… вы можете получить все, что вам нужно, если только это вам и вправду нужно.
Рэй Брэдбери. Вино из одуванчиков
Прихожу в себя только ночью, когда начинается дождь. Снова. Этот год вообще на удивление дождлив. Возможно, природа пытается компенсировать таким образом происходящее в мире? Хотя что пользы от бесконечного дождя? Волосы быстро намокают под мелкой моросью, но мне настолько не до этого, что я не замечаю неудобства. Отчаянно трясу головой и прибавляю шаг, натягивая капюшон худи поглубже. Однако, это ненадолго. Темп приходится снизить — уж очень велик риск рухнуть в какой-нибудь овраг и переломать ноги. Вокруг нет ничего, кроме деревьев, и из-за плотных, мрачных туч видимость крайне низкая. В конце концов, я сдаюсь, прячась под раскидистой кроной могучего дуба. Хотя, может быть, это бук; слишком темно для определения видов. Но, давайте будем честны, дневной свет мне тоже не особо поможет. Прижавшись рюкзачком к стволу, пытаюсь отдышаться, рассматривая дрожащие руки. Мне не хочется думать о том, что случилось, однако переживания ещё слишком сильны, и картинки никак не утихнут, прокручиваясь снова и снова навязчивым ярким калейдоскопом. …я молчу, и он принимает это за знак согласия. — Погоди-ка! А ведь я тебя знаю, — шепчет он, придвигаясь ближе, и улыбается, стягивая куртку с моих плеч. — Ты из дома напротив. Секси-жёнушка мудилы Рейна. Как тебя там?.. Шарлиз? Он почти мурлычет, запуская руки под мою худи. Прикосновение к коже обжигает холодом и отзывается нервным ознобом в мышцах. Не нужно особого ума, чтобы понять его желания, но все мои мысли сейчас о родителях. Не хочу, чтоб их нашли. Не хочу, чтобы их потревожили. Не хочу, чтобы эти мелкие злобные гоблины уничтожили то, что от них осталось. И мозг усиленно ищет выход из сложившейся ситуации, абстрагируясь от реальности, в которой этот гадёныш жёстко и болезненно лапает меня за грудь. Страшно представить, во что превратятся жалкие остатки нашего мира, если командовать будут вот такие «тоби». Невольно всхлипываю, и он укоризненно шипит на меня. — Чш-ш! Давай-ка потише, куколка! Я не хочу делиться. Это же грёбанное Рождество! Я на тебя с пятого класса обдрочился весь,— признаётся он почти интимно и прижимается губами к шее, а я не могу выдавить из себя ни слова, чтобы хотя бы попытаться его отвлечь. Сомневаюсь, что вышло бы, но всё же. Вырваться не стараюсь, тихонько отступая к плите, но он слишком увлечен, чтоб это заметить. И, прижимая меня к мойке, он, уверенный в своём превосходстве, уже не ждёт сопротивления. Моя ладонь сама находит ручку сковородки, стоящей на конфорке, и судорожно сжимает её. Хорошая сковородка, крепкая, мраморная. На ней было так удобно греть суп в банках. …всё ещё сжимаю сковороду в руке, глядя, как растекается глянцевая лужица киновари под его головой. Кажется, удар оказался сильнее, чем планировался. Я рвано вздыхаю и тихонько ставлю своё оружие обратно, лихорадочно застегиваю красную худи. Пальцы не гнутся. Всё внутри сводит от ужаса. Его найдут. И поймут. На несчастный случай тут не свалишь. Я смотрю на сковородку: с донышка прямо на крышку конфорки падает густая увесистая капля. Газ. Это должно сработать. Склоняюсь к плите и открываю баллон, выкручиваю все конфорки на максимум, и они тут же отвечают мне тихим шипением. Подбираю и натягиваю свою лётную куртку, закидываю за плечи рюкзачок и тихо бегу наверх, попрощаться. В этом нет ни смысла, ни логики. Пустая трата драгоценного времени. Я понимаю, но… класть мне с прибором на логику! Мне это нужно. После, спустившись, зажигаю в кладовой свечи и рассовываю их по полкам. Скоро там начнется пожар: огонь легко пробьется сквозь сухую, почти картонную, дверь. Запираю выход, ведущий во двор, и приваливаю его холодильником. Закрыть переднюю дверь не получится — там слишком людно, голоса раздаются совсем близко. Даже странно, что никто до сих