Я не сумасшедший, просто моя реальность отличается от твоей.
Льюис Кэрролл. Алиса в Стране чудес
Спать, сидя за столом, не самое удобное положение — шея затекла и на лбу отпечатались контуры пальцев, на которых лежала голова, но впервые за последнее время я чувствую себя не только отдохнувшей, но и вообще человеком, а не загнанной в угол мышью, как это бывает обычно. Тот факт, что ребёнок ещё дышит, меня не радует и не огорчает. Я просто не знаю, как реагировать на это. У меня не было планов или ожиданий на его счёт. Мне жаль его, жаль, что ему, такому крошечному, выпало столько испытаний, но это всё. Каюсь, я никогда не хотела детей. Нет, не отрицала возможность их появления, типа может быть, когда-нибудь, но никогда не хотела. Возможно, в силу своей инфантильности, а, может, просто не была готова брать ответственность за кого-то ещё. Кевин не торопил и не настаивал. Хотя я знаю, что ему хотелось детей, но он не давил на меня этим. Кевин. Боже, как же я скучаю… Ладно, Скарлетт, подумаем об этом позже, а сейчас пора двигаться дальше. Мы выходим из дома на рассвете, и я успеваю полюбоваться небом на востоке — нежно-алым, с мягкими светящимися мазками оранжевого, с лёгкими всполохами серых облаков, словно подсвеченных золотистым, наливающихся прозрачностью. Даже тишина этого без сомнения жуткого городка сейчас не кажется страшной или давящей, скорее хрустальной, звенящей от нетерпения в ожидании нового дня. В постоянной суете городской цивилизации забываешь о таких простых вещах. Когда в последний раз вы встречали рассвет, подставляя лицо первым несмелым лучам восходящего солнца? Вот и я не помню. Конечно же, речь о прошлой жизни, обыкновенной, до. В этой, новой, после, я видела уже много рассветов. И все они были разными — иногда тревожными, иногда торопливыми или даже пустыми. Но сегодня… сегодня, пожалуй, приветливость. Бархатистость первых ласковых лучей, мягко рассеивающееся буйство красок не вызывают сожаления, лишь наполняют искрящимся воодушевлением и восторгом, позволяя отвлечься от всего сиюминутного, приземленного, от всех забот и печалей. Божечки-кошечки, как же красиво! Пёс встречает меня у калитки, радостно виляя хвостом, пока я осторожно спускаюсь с невысокого крыльца, стараясь лишний раз не трясти свою ношу, чтобы не разбудить мелкого. Мне удалось запихнуть в него примерно две чайные ложки смеси, прежде чем он уснул. — Где ты шлялся, собака серая? — я зеваю, и фраза не получается грозной. Не то, чтобы так уж хотелось. Ставлю корзину для белья с ребёнком внутри на капот, чтобы открыть дверцу, после аккуратно пристраиваю её на переднем сидении, прихватывая ремнём безопасности на всякий случай. Малыш спит, заново обмазанный пахучей мазью и завёрнутый в пушистое полотенце. Что ж… До рассвета он дотянул, но я не хочу давать ни себе, ни ему напрасных надежд. Складываю в бардачок бутылочку со смесью, марлевые салфетки и залитый в бутылку из-под сока крепкий ромашковый чай, всё остальное убираю в багажник, включая корзинку с лекарствами и банки с консервированными фруктами. Там уже много разного скопилось в компанию к чемодану бывшего владельца. Сначала хотела его выкинуть, но передумала. Вдруг там полезное что-то? Нужно будет проверить. С горем пополам моя странная группа всё-таки грузится в машину. Пёс захватывает заднее сидение в единоличное пользование, а пока он укладывается, я замечаю следы крови на шерсти. Устроившись, волкодав лениво зевает и облизывается. — Славно поохотился? — спрашиваю, гадая, кого же он тут мог съесть. Может, у кого-то были кролики? Или это крысы? По большому счету, я не хочу знать. — Даже не поделился. Совесть у тебя есть, тварь лохматая? Пёс отворачивается и прикрывает морду лапой, как будто ему и впрямь стыдно, заставляя меня улыбнуться. Ну-ну, верю, ага. Учёные, между прочим, давно доказали, что у собак совершенно нет чувства стыда. Только хитрожопость. Так-то. — Прощай, Чертёнок, — я оборачиваюсь в сторону ветаптеки, чтобы помахать рукой коту, которого даже нет в поле зрения. Мотор заводится легко и весело