Если бы это было так, это бы ещё ничего. Если бы, конечно, оно так и было. Но так как это не так, так оно и не этак. Такова логика вещей.
Льюис Кэрролл. Алиса в Стране чудес
Она всё-таки находится — эта заправка. Съезд прячется за кустами, станцию практически не видно с дороги, и, насколько я помню, каких-то знаков, сообщающих о её существовании, в окрестностях тоже нет. На это место случайно не наткнёшься, и сейчас это, определенно, преимущество. Мне вспоминается разговор, нечаянно подслушанный во время последнего визита сюда. Дело было четыре или пять лет назад. Хозяин тогда обмолвился, что собирается уезжать куда-то, а продать заправку не удается, хотя она и пользовалась популярностью у окрестных фермеров. Получилось ли у них? Или же нет? С грустью рассматриваю заколоченные досками окна и пару поржавевших колонок, одна из которых валяется на боку возле своего постамента. Пёс упрямо ковыляет за мной. Это странно и удивительно, но где-то в подсознание закрадывается мысль, что собаке тоже может быть одиноко. Но так ли оно? Мы обходим небольшое двухэтажное здание по периметру, чтобы убедиться, что здесь никого нет, и чтобы найти способ пробраться внутрь, ведь главный вход магазинчика заперт изнутри. Задняя дверь тоже. Я почти отчаиваюсь, когда замечаю небольшое незаколоченное окно в паре метров над землей. Приходится повозиться с этим. Сдвинуть валяющуюся колонку мне не удается. С чего вдруг она вообще упала, раз такая тяжёлая? Ящик с песком я могу разве что только пнуть от злости, и то не сильно, чтобы ничего себе не повредить. Единственное, что мне удаётся — это оторвать одну из досок, которыми забита витрина. Конечно, это не лестница, но уже какая-то опора. Пусть не с первой попытки, но у меня получается добраться до окна; какое же счастье, что оно оказывается не заперто. Створка, протяжно скрипнув, открывается внутрь, я подтягиваюсь, уцепившись за раму, и сваливаюсь вниз мешком, каким-то чудом ничего не сломав и не отшибив. Лежа на коробках в полумраке подсобки, я нервно хихикаю, вдруг обрадовавшись, что не жахнул зомбиапокалипсис. Если верить фильмам, вездесущие мертвяки любят прятаться именно в таких местах. Понимаю, что вырубилась, когда меня будит собачий лай. Это не приступ нарколепсии, в моём списке не было такого заболевания; всего лишь общая измотанность даёт о себе знать. Кто же знал, что эти коробки такие удобные. Прислушиваясь, как скребётся и поскуливает за дверью пес, сползаю со своего внезапного ложа и плетусь к задней двери, едва переставляя ноги. Задвижки поддаются туго, руки дрожат, но дверь, в конце концов, распахивается, и пёс чуть не сбивает меня с ног, радостно виляя хвостом. — А ты думал, что я тебя бросила? — обнимаю волкодава за шею. Он громко сопит в ответ. Хозяева покинули это место уже давно. Всё вокруг покрыто приличным слоем пыли, но меня удивляет другое: они оставили оборудование и товары в магазинчике. Было ли это намеренно для новых владельцев, которые отчего-то передумали заселяться, или же от отчаяния, что ничего так и не удалось продать? Здесь нет ничего скоропортящегося, и холодильники пусты, но полно других продуктов, у которых ещё даже не закончился срок годности. Стаскиваю с одной из полок огромную пачку еды для собак и открываю её. Волкодав, развалившийся у входа, наблюдает за мной, тяжело и часто дыша. Обнюхиваю коричневые сухарики и, решившись, протягиваю горсть псу. — Будешь? Он тоже нюхает и осторожно, не задевая зубами, берёт их с моей руки, жуёт, похрустывая. Я глажу его по носу, после подтаскиваю ему весь мешок и иду искать воду. — Только не объешься, — прошу его. — Не хотелось бы, чтоб тебя тут стошнило или разорвало. Вода находится быстро. Открываю пятилитровую бутыль обычной, негазированной и делаю маленький глоток. Она тёплая, немного горчит и пахнет пластиком, но вполне питьевая. Наверное. Пожав плечами, ищу что-нибудь