пор не ворвался, не услышал падение тела и шум от холодильника. Но меня совершенно не беспокоит, что кто-то может пострадать от взрыва. С неожиданной для себя злостью я надеюсь, что так оно и будет. …пару секунд смотрю на густой едкий дым, пробивающийся в щёлочку под дверью кладовой, прежде чем скрыться в подвале. Там в темноте, в дальнем углу, забитое досками окно, выходящее в садик. Прямо над ним густые кусты шиповника, так любимого отцом, а за ними — тропа в небольшую рощицу. Вот на ней меня и застигает взрыв, но я уже слишком далеко, чтобы меня задело ударной волной, хотя грохот всё равно больно бьёт по ушам. Обессилено падаю на землю, глядя на клубы дыма там, где ещё недавно был мой дом. Сердце бешено колотится, а ободранные во время отрывания досок руки саднят. Убежище, место, в котором я действительно ощущала себя в безопасности, уничтожено. Последняя ниточка, связывающая с прошлой жизнью, оборвалась. А ещё я убила человека. Совсем ребёнка. Преднамеренно. Осознанно. Возможно даже не одного. Но всё, что я сейчас чувствую — бесконечную усталость. Карта, нарисованная отцом, очень подробна и указывает даже пеньки в лесу у дороги. Я совершенно измотана. Идти пешком — крайне утомительное занятие. Особенно первые несколько дней. Потом вроде как привыкаешь и движешься уже скорее на автомате. Нет, можно, конечно, идти и по самой дороге, шлёпая по пыли, что я, безусловно, с удовольствием предпочла бы всей этой пересечённой местности. Но что-то мне подсказывает, что на шоссе соваться не стоит. Ведь можно нарваться на какую-нибудь группу, вроде той, что объявилась в Мальброке. С машинами и мотоциклами. А мне это совсем не нужно. Не факт, что в следующий раз удастся выбраться. Я никогда особенно не любила людей, а сейчас и вовсе их боюсь. Как ни крути, но в конечном итоге самым опасным зверем всё равно оказывается человек. Выбор небольшой, и мне остаётся стиснуть зубы и продолжать топать через лес, что само по себе тоже не очень-то здорово. Сыро. Сумрачно. Жутковато. Хорошо ещё, что каких-то по-настоящему опасных диких зверей в здешних лесах никогда не водилось. Никого крупнее бобров и лис. А то для полного счастья только медведя или кугуара и не хватало. Хотя кугуары… что это вообще? Неважно. Если верить карте, а я ей верю, путь лесными тропами намного короче, и это перевешивает все неудобства. Мне следует поторопиться, если я хочу добраться до фермы дедушки Честера прежде, чем пойдет снег. Скоро начало ноября! У меня всего месяц в запасе, а идти ещё как до Луны и обратно. Забавно, но погода стоит сухая и тёплая, словно мир пытается мне помочь. Я, конечно, не думаю, что миру на самом деле есть до меня хоть какое-то дело, но все же… это почти приятно. Силы оставляют меня, и я приваливаюсь спиной к стволу ближайшего дерева, чтобы немного поспать. Долго-то всё равно не получится — закрывая глаза, я всё ещё вижу огненную вспышку над домом родителей и кровь, расползающуюся под мёртвым телом. Сон уходит так же быстро, как навалился до этого. Не знаю, что именно меня разбудило — мои теперь постоянные кошмары или какой-то звук. Осторожно оглядываюсь, но ничего особо подозрительного не замечаю. Нужно пройти хотя бы три-четыре мили до темноты. Тропинка едва заметна в подстилке из хвои и листьев, часто приходится ориентироваться наугад, чтобы потом истерично искать соответствие меток на карте и в реальности. Лес пугает меня сейчас намного больше, чем в детстве, когда я ходила в походы с отцом. Хуже всего по ночам. Всё вокруг дышит и живёт своей жизнью. Меня окружают шорохи и скрипы, шелест листьев и чьих-то крыльев, чей-то вой и ворчание. Голоса леса. Иногда я задумываюсь, а не появились ли в этих местах хищники? Но старательно отгоняю эти мысли. Мне тут и без хищников проблем хватает. Но даже если они и бродят вокруг, как мне мерещится, то что-то или кто-то меня бережёт. Пока. Устроив