Эдем, с которого всё началось

      Мои мрачные размышления были грубо прерваны звонком в дверь. Четыре часа утра. Какого черта кому понадобилось?.. Недолго думая, я открыл. Слишком расстроенный этой мутной историей с Эдемом, я, кажется, почти потерял способность обмозговывать ситуацию, или же на размышления просто не оставалось сил.       В узкий тамбур ввалился высокий человек и с порога завопил:       — Ромашка!       — Павлик?!       — Сколько лет, сколько зим! — выдохнул высокий кучерявый человек, оказавшийся моим старшим братом и крепко обнял меня, почти придушив.       Я был рад не столько отвлечению моих мыслей на иной предмет, сколько самой возможности увидеть любимого, родного человечка. Никогда не думал, что меня в такую минуту жизни трудную могут посетить такие теплые и восторженные чувства. А в подростковом возрасте вообще считал безэмоциональность и даже социофобию признаками высокодуховной личности и пыжился в себе их развить.       — Ну, говори, чего морда у тебя еще больше убитая стала?       — Морда?!       — Вот когда будет не убитой, тогда уже будет лицом, а так пока морда, — декламировал Павлик, самодовольно ухмыляясь, — Али тебя девушка бросила?       — Какая девушка! О чем ты! — воскликнул я. Вообще не допускаю наличие какой-то девушки рядом с собой, по причине скорее моих недостатков, чем неприязни к прекрасному полу или принципов.       — Да, кстати, чего я так рано. Сон мне приснился странный. Девушка такая красивая-красивая, рыжая (я бы с ней замутил) подошла ко мне и говорит: «Уезжает далеко брат твой, судьба тяжким боком к нему повернулася, кровью горючей сердцò чуткое обливается, да жив он будет, не горюй, брате», — пропищал Павлик тонким голоском и коротко рассмеялся, кудряшки на его голове мелко затряслись. Вдруг его лицо стало серьезным, — Ты же и впрямь живешь тут как затворник, так и универ не долго бросить. Я подумал, может, действительно куда едешь? Матери вторые сутки не отвечаешь, волнуется ведь.       — Ах, да? Прости…       — Ага! Морда-то изменилась! Уже харя! Еще чуть-чуть и совсем, глядишь, лицом будет. Перед мамой извиняться будешь.       — Что ты несешь?       — И не признается ведь! Из принципа не признается! Ну, скажи, развеселил я тебя?       — Ну, только если совсем чуть-чуть, — отрезал я, стараясь приобрести серьезный вид.       — Ты с детства создал себе этот образ холодной гадины и не выходишь из него! Пусть ты это никогда и не признаешь, но ты совсем не то, что ты пытаешься из себя корчить.       Я вздохнул. Спорить было бессмысленно, да и незачем. В плане активности и логики Павел даст мне сто очков вперед.       — Ромаш, может, ты меня наконец впустишь?       — Ах, прости, проходи, проходи!       Мы расположились на кухне, сидя за узким стеклянным столиком и попивая чай.       Сразу после окончания школы мы с Павликом разъехались по разным городам, поступив в Университеты. Сестра в силу юного возраста осталась с матерью и отцом в нашем родном городе. Мы часто созванивались, но редко виделись. Поэтому явление братца в четыре утра было как гром среди ясного неба. Или как снег в мае. Особенно если учесть то, как он любит поспать. И то, как мало верит мой братец во всякие сны и приметы.       — Так все же, каким ветром тебя занесло? — спросил я, скрывая волнение.       — Да сон этот паршивый, так и еще предчувствие было. Не знаю, что на меня нашло. Никогда в эту ерунду не верил. Тут что-то так прихватило, да и ты второй день трубку не берешь. Мало ли что. Ты же у нас такой взбалмошный.       — Ах, да… Я…       — Какой ты рассеянный! — прервал он меня, — Не похоже на тебя. Да и лицо, будто помирать собрался. Рожа, — тут же поправился Павел.       — Ну, понимаешь, нагрузка, стресс… — начал было я.       — Врешь! Все врешь! Что с тобой стряслось? Отвечай!       