессии. Сдувается, осунувшись — Чонгук дергает плечом, мельком уловив перемену в его настроении. — Мне не поебать, потому что Чимин не стоит того, как ты с ним поступаешь, — произносит он, понижая голос. Чонгук сглатывает. — Я никогда бы не сделал ему ничего плохого, он дорог мне, — отвечает он. — Настолько дорог, что ты предпочитаешь ему первого встречного сомнительного проходимца? Приходится отвернуться, сделав вид, что слишком занят приготовлением кофе — достав предварительно вторую кружку — чтобы мгновенно не произнести ответ вслух. То, что говорит Юнги, выбивает его из колеи: Чонгук сам еще не до конца осознал, что успел сделать этой ночью, но Юнги как раз вовремя появляется, чтобы помочь ему к этому осознанию прийти. Какого, спрашивается, черта? — Как ты узнал? — спрашивает он, заливая кофейный порошок кипятком, и взгляд Юнги свербит у него между лопатками. — Присматривал за тобой. Еще один, — думает Чонгук, усмехаясь. Неприязнью окатывает с головы до ног: теперь он представляется самому себе непроходимым идиотом, по ошибке закинутым в общество разумных людей, которым ничего не стоит обвести его вокруг пальца. — Зачем? — кружки с глухим стуком приземляются на поверхность стола, Чонгук с глухим вздохом приземляется на стул подле, и Юнги, что удивительно, молча следует его примеру и берет кружку в ладони. — Хосок потребовал, — произносит он с ухмылкой, с явным удовлетворением наблюдая за тем, как меняется Чонгук в лице и каким уязвленным выглядит. — Он, блять, мог бы сказать, если вдруг начал сомневаться во мне, — с ожесточением выдыхает он, крепче сжимая в пальцы на своей кружке. — Он не сомневается, — отзывается Юнги покровительственно, — Это называется волнение. Озабоченность. Беспокойство. Все то, что тебе следует сейчас испытывать к Чимину вместо того, чтобы спать с кем попало. — Хватит, — роняет Чонгук, пальцами зарываясь в волосы, и отводит взгляд, — Ты мне не мамочка, чтобы лезть с нравоучениями. — Но я лезу, потому что иначе ты в кратчайшие сроки проебешь единственного человека, который абсолютно искренне хотел с тобой быть. Чонгук вскидывается: — Что это за внезапный акт заботы? — Мне просто не все равно, — пожимает Юнги плечами и отпивает кофе. Он не продолжает мысль под пристальным чонгуковым взглядом, потому что сделай он это, явно тот не глядел бы на него сейчас так. Не то чтобы Юнги был честен в тот момент — не то чтобы его по-настоящему заботило, что с Чонгуком без Чимина станется. Но в обратную сторону это работало: прямо сейчас Юнги было важно, чтобы у Чимина, слишком привычному к Чонгуку подле, из-под ног не ушла земля, если тот его проебет. Вновь обращая взгляд к горькой бурде в своей кружке, Чонгук выдыхает: — Я натворил хуйни. — Ты натворил хуйни, — эхом отзывается Юнги, кивая, — И мне похуй как, но ты все разрулишь. И отнюдь не ради себя, даже если ты так не думаешь.***
Тэхену до последнего хочется верить, что он все еще держит ситуацию под контролем. По факту держит он только в пальцах понемногу подмораживающий их пластиковый стакан с фраппучино и задумчиво грызет торчащую из него трубочку. Намджун напротив рассматривает его почти с умилением — тем же взглядом, пожалуй, смотрят особо чувствительные люди на выброшенных на улицу щенков. Разве что Намджун к числу чувствительных никогда не относился — и доселе возможно лишь потому Тэхен и мог выдержать с ним продолжительный разговор. Намджун прослеживает взглядом, как снижается уровень напитка в тэхеновом стакане по мере того, как тот тянет его через потрепанную трубочку с громким бульканьем, и, сложив руки под подбородком, выдыхает размеренно: — У тебя есть неделя, чтобы закончить с Чоном. И, пожалуй, Намджун всегда был вполне приятен Тэхену, как человек: как минимум его присутствие удавалось без раздражения переносить, не причиняя серьезного ущерба нервной системе. Ровно до этого момента. — Какого хрена? — интересуется он, не выпуская трубочку, и принимается заинтересованно размазывать ей сливки по стенкам стакана. Показательно не поднимая на своего босса глаза. — Ты медлишь, — раздается в