привал, сижу на залитой солнцем опушке и изучаю карту. Забавно, но это, пожалуй, единственное, что я умею делать действительно хорошо. Нет, я не была скаутом или как там это правильно называется? Но отец любил время от времени пошататься по лесу с рюкзаком и частенько брал меня с собой. Да и мама, как истинное «дитя цветов» ночёвкой у костра не гнушалась. Походы я не то, чтобы любила, но вот проводить время с отцом таким образом — это да, это мне нравилось. Он много говорил и смеялся, рассказывал и показывал сотни интересных и полезных вещей. Правда, я мало что запоминала из этого, но так или иначе кое-что всё-таки отложилось. Я умею вязать крепкие узлы, могу развести костер практически из ничего и читаю карты. Последнее, нужно сказать, оказалось на удивление полезной штукой, и пригодилось мне в жизни вообще. Не только сейчас, но и раньше. Даже живя в Мегаполисе, я никогда не спрашивала у прохожих дорогу и часто даже не использовала такси, пытаясь добраться в незнакомое место. Зачем? В сети же полно сервисов с картами. Распечатал нужный кусок и вперёд. Ух ты ж ёжик! А ведь не такое уж я и «тепличное растение», какой кажусь. Тропа расходится, и мне надо решить куда повернуть. У меня заканчивается еда. Грибов в лесу уже нет — их сезон прошёл. А охотник из меня… скажем мягко на букву «х» и это не «хороший». Да и охотиться тут разве что на шишки. Выход один — вернуться к дороге, но это такой крюк, что даже думать не хочется. Я не знаю, что ждёт меня на ферме дедушки, и в каком она состоянии, если вообще существует ещё. Но мысль о шоссе вызывает у меня нервный тик. И всё же придется рискнуть. Но как не хочется! Нахожу на развороте карты место, где тропа пересекается с линией Р126. В паре миль оттуда небольшой городок. Нужно только перейти шоссе и спуститься в долину. На это уйдёт дня три, если по-максимуму. Мне очень не нравится идея, но других вариантов пока нет. Тропа петляет возле болота. Запах, как от хорошей помойки, доносится задолго до того, как само болото появляется в поле зрения, но деваться некуда. Подгоняемая голодом, я добираюсь до точки пересечения быстрее, чем думала. Городок открывается сразу за поворотом. Название его вспомнить не удается, но какое это имеет значение. До него меньше часа пути, но мне, видимо, не суждено туда попасть. Едва моя нога касается дорожного покрытия, как что-то заставляет напрячься и отступить обратно. Причина вычисляется быстро — собачий лай. По склону холма от городка к шоссе поднимается стая бродячих собак. Всё моё существо пронизывает самый настоящий панический ужас. Это не милые домашние пёсики, нет. Это злобные дикие твари, движимые тем же, что привело меня сюда — голодом. Даже не знаю, что может быть страшнее, чем оказаться лицом к лицу с голодной сворой. Я отступаю и отступаю, истово молясь, чтоб они меня не заметили. Но нет, сегодня точно не мой день. Меня учуяли. Ветер не на моей стороне. Мы разворачиваемся одновременно. Стая мчится ко мне, унюхав добычу, а я бегу к болоту, петляя, как бешеный заяц. Мне не одолеть их. Их слишком много. Мне не удрать. Остается только сбить со следа. Вспугнутой ланью слетаю с тропы и бегу по воде, увязая по щиколотку в тине. Всё, что я хочу сейчас, использовать те несчастные метры форы, что у меня есть, чтобы оторваться. Я почти долетаю до ближайшего одиноко растущего дерева, которые иногда встречаются на болоте, несмотря на то, что бежать очень сложно. Ноги вязнут в жиже, и рюкзак за плечами становится почти неподъемным для истощенного тела. Я узнаю дерево по рисункам отца. Это вяз. Разве вязы растут в болотах? Корявый и изломанный, он, тем не менее, гордо стоит на крошечном островке суши. С одной стороны трясина, с другой… вода. Чистая, прозрачная, зеленоватая. Я вижу могучие корни, уходящие в илистое дно. Вяз питается илом. Так странно. Лай приближается. На раздумья времени всё меньше; и я