похожее на миску, чтоб поделиться с собакой. В конце концов, отрезаю верх бутылки ножом и ставлю получившуюся емкость перед псом. Он больше не ест, хотя, думаю, ему всё ещё хочется. — Нельзя, — говорю, ставя перед ним воду. — Хватит. Попей лучше. Я не отравилась пока. Может, выживем оба. Пёс покладисто суёт морду в импровизированную миску и шумно пьёт, фыркая, как какая-то лошадь, потом трясет головой, и на меня летят брызги с шерсти. Я отодвигаюсь и вместо того, чтоб возмутиться, начинаю смеяться. Смех получается неожиданно громким. Он эхом отражается от стен пустого здания, перекатываясь и звеня, я же никак не могу остановиться, пока по щекам не начинают течь слезы, оставляя мокрые солёные дорожки. Возможно, у меня истерика. Возможно, откат от эмоционального перенапряжения всё же нагрянул. Мы решаем передохнуть денёк-другой. То есть зверя, конечно, никто не спрашивает, а мне нужно поспать. Где-то, где есть крыша, стены и нет шишек под задницей. Это место подходит идеально. Снимаю повязку с лапы волкодава, и пёс долго вылизывает заживающую рану, лёжа у дверей, сытый и довольный, как бегемот, пока я исследую пространство вокруг. Слёзы ещё душат, но всплеск уже закончился. На втором этаже, как я и думала, обитали хозяева. Маленькая кухонька и достаточно большая жилая комната. Страшный беспорядок, но вещей нет, хотя мебель осталась. Может, они собирались вернуться? Нахожу забытое старое одеяло и встряхиваю его, поднимая плотное облако пыли. Чихаю и смеюсь минут пятнадцать, прежде чем соображаю открыть окна, чтобы проветрить. Сквозняку прибитые крест-накрест доски никак не мешают. Кровать, даже без матраса, выглядит такой заманчивой, и кто я такая, чтобы сопротивляться ей? Решаюсь немного поспать, надеясь, что обойдется без всяких приключений. В доме и вокруг него очень тихо. Тишина меня радует. Тишина сейчас — это безопасность. Сон накрывает мгновенно, стоит лишь принять горизонтальное положение. И отсутствие подушки совершенно не смущает ни меня, ни Морфея. Вкрадчивый, но непрекращающийся стук капель, заставляет выползти из такого чудесного одеяльного кокона и идти закрывать окна. Снова дождь. В доме холодно, но крыша и стёкла спасают от хлещущей отвесной стеной воды, позволяя здесь и сейчас чувствовать себя защищённой. Пускай не от всех бед, но хотя бы от разыгравшейся стихии. Эта мысль здорово греет душу. А в коконе осталось ещё немного тепла, и я ныряю обратно, заворачиваясь с головой, и снова засыпаю. Как же хорошо. Погода при пробуждении не торопится радовать: всё ещё дождь. Или опять. Я затрудняюсь в определении, сколько мы здесь уже, но обдумав, позволяю себе чуть расслабиться и остаться ещё на день. Лишь бы снег в этом году не лёг раньше, но за это никто из нас отвечать не может. Волкодав не возражает. Мы бездельничаем и едим. Пёс ковыляет по магазинчику, пытаясь наступать на больную лапу. Я планомерно уничтожаю упаковки с печеньем и другие сладости, рискуя заработать сахарную кому. Мы едим и спим. Спим и едим. Восхитительно. Будь мир таким, как прежде, наверное, по радио объявили бы штормовое предупреждение. Ливень не прекращается и не становится тише третий день подряд. Зарядило не на шутку. В здании отчётливо пахнет сыростью. Кое-где протекает крыша; в дальнем углу комнаты медленно, но верно расползается по потолку сырое пятно. Я натаскиваю снизу бутылок с водой и на жестяной крышке мусорного бака развожу огонь под ванной. Она старинная, на высоких ножках и совершенно не вписывается в интерьер, как будто попала сюда случайно, вывалившись из портала. Уголь из пакетов для пикника весело потрескивает, и я с удовольствием греюсь у небольшого костерка. Волкодав тоже поднимается на второй этаж и разваливается с другой стороны ванны, и я в который раз уже удивляюсь какой же это всё-таки огромный пёс. Он с меня ростом, если встанет на задние лапы. Если не выше. Всё думаю, почему