урчит, хотя я особых причин для радости не вижу, кроме того, что мы все ещё живы. Окидываю взглядом своих спутников и впервые задаюсь вопросом — как могло это случиться? Я же не умею ни о ком заботиться. И никогда толком не умела. Пыталась, да. Старалась, как могла. И вот теперь у меня на руках полумёртвый младенец и нахальный волкодав, иногда ведущий себя совсем по-человечески. Почему сейчас? Не раньше, не позже? Пальцы крепче сжимают руль, и я сильно встряхиваю головой, отгоняя мысли. Хватит морозиться — нужно ехать. Тут уже недалеко. Хотя нужно ли? Что меня там ждёт? Что ждёт нас? Что будет? Вопросы никак не хотят отпускать меня, кружась и поднимая уровень тревожности, но их неожиданно прерывает громкий треск. До меня не сразу доходит, что это… — Пушистик! Какая гадость! Ещё раз и я тебя высажу! Фу, зараза! — возмущаюсь, кашляя и открывая окна в салоне. Пёс хрюкает в ответ и делает вид, что он тут вообще не причём, даже рядом не лежал. Вот же собака серая! Через двадцать минут петляний по просёлочным дорогам я всё-таки нахожу ту самую, отмеченную крестиком на карте. Узкая тропа, сильно заросшая травой, огибает холмы, несолидный лесок и спускается в долину, а дальше бежит уже через Дальние Луга к озеру, за которым большой грядой начинаются Высокие горы. Тот, кто придумывал названия этим местам, не больно-то напрягался. Долина Лугов фактически отрезана от внешнего мира: с севера — плотной стеной Высокие горы, с юга и запада — Зелёные холмы, мало чем от гор отличающиеся, с востока — Серебряное озеро и Старый лес, достаточно густой, чтоб отбить желание ходить по нему. Да и ферм там совсем немного — восемь усадеб, маленький сад и городок на дюжину домов. Останавливаю Форд на вершине холма перед съездом в долину и выхожу из машины, достаю из корзины свёрток и прижимаю его к себе. — Вон там! — взволнованно указываю свободной рукой направление. — Вон там наша ферма. Видишь, мелкий? Конечно же, ничего он не видит, потому что спит. Но ферма уже хорошо просматривается. Домик кажется маленьким, но это издалека. Когда-то он казался мне просто нереально огромным, настолько, что легко можно было заблудиться. Хотя скорее всего это я была такой крохой и блуждала в двух соснах. В долине ничего не изменилось на первый взгляд. Те же покрытые травой холмики и редкие маленькие домики вдалеке. Городка отсюда не разглядеть. Ферма дедушки Честера самая дальняя от него и стоит на отшибе, ближе к лесу. Прямо за ней река. Угадайте, как называется? Глубокая. Смотрю на Дальние Луга с затаённой тоской, и где-то в грудине тугой спиралью сворачивается страх. Что там? Как там? Дедушка? — Ну что? Вперёд? — спрашиваю у спящего малыша. Мне отвечает пёс, коротко тявкая, высунув голову из окна. Укладываю мелкого обратно и снова завожу мотор. Мы спускаемся вниз. Дорогу подмыло дождями, и ехать приходится медленно и осторожно. Ребёнок просыпается и тихо зевает, причмокивая губёшками. Мордашка ещё покрыта слоем не впитавшейся мази, но губы уже высохли. Торможу, чтоб накормить его. Смесь он выплёвывает, но горьковатый ромашковый чай пьёт жадно, даже не морщась. Смазываю ему губы остатками своего гипоаллергенного бальзама, и он снова засыпает, смешно дёргая носиком. — Ну вот. Мы почти добрались, Шерлок, — говорю и тихонько поглаживаю полотенце. Почему Шерлок? Я не нашла в доме ничего, свидетельствовавшего об имени, данном ему матерью. Никаких документов на девушку с фотографии, чтобы хотя бы узнать её фамилию. Поэтому выбрала имя сама, и фамилия будет моя, вряд ли он вспомнит то, как его называли. Бейкер-стрит, 221-б — Шерлок же. Логично? Логично. Шерлок Медвежонок Рейн. Фермы огорожены, и мне приходится несколько раз выходить из машины, чтоб открыть и закрыть ворота. Первые — на дороге, под аркой с полустертыми буквами «Дальние Луга»; вторые — через пару километров вверх по холму, с вырезанным на деревянной табличке указателем «Дождливый Луг». Закрыв ворота, я долго неотрывно смотрю на дом на холме и ловлю себя на том, что у меня дрожат руки и внутри всё трясётся от беспокойства и