ныряю, надеясь в душе, что под илом не прячется какой-нибудь зубастый зверь пострашнее, прячусь под сетку корней. Вода на удивление тёплая, и здесь достаточно места, чтобы спокойно дышать. Вяз надежно укрывает меня от чужих глаз, а топь рядом прячет запах. Рюкзачок приходится снять; намокая всё сильнее, он тянет меня на дно. О мокрых вещах будем беспокоиться позже. Когда выберемся. Если выберемся. А сейчас мне остается только наблюдать, оставаясь невидимой, как мечется по топи стая, разъяренно рыча и нападая друг на друга, поняв, что добыча ушла. Время от времени среди всеобщей брехни раздаётся истошный визг то одной, то другой собаки. Топь забирает свою дань. Солнце начинает клониться к закату. Я уже порядком продрогла и стараюсь заглушить стук зубов, зажав рот ладонью. Свора наконец-то уходит, злая и неудовлетворённая, потеряв больше половины сородичей. Пора подумать, как выбраться мне. Вскарабкаться по сетке из корней даже с тяжеленным рюкзаком на плече оказалось не так уж и трудно. И тропу я нашла на удивление легко. Вот только идти ночью по болоту? Эта мысль не кажется мне здравой от слова «совсем», и я устраиваюсь на ночлег около вяза. Он расколот надвое где-то на высоте метра, и согнутая половина вполне сгодится для импровизированного ложа. Забираюсь на толстую ветку, раскладываю на ней содержимое рюкзака, и снова благодарю родителей за заботу. Как назло, промокли только спички, а зажигалку найти не получается. Что ж… Придется мёрзнуть. Где-то внизу мне мерещится какая-то возня, но я ничего не вижу, вглядываясь в темноту, свесившись с ветки. Что бы это ни было, ему придется ждать до утра. Агрессивно растираю закоченевшее тело спиртом и переодеваюсь. Сухая майка, нижнее бельё и шерстяные носки. Гораздо лучше, чем ничего. На ближайших ветках развешиваю мокрые вещи и, привязав себя бельевой веревкой к толстому суку, возле которого устроилась, засыпаю, надеясь, что к утру не окочурюсь. Солнечный луч светит мне прямо в правый глаз. Я ёрзаю, пытаясь отвернуться от него, но потом вспоминаю где я. Руки и ноги затекли, и приходится повозиться, прежде чем, удается восстановить кровообращение, но у меня отличное настроение. Хей! Я жива. И сегодня не было кошмаров. Кое-как натягиваю влажные джинсы и спускаюсь с дерева. Потянувшись и немного попрыгав, чтоб согреться, осматриваю местность на предмет возможной опасности, пока не замечаю источник вчерашнего шума и пронзительный взгляд из трясины. Сначала я испуганно шарахаюсь в сторону, прижимаясь спиной к вязу, но потом до меня доходит, что это собака из вчерашней своры, а не монстр, не человек и даже не кикимора. Зверь тихонько скулит, пытаясь привлечь внимание. Над вязкой грязью хорошо видны только глаза и большой чёрный нос. В таком положении он долго не протянет. Удивительно, что он вообще продержался там целую ночь. Слишком далеко — мне не дотянуться. И он ведь тоже хотел меня сожрать, как и все остальные. Но мстительное удовлетворение быстро сменяется нелогичной и нерациональной жалостью к живому существу. Этого определенно не стоит делать, точно нет, но я обшариваю дерево взглядом, нахожу ветку попрочнее, до которой могу дотянуться и, используя весь свой вес, наклоняю её к трясине. Пёс, мгновенно сообразив, к чему дело идёт, делает рывок и вцепляется в спасительную древесину мёртвой хваткой. Звонко клацают совсем немаленькие челюсти. Я отпускаю ветку, и она, поднимаясь, медленно вытягивает за собой животное. Трясина отпускает неохотно, издавая чавкающие звуки, она тянется следом за псом, словно живая. Зверь отчаянно пытается выбраться, перебирая ногами, но собачьи лапы не предназначены для хватания. Теперь он ближе, и я могу дотянуться, но нужно ли оно мне? Идти по болоту по-прежнему не очень-то приятно. Да и жутковато как-то. Хорошо ещё, что оно небольшое, и я пересекаю его за пару часов, тщетно стараясь не замечать тащащегося