же он не смог победить тогда? В той своей схватке, о которой знает только он? Или смог? Но попал в трясину случайно и остался без стаи? Забавно было бы думать, что он остался со мной, потому что признал меня вожаком. Ничего подобного. Но я не знаю, почему он не уходит. Может всё ещё ждет, пока я совсем ослабею, чтобы сожрать? А, может, теперь я — его стая? А, может, ему просто не нравится быть уличным, и он такой же одинокий волк, как и я? Эти мысли крутятся и крутятся в моей голове. И пока моюсь сама, с остервенением натираясь мыльной мочалкой. И пока отмываю пса, не слишком ласково размазывая по шерсти шампунь. Он терпеливо ждёт, переминаясь с лапы на лапу в уже почти остывшей воде и не пытаясь сопротивляться. Этот зверь ведёт себя, как совсем домашний. Выходит, что он и не успел одичать? После мы сидим рядом у импровизированного костерка — я, завернувшись в найденный плед, он просто так; и пёс снова пристраивает свою голову на моих коленях, прикрывая глаза. Я не возражаю, почесывая ещё влажную серую шерсть на широком лбу. — Как тебя зовут-то, зверюга? — спрашиваю. Пёс молчит. Дождь идёт уже почти неделю и, похоже, вообще не собирается прекращаться. Осознание того, что нужно выдвигаться сейчас, несмотря на непогоду, преследует меня противным зудом, скребёт по рёбрам изнутри. Как бы мне не хотелось остаться, приходится признать очевидное: зиму мы здесь не протянем. Здание не приспособлено к проживанию в холода — отопления нет совсем никакого. Значит, пора начинать подготовку к продолжению Великого Похода в Дальние Луга. Или правильнее будет «Исхода»? Ай. Пока я уже целенаправленно обыскиваю помещения в поисках полезного, волкодав тихо отъедается где-то внизу. Вечером при свете переносного фонаря на батарейках, перебираю найденные вещи, решая, что взять, а что вряд ли пригодится. Шерстяной плед — отличная штука, но от воды не спасёт. А вот резиновые сапоги очень кстати. Да и любимая лётная кожанка ещё со мной. Фонарь тоже надо будет взять. Фонарь точно пригодится. Собираю нехитрые пожитки в небольшую садовую тележку на колесиках. Беру собачий корм и воду. Пёс, кстати, уже почти не хромает. Он везде ходит за мной, добродушно виляя хвостом. — Ну? И чего ты за мной таскаешься, собака серая? — спрашиваю, глядя в честные глаза волкодава. Он усмехается в ответ. Наверное, снова глюки. Глажу его за ушами, глупо улыбаясь при этом. Шерсть после купания — мягкая и блестящая, серебристо-серая, и он больше не выглядит бродячим. — Я буду называть тебя Пушистик, — сообщаю псу, и готова поклясться, что волкодав смотрит на меня с укоризной. Интересно, почему? Чудесное же имя. Мы выходим на следующий день с утра пораньше. Я аккуратно заливаю костерок, у которого грелись все эти дни, опускаю жалюзи на витринах и закрываю все окна, наблюдая, как внутри воцаряется темнота. Не хочу навредить этому месту. Тут на удивление уютно. Возможно, мне когда-нибудь придётся вернуться. Кто знает? Пёс лежит у дверей и с тоской смотрит на дождь. — Не хочется идти, Пушистик? — я весьма фамильярно треплю его по загривку. Он не возражает. — Надо, малыш. Надо. Мы замёрзнем тут зимой. Мы… Даже не могу вспомнить, когда именно начала думать «мы». Когда этот чёртов волкодав успел втереться ко мне в доверие и превратиться из опасного спутника в члена семьи? Перед самым выходом закрепляю кусок полиэтилена на своем мини-обозе, чтоб уберечь от дождя кладь, и только потом выползаю на улицу, предварительно натянув капюшон по самые глаза. Сапоги велики; пришлось замотать ноги кусками разорванной шторы, чтобы они не хлюпали. — Но ты ведь можешь не идти со мной, — говорю собаке. — Ты же свободный зверь. Тебя ничего не держит. Ни здесь. Ни возле меня. Закрываю дверь, старательно обматывая ручки проволокой, чтобы та случайно не открылась от ветра, и выхожу из-под навеса. Пёс догоняет меня на выходе со съезда и неторопливо