предвкушения. Припарковавшись наконец, первым выпускаю из машины пса. Он лениво потягивается, а потом принимается носиться кругами возле меня, с каждым разом убегая все дальше, а после и вовсе скрывается за углом, отправившись обследовать ближайшую территорию. Ключей у меня, естественно, нет, и, решив сперва поискать их, оставляю мелкого в машине. Поднимаюсь на крыльцо и на всякий случай звоню в дверь. А вдруг?.. Приглушенная стенами трель разносится по гостиной, но моё напряженное ожидание ни к чему не приводит. Тишина. Вздохнув, тщательно обшариваю веранду на тайные местечки для ключа, заглядываю под крыльцо, но тоже безрезультатно. Ладно. Ничего. Может быть с задней повезёт больше. Не везёт. Тоже заперто, а окна наглухо закрыты металлическими роллетами. Ну прям не дом, а крепость на осадном положении. Недовольно бухтя, бреду до амбара. На нём здоровенный замок. Следовало догадаться. На обратном пути сталкиваюсь с Пушистиком, тот лижет меня в щёку, счастливо виляя хвостом, и снова убегает. Вытираюсь рукавом и ворчу ему в след. Вот уж кто не унывает вообще. Заглядываю в гараж, нахожу кучу инструментов и разных деталек и дедушкин грузовичок, но не ключи. Несколько раз обхожу дом вокруг, залезая чуть ли не под каждый камень, даже пробую на прочность роллеты на первом этаже. Бесполезно. Пройти столько, чтоб оказаться на пороге и не войти? Я жутко разочарована и чуть не плачу. — И что дальше?! — кричу, пиная со злости дверь. Напрасно. Теперь ещё и нога болит. Немного успокоившись, звоню ещё. Настойчиво нажимаю на кнопку снова и снова, используя старый семейный код — один короткий, два длинных, три коротких. Неожиданно это срабатывает. В двери что-то щёлкает, поскрипывает, и с металлическим шорохом на стене отъезжает небольшая пластина, замаскированная под табличку с приветствием, открывая динамик и кнопку рядом. И пока я хлопаю глазами, механический голос с едва уловимым намёком на женские нотки требует: — Назовите пароль. Чего?.. Какой ещё пароль? Вы издеваетесь? Не было никакого пароля! Но меня захватывает азарт. Вот же, ёшкин кот, квест. Ох, дедушка. — Дождливый Луг? — предлагаю первое, что приходит в голову, нажав на кнопку. — В доступе отказано. Назовите пароль. Ну да, слишком очевидно, наверное. Дедушка совсем очумел тут в одиночку. Дедушка? — Честер? Честер Брэдбери? Честер Микаэль Брэдбери? — В доступе отказано. Назовите пароль. Меня пробивает на нервный смех. Чуть ли не один в один сцена из фильма, который я очень любила в детстве. Про детей-шпионов. Даже когда-то на одном дыхании могла произнести имя девочки, которое, кстати, и было паролем к тайному бункеру. Как там её звали? Мария? Хуанита? Кармен! Точно. Кармен Кортес. Это начинает казаться мне забавным. Да, вполне в духе дедушкиной паранойи — не оставить подсказок, но выбрать пароль, который вряд ли кто-то кроме семьи сможет сообразить. Выдыхаю, наклоняюсь ближе к динамику, нажимаю кнопку и произношу как можно чётче, чтоб не пришлось повторять: — Персик Чарлиз Рейн, урождённая Брэдбери-Кёрн, дочь Чезаре и Ангела. Мало кто знал, что у родителей была двойная фамилия, пользовались только первой частью. И ещё меньше кто знал, что Чак — это вовсе не Чарльз, а очень даже Чезаре, и что Энжи — это не Анджелина, а самый что ни на есть Ангел. Да и Чарли — всего лишь второе имя. Я уже говорила, что родители мои были те ещё приколисты? Они такие. — Пароль принят. Доступ разрешён. Здравствуй, Персик. Добро пожаловать домой. Щёлкает замок, и это для меня звучит как лучшая музыка в мире! Дверь с шипением приоткрывается, в тот момент, когда на крыльцо залетает пёс, и я спешу распахнуть её пошире. Треплю пса за ухом, и мы шагаем в темноту прихожей. На стене слева мигают огоньки у небольшого дисплея. «Режим «Крепость» активирован. Отключить? Да/Нет». А ведь угадала про крепость! Нажимаю «Да» и слышу, как шуршат, поднимаясь, роллеты. В гостиной светлеет, я улыбаюсь, рассматривая вешалку, шкаф для одежды, подставку для зонтов и тумбу, на которой стоит красивая каменная чаша, а в ней ключи. Всё такое знакомое. Закрываю