за мной пса. Он держится на расстоянии, но точно идёт следом. Пару раз он проваливается, срываясь с тоненькой тропки, но выбирается сам. В какой-то момент я оглядываюсь и понимаю, что не вижу его. — Нет уж. Я больше не полезу за тобой, — ворчу и продолжаю идти, хотя на душе откуда-то появляются кошки со своими лапами и начинают когтить. Приходится напомнить себе, что пёс — вовсе не безобидная зверушка, и не подавился бы, обгладывая мои косточки. Скоро снова начинается лес, и я искренне возношу благодарность небесам… богам, лысым ёжикам… Я готова молиться кому угодно в яростном приступе накатившей эйфории. И кажется, что сейчас, как никогда, близки чувства моряков-первопроходцев. Хочется вопить от радости. А ведь это всего лишь маленькое болотце. Зато теперь, стоя на твердой земле, можно устроить настоящий привал. Натыкаюсь на небольшой ручей и располагаюсь на ближайшей к нему опушке. Перетрясаю рюкзак, выкладывая на просушку вещи, и нахожу нетронутый пакетик сушеного мяса. Шикарно! Жадно запихиваю в рот тонкую полоску и принимаюсь вытаскивать из коробков мокрые спички на небольшой пенёк, потом стираю и развешиваю на ветках ближайших кустов одежду. Потерянная зажигалка обнаруживается в нагрудном кармане куртки, и уже через пару минут весело трещит огонь, разбегаясь по сухому хворосту сооруженного наспех костерка. Сегодня снова тепло, и я раздеваюсь до нижнего белья. Кого мне стесняться? Я здесь одна. Греясь у огня, я всё же иногда украдкой поглядываю в сторону болота. Не знаю почему, но мне хочется, чтобы пёс вернулся. И он возвращается, словно услышав мои мысли. Грязный, мокрый, вонючий, на трёх ногах, поджав под себя переднюю левую, зверь стоит на краю опушки и чего-то ждёт. Мы смотрим друг другу в глаза, и это немного жутко. — Хоть бы помылся, что ли, — бросаю я в его сторону, шурудя толстой веткой в костре. С одной стороны меня гложет страх, а вдруг он, как тот волк в «Белом безмолвии», ждёт, пока я умру от голода? Или пока я усну, чтобы перегрызть мне глотку во сне? Но с другой стороны я ему рада. Кто-то живой рядом. Пёс ковыляет к кустам и скрывается за ними. Я вожусь со своими пожитками и уже забываю о нём, когда он снова появляется. Мокрая шерсть взлохмачена во все стороны, с хвоста ещё стекает вода. И в этот момент мне действительно становится не по себе. Неужели он меня понял? Теперь я могу его рассмотреть, как следует. Зверь кажется мне просто нереально огромным. Таких больших не часто увидишь в городе. Меня никогда особо не интересовали собаки, но эту породу я знаю — это ирландский волкодав. Я не уверена насчет окраса, вроде бы серый. Хотя судить сложно. Мокрая шерсть всегда темнее, чем есть, да ещё неизвестно сколько на нем грязи. Зверь очень крупный, только худой, шерсть едва скрывает выступающие рёбра, и жутко пахнет псиной. И болотом. — Ничего себе! Да ты прям монстр какой-то, — почему-то пытаюсь улыбнуться я. Улыбка получается кривой и напуганной. Пёс подходит чуть ближе и ложится боком к костру, повернув ко мне голову. Мы снова играем в гляделки, и я не выдерживаю первой. — Давай хоть лапу посмотрю, — говорю и осторожно двигаюсь к нему. Он глухо рычит, но не шевелится, стараясь лишний раз не беспокоить поврежденную конечность. — Тихо, тихо, — шепчу я, едва касаясь его шерсти. Он не реагирует на прикосновение, и я рассматриваю это как согласие. То, что пёс не тупая животина, можно понять по одному его взгляду, который у него почти человеческий. Я бережно осматриваю лапу. Рана достаточно глубокая, вырван приличный кусок мяса, на шкуре следы зубов. Он дрался и, похоже, часто. Вполне возможно бой за право быть вожаком, а может просто за право жить. Подтягиваю к себе рюкзак и достаю пластиковый конвертик с лекарствами. Он водонепроницаемый, поэтому за них я не переживаю. Таблетки в пакетиках с вложенными записочками «От головной боли», «От расстройства