Я молчал и упорно смотрел ему в лицо, не зная, что ответить. В общем-то я мог упорно не рассказывать свою историю или увиливать, как делает обычно Авель. Но я чувствовал, что это будет нечестно по отношению к Павлу, проделавшему такой путь только из-за дурного предчувствия и отсутствия звонков семье. Я почти чувствовал, что мое лицо все более и более мрачнеет, но ничего не мог с собой поделать. Если я расскажу все как есть, то Павлик рассмеется мне в лицо, или, хуже того, попытается шутки ради мне помочь. Но эта задача уже стала не просто способом избавиться от страха, а делом моей чести. Хватит ли у Павлика деликатности, чтобы понять суть моих чувств?       — Что задумался, детина? — грубо прервал мои размышления Павел.       — Я… это…       — Решаешь, сказать мне или нет?       — Ну… да… — промямлил я, понимая, что лгать бесполезно.       — Говори, я так просто не успокоюсь, — категорично требовал Павел, все еще усмехаясь.       — Понимаешь, это слишком личное. Это… это моя честь.       — Ну я же твой старший брат, наставник. Я выслушаю и пойму, что бы ты ни сказал.       Я молча опустил голову. Все-таки, Павел такой хороший брат, я его совершенно не понимаю. Какое ему дело до моих проблем? Ну плохо мне и плохо, ну уехал я и уехал. Почему он уделяет такое внимание моим состояниям и невзгодам? Я справлюсь сам. Я не нуждаюсь в помощи. Я не заслуживаю помощи. Я молча поднял взгляд на лицо Павла. Он упорно, неотрывно смотрел прямо в глаза, так нежно, так ласково, что мне почему-то стало стыдно. Я почувствовал, как румянец разливается по моему лицу. Пути назад нет.       — Это долгая история. Все началось несколько дней назад…       И я поведал ему свой рассказ. Брат молча слушал, сверля меня холодными глазами.       Когда я закончил повествование, Павел молча разглядывал стол и кружку с выпитым чаем. Наконец, спустя несколько минут, он переварил услышанное и снова принял оживленный вид. Он глядел на меня просто и весело. «Он все-таки недооценивает значение этой проблемы для меня», — с досадой подумал я.       — Ну, так покажи мне это видео, Ром! Одна голова хорошо, а две — еще лучше!       — Не понимаю твоего восторга. Да и зачем тебе лезть во все это?       — Пойми меня правильно, Ром, все действительно будет намного легче. Да и какая тут замешана честь? Какой-то псих подкинул тебе задачку, может, он сам создал это видео? Ты же говорил, что это испытание? Может, все это — путь в никуда, заговор группы людей.       — Полноте, Павлик. Это просто безумная мысль, промелькнувшая у меня в порыве сумасшествия. Может, все это — игра моего воображения.       — Так наслаждайся этим!       — Что?!       — Тебе выпало приключение, целое детективное расследование, такое есть не у каждого!       — А как же мой страх?       — Кто не испытывал страх? Какое приключение без страха!       — Ты путаешь меня с собой. Я не наслаждаюсь внезапностями и «приключениями».       — Да брось ты, будешь вспоминать и жалеть, что все кончилось. Шалишь, братец. Хватит кривляться, не строй из себя того, кем ты не являешься, — брат ударил кулаком по столу, — Я помню, как мы с тобой вместе лазили по деревьям и воровали яблоки, грызли недоспелую антоновку! Как приволокли домой крысу, и ухаживали за ней, пока она всех не перекусала, как изрезали мамино парадное платье, чтобы сшить шмотки для алискиных кукол, а потом месяц не выходили гулять, как сбегали в лес посмотреть на призраков по ночам! И что, ты не наслаждаешься воспоминанием об этом? Тебе не греет душу мысль о веселом детстве?       Сраженный этим выпадом, я понурил голову, разглядывая колени свозь стеклянный столик. Мне было нечего сказать.       — Ладно, давай работать вместе, — согласился я, — Так и быть.       