шагает рядом, пока я выхожу на шоссе. — Соба-ака серая, — шепчу я и улыбаюсь, искоса поглядывая на него. Волкодав фыркает в ответ. Какой-то он слишком умный. Подозрительно. Идти под дождём не особо приятное занятие. Особенно если это не тёплый грибной дождичек, а самый, что ни на есть ледяной осенний ливень. Пальцы коченеют от холода, но бросать тележку я не хочу. Периодически меняю руку и дышу на свободную, чтобы немного согреться. Но это мало помогает. Через несколько часов, когда стук зубов продрогшего насквозь тела уже невозможно сдерживать, мы натыкаемся на одиноко стоящий автомобиль. Темно-синий Форд Фокус, чуть съехавший в кювет. Пёс обнюхивает машину со всех сторон и смотрит на меня выжидающе. Внутри никого. Осторожно пытаюсь открыть водительскую дверь. Она поддается легко, и я выдыхаю, не обнаружив ничего из ожидаемого. Никаких угольных изваяний. Никаких трупов. Однако, это лишь на первый взгляд. Сидение и резиновый коврик для ног сплошь усыпаны чёрными кристаллами. На коврике их целая гора. Это ужасно, но… уже не шокирует. Аккуратно сметаю угольки с сидения вниз и вытаскиваю коврик, стараясь не растрясти содержимое. — Покойся с миром, — шепчу я, стряхивая кристаллы в поток воды, бегущий по обочине. Наверное, их унесёт в реку. А там — может и в море. Не самые плохие похороны. Лучше, чем у Кевина. Закончив, я открываю заднюю дверь, и пёс моментально принимает приглашение. Он шумно отряхивается и быстро ныряет внутрь. Захлопываю за ним дверь и усаживаюсь на место водителя. В машине холодно, но хотя бы не льет сверху. Волкодав высовывает голову между передними сидениями и дышит мне в ухо, невольно ёжусь, покрываясь мурашками. Небольно щёлкаю его по носу, а после касаюсь закоченевшими пальцами ключа в зажигании. Шансы мизерные, но… Ключ поворачивается плавно, сцепление тоже срабатывает. Урчание мотора ласкает слух. Сколько автомобиль простоял здесь? Бензин испаряется быстро. Но мне снова везёт — этот работает на дизельном топливе. Включаю печку, и салон заполняет тёплый воздух. Настоящее маленькое чудо. Стрелка на индикаторе топливного бака показывает чуть меньше половины, и я выключаю мотор. Выйти из согревшегося салона под ледяной ливень требует определенных усилий, но я выдыхаю, натягиваю капюшон и выхожу из машины, чтобы погрузить в багажник тележку с вещами. Мне не удается поднять её сразу всю и приходится перекладывать часть багажа. Я отодвигаю чемодан, лежащий внутри, в сторону и укладываю на него большой мешок собачьего корма, следом две бутыли с водой, и с трудом запихиваю тележку. Это выматывает меня. Никогда не была особенно сильной или выносливой в физическом плане. Я быстро устаю, и так было всегда. И всё же жива ведь до сих пор. Плюхнувшись обратно на сидение, закрываю дверь и вытягиваю ноги, откидываясь на спинку. Дыхание восстановить удается с трудом. Такие нагрузки для истощенного организма вряд ли полезны, конечно, но что поделаешь? Мотор я не включаю, температура в салоне уже выше, чем снаружи, а топливо нужно экономить. Да и слишком большой риск… задохнуться, уснув. Быть услышанными. И прочее. Я закрываю замки на всех дверях, но оставляю щёлочку в окне для вентиляции. — Сладких снов, Пушистик. Пёс фыркает, и это последнее, что я слышу, засыпая. Капли дождя по-прежнему стучат по стеклу, но они стали реже и мельче. Дворники работают исправно. Видимость относительно приличная. Это хорошо. — Чудесный день, как думаешь? — смотрю на пса в зеркало заднего вида. Он вылизывает совсем зажившую рану, но поднимает голову и смотрит на меня в ответ, когда я обращаюсь к нему. Мы едем уже около часа. Чуть притормозив на развилке, где шоссе разделяется надвое, и, подумав пару минут, сверяюсь с картой и сворачиваю направо. Впереди город Асно. Потом ещё час по проселочным дорогам, и начнутся Дальние луга — уединённый край одиноких маленьких ферм, где прошло моё детство.