желудка», «Антибиотик» и многое другое, упакованное Энджи и Чаком. Невольно сглатываю подступивший к горлу комок. Божечки, родители, какие же вы у меня были крутые. И как мне вас не хватает. — Сейчас будет больно, — говорю и заливаю ему рану перекисью. Жидкость шипит и пенится. Пёс вскидывает голову и слегка прикусывает мне руку, не больно, предупреждающе. — Потерпи, — говорю я укоризненно, вытаскивая предплечье из его пасти. Он снова опускает голову на землю и терпеливо ждет. Рана уже начала гноиться, и приходится повозиться. У меня уходит два бутылька на промывку. После я осторожно срезаю омертвевшую кожу и шерсть вокруг раны папиным ножом — моим верным спутником последние пару месяцев. Пёс больше не рычит на меня. Он едва заметно вздрагивает и надрывно дышит. Достаю из аптечки пакетики с жёлтым порошком. Названия я не помню, но помню, что мама сыпала мне это на постоянно ободранные коленки в детстве. Не скупясь, распределяю почти половину запаса на лапу и перетягиваю её бинтом. — Не снимай. Не снимай. Так надо, — говорю я, заглядывая в глаза псу. Зверь только вздыхает в ответ. Мы долго сидим у огня — торопиться-то некуда. Неожиданный компаньон дремлет, пока я пью горячий, ароматный чай из листьев земляники и плодов с ближайшего куста — это шиповник, и читаю дневничок с бабочкой, открыв запись наугад. Мне попадаются домашние средства от цистита. Довольно актуально, учитывая ситуацию. Хотелось бы, конечно, обойтись без этого, но везение не бесконечно. «Обильное питье; Клюквенный морсик или сок; Теплые компрессы на живот — помогают расслабить мышцы и уменьшить чувство; Травяные ванны с антисептическими свойствами; например, из ромашки, хвоща или шалфея; До конца лечения — никаких потрахушек!» Фыркаю. Да уж. Вот с последним-то точно проблем не будет. Тут скорее вообще никаких потрахушек до конца жизни. Апокалипсис. Одежда к вечеру высыхает. Неспешно натягиваю на себя вещи и собираю нехитрый скарб обратно. Тщательно упаковываю спички, попробовав зажечь одну перед этим. Та загорается со второго чирка, и я бросаю её в костёр. Пока заваривается новая кружка чая, собираю хворост по округе, и лишь потом устраиваюсь поудобнее у пенька с намерением хотя бы подремать. Идти куда-то сегодня уже нет смысла. — Но кормить себя будешь сам, — ворчу я собаке, кутаясь в свитер и закрывая глаза. Что-то большое и тяжёлое придавливает мне колени. Немного удивлённо смотрю на лежащую на них голову зверя, потом опускаю на неё руку и осторожно чешу его за ухом. Пёс жмурится. Через пару дней мы выходим из леса. Из-за того, что карту слегка зацепило водой, и я боюсь, что заблужусь, если буду искать путь по испорченному кусочку сама, приходится менять маршрут. Пёс упрямо ковыляет следом, несмотря на все мои попытки игнорировать его. Хотя, давайте на чистоту, не так-то просто игнорировать зверушку, которая по размерам больше напоминает небольшую лошадь. Мы останавливаемся передохнуть на перекрестке двух проселочных дорог, где я, заодно, меняю ему повязку. Рана подсохла и покрылась корочкой, но я все равно заматываю её бинтом, чтоб уберечь от пыли, и чтобы зверь её не облизывал. Пёс не возражает и легко принимает мимолетную ласку, когда я треплю его за ухом. Делюсь с ним последней порцией сушеного мяса, присаживаясь на капот брошенного автомобиля. Жуя остатки провизии и оглядываясь вокруг, неожиданно понимаю, что знаю эти места. Где-то тут в радиусе пары миль должна быть старая заправка. Мы всегда останавливались на ней раньше, когда ехали от дедушки; отец покупал мне лимонад, а жена хозяина заправки угощала самодельными чипсами. Они были коричневые, сморщенные и страшные, но безумно вкусные. Я вскакиваю, возбужденно взмахнув руками и подхватив рюкзак, бегу вниз по дороге. Пёс смотрит мне вслед, и, обернувшись, я отчетливо читаю в его взгляде, что он считает меня сумасшедшей. Наверное у меня галлюцинации.