Я показал видео. Во время просмотра Павлик хмурился, внимательно вглядываясь в экран. Это было неожиданно: сколько я помню брата, веселая улыбка не сходила с его лица. Это значит, что Павлу тоже что-то показалось в этом видео нечисто. Все мои мышцы будто окаменели, грудь едва вздымалась от напряжения. Я чувствовал, как воздух тяжелеет и давит на голову. Павлик все более и более мрачнел. Минута показалась часом. Павел медленно повернул голову и жутким, неестественным взглядом посмотрел на меня. Я молчал, чувствуя, как холодеют мои внутренности и как бабочки в животе бьются в конвульсиях. Я не смел нарушить тишины, Павел, казалось, обдумывал увиденное. Наконец, он прервал молчание.       — С чего ты взял, что эта штука приглашает в секту? — спросил он хмурясь.       — Я же сказал, что так мне написал Авель, мне нет смысла не верить ему.       — А вдруг она приглашает тебя?       — Что?! Что ты такое говоришь?       — Нет никакой секты Эдем. Поверь мне, я интересовался и действительно знаю все. — сказал Павел уже спокойным голосом, его лицо излучало уверенность.       — Ты не можешь знать все! — чуть ли не провизжал я, — Не можешь!       — Если у этой группировки было целое пригласительное видео, то она точно должна быть в числе известных. Причем ролик этот не просто набор кадров под музычку, а целая постановка. Или, не понимаю, как до тебя еще не дошло, забей в поиск «секта Эдем». Ничего не найдешь. На просторах Интернета ничто не может исчезнуть бесследно. Да и еще: почему и куда эта штука пропала? Ни в одной новостной хронике она не упоминалась. Значит, ее не рассекретили. Тогда почему эту лавочку прикрыли?       — Но как же…       — Смирись, Ром, ты просто не умеешь мыслить логически, — перебил меня Павлик, — хорошо еще, что до тебя хоть как-то дошло, что этот спектакль организован для тебя.       — Но зачем? Зачем им я?       — А этого, мой дорогой, я тебе сказать не могу. Ишь как ты напуган, дрожишь.       Я вздохнул. Что я могу сделать? Зачем все это? Зачем я им нужен? Что они хотят? Всё так запутанно. Я пытался понять, кто все эти люди. Безусловно, Авель, Влада (Каин?), остролицый брюнет чем-то связаны. Каким-то общим делом. И я им зачем-то нужен. Что они во мне нашли, тот еще вопрос. Обычный, замкнутый студент-затворник, мало привлекающий внимание толпы. Я всегда старался не выделяться. И тут еще пашин сон, визит, догадки и прочее. Я так устал. Безусловно, это крутое приключение, будет о чем вспомнить. Но сейчас мне нужен покой. Физический и моральный.       — Знаешь что, братец? Иди-ка ты лучше спать. На тебе лица нет.       Это был самый мудрый совет, который я только мог услышать, пусть и спать мне остается отсилы полтора часа. Я повалился на кровать не раздеваясь.       Опять тяжелый сон, который не бодрит, а наоборот, как будто утомляет и заставляет хотеть спать еще больше. Мне снились змеи, много змей, целый клубок. Они извивались, кусая и грызя друг друга вонючими пастями. Каждая из них была вдвое толще ствола молодой березы, вдвое злее и уродливее матёрой гадюки. Я стоял у мокрой стены, боясь пошевелиться, ощущая замерзшими руками склизкий мерзкий мох росший повсюду, как плесень. Мне надо было пройти через этот клубок кровожадных гадов. Пока они заняты друг другом, я в безопасности. Шаг. Еще шаг. Под ботинком проминалось что-то мягкое, скользкое. Я даже знать не хотел, что там, на полу. Я медленно передвигал ноги, стараясь не издать ни звука.       Вдруг чавканье под ботинком раздалось столь громко, что все змеи, отпустив друг друга, разом повернулись ко мне, сверкая красными глазами. Клубок начал медленно распутываться. Немея от страха, я отступал, пока не уперся в стену. Поддатливый мох под моей спиной просел, я вдавил его в щербатый камень. Змеи, не сводили с меня глаз. Наконец, они встали в единый ряд. Нет, не они. Она.       