ответ лаконичное, и Тэхен фыркает, за что получает отлетевшую прямо в глаз каплю напитка. Он прекращает мучать стакан и под потяжелевшим взглядом Намджуна отставляет его на столик, принимая серьезный вид, — Приходится поторапливать. — Я говорил, что все охуенно, и причин спешить нет, — произносит он, складывая холодные мокрые из-за стакана руки на коленях. — Если бы все было так охуенно, как ты говорил, дело бы так не затянулось, — невозмутимо отвечает ему Намджун, продолжая со спокойным интересом в глазах сканировать его взглядом. — Мне нужно больше времени. — А мне нужно, чтобы ты разобрался с заказом за эту неделю, и мне перестали ебать мозги. Тэхен удерживается от того, чтобы закатить глаза, но скептически выгибает бровь. Его в последнее время и так раздражает слишком много вещей, и совсем не хотелось, чтобы к ним причислялся еще и Намджун. Ему ебут мозги из-за заказа, с которым Тэхен все не может разделаться? Тэхену же ебет мозги сам заказ, и это проблема кажется ему масштабней. Еще немного — и того и начнет приходить во снах, будто наяву места занимает недостаточно. Он сглатывает, ощущая, как против воли формируется ком в горле вместе с пониманием, что время играет с ним злую шутку — и ускользает из пальцев, как бы крепко он их не сжимал. — Значит, неделя, — кивает он. — Она самая, — кивает Намджун в ответ, и в унисон с его голосом раздается еще один — сразу после звука распахнувшейся двери: — Ты занят, помню, но я на секунду, — произносит ладный темноволосый парень, стоя в дверях и поправляя на бедрах низ длинного серого свитера, — Мне нужно срочно уехать в павильон, подробности потом, но там, кажется, пиздец, так что вернусь, если повезет, ночью, если нет, то завтра, — быстро чеканит он высоким мелодичным голосом, ничуть не смущаясь нецензурщины в своей речи и откровенно изучающего взгляда Тэхена, которым тот его одаривает, — Ничего не готовил, так что закажи доставку, окей? — Окей, — кивает Намджун, дернув уголком губ, чем заставляет Тэхена обратить взгляд к себе и задумчиво закусить губы. Плавно он вновь оборачивается к прервавшему их человеку — и тот приковывает его внимание не только исключительно интересным положением, на правах которого он так бесцеремонно врывается к обычно строгому касательно всего, что имеет отношение к работе, Намджуну, но и тем, что тот притягивает взгляд сам по себе. Тэхен засматривается на его лицо, возможно, неприлично пристально, возможно, слишком активно пытаясь вычислить, могло ли это лицо когда-то попасться ему на улице, улыбаясь с рекламного плаката. Параллельно где-то на самой периферии сознания маячит и начинает формироваться еще только отголосок медленно разрастающейся неприязни: этот парень — Намджуну кто? Ответ очевиден, пожалуй, но проверить его Тэхен ставит себе в список дел на эту неделю. — Все, тогда до встречи, полетел раздавать всем пизды, — хмыкает парень и, дернув край своего свитера в последний раз, разворачивается на пятках и выходит, прикрыв за собой дверь. Молчание ненадолго повисает в помещении, не нарушаемое даже бульканьем напитка в тэхеновом стакане, к которому тот не спешит вновь притрагиваться. Закусив щеку изнутри, он вскоре усмехается: — Что это, пример счастливого замужества прямо у меня перед глазами? Намджун остается невозмутим: — Что это, открытая зависть в твоем голосе? Хмыкнув, несколько напряженных секунд Тэхен молча буравит его взглядом. Туше. Через пару глубоких вдохов он так, словно этого эпизода и не происходило, роняет: — Неделя так неделя, чтоб тебя, — и вновь хватает свой обжигающий холодом пальцы стакан. Он плавно поднимается с места, манерно потягиваясь, и, будучи уже на пути к выходу, в неожиданно беззаботной манере добавляет, — Подсказать хорошую доставку? — Подсказать, как пройти к выходу? — зеркалит Намджун, и Тэхен ликует: вот оно — в низком голосе слышится тень раздражения настолько отчетливо, что с удовлетворением он осознает: если знать, куда бить, можно избежать любых навязываемых ему рамок. А бить метко Тэхен научился еще с раннего возраста — и был в этом неприлично хорош.