Это была одна огромная змея с кучей голов, готовых впиться в кого угодно. Если же поблизости нет добычи, случайного невинного прохожего, то тысячи зубов вонзятся в голову, шею, хвост этой гадины, уничтожая себя медленно. Вся израненная, ненасытная змея смотрит на меня. Я подвернулся под руку этому чудовищу. Прикончив меня, она снова примется уничтожать себя до тех пор, пока не падет замертво. Она слепа. Она не понимает, что грызет саму себя. Медленно, будто наощупь, змея поползла ко мне. Она поглотит меня, а если не сможет — загрызет, как голодная собака грызет и глодает вожделенную кость. Наслаждаясь каждым кусочком оторванной плоти. Только собака когда-нибудь насытится, а эта тварь — никогда. Она всегда будет желать смерти. Я всем телом прижался к стене. Я вжимался все сильнее и сильнее во влажный мох, не замечая боль в затылке.       Вдруг раздался глухой треск. Стена разрушилась, рассыпавшись кучей омшелых, дряхлых камней. Я падал. Я не думал о том, что мог разбиться, я только радовался тому, что этой твари теперь меня не достать. Как бы ни голодна была змея, она не выйдет на свет: он для нее губителен, как яд для крыс. Я в безопасности. Грохот. Я ощутил сильный удар об пол. Я лежал на ковре перед камином в том зале, где беседовали Влада и остролицый юноша. Теперь здесь не было никого. Потиря затылок, я медленно приподнялся на локтях, сел и огляделся. Очевидно, я пробил крышу.       Взглянув вверх, я увидел мрачный высокий потолок с лепниной и массивной люстрой бронзового цвета. Дыры нигде не было. В камине горел огонь. Видимо, кто-то был поблизости. Вдруг я услышал нежный мелодичный голос. Обычно такие голоса бывают у призраков в фильмах. Его эхо много-много раз отразилось от стен и поверхностей, как будто обладатель стоял где-то далеко-далеко. Я не расслышал, что он сказал. «Роман!» — произнес голос снова уже совсем близко. Дивное эхо сошло на нет, исчезло, будто его и не было. Я резко повернул голову, так что перед глазами затемнели круги и огненные точки.       Передо мной стоял человек. Я не мог толком разглядеть кто это, потому что все перед глазами плыло. Могу сказать точно только одно: он светился. Я не знаю как это описать, думаю, то, что я увидел невозможно передать словами. Он светился не как фонарь. Как будто внутри него по всему телу находятся маленькие лампочки, сияющие матовым ровным светом из-под кожи и одежды. Как будто на улице ночь, но вы встретили человека, который не затемнён под стать окружающей среде, а освещён так же, как и днем. Иногда такое бывает в некачественных играх: на фоне темного мира яркие персонажи кажутся светящимися, хотя они ничего не освещают. От них не идет световая дорожка как от фонаря. Они просто… светлее. Да, именно, во тьме они светлы, но не способны даровать свет остальным…       Меня сильно тряхнули за плечи. Пытаясь сфокусироваться, я смотрел на растекающееся светлое пятно перед глазами. Может, я умираю?       — Сегодня, в девять… площадь Суворова… прийди… вечер… — сказал человек снова тем призрачным голосом, — Рома… Рома, уже… уже… какого… ты…       — Рома, уже семь часов, так какого черта ты еще спишь? — раздраженно вопил Павлик, тряся меня за плечи, — Что ты как вобла вареная! Вставай, что тебе там приснилось!       На самом деле я не большой фанат выходить на улицу, тем более на ночь глядя. И я бы не пошел на площадь Суворова в девять часов вечера, если бы после пробуждения не чувствовал тошноты и боли в затылке, хотя ударился головой я во сне. Вещем сне. Я второй раз, второй чертов собачий раз вижу что-то подобное. Я даже не знаю, как это объяснить. Я всеми силами пытался списать это на дурацкую игру воображения, но сомнений быть не могло. Я не знаю, что за муть тут творится, но я точно к ней причастен. Я чувствовал противный страх, настолько приешийся в последнее время, что я почти не придавал ему значения. Это ощущение сравнимо с въевшимся запахом или укусами комаров: ты вроде бы уже смирился с неизбежностью дискомфорта, но все еще ропщешь на природу, что создала этих убогих тварей. Я привык к страху. Его неясная тень следовала за мной повсюду, маячила в каждом углу, пугая неизвестностью и неясными очертаниями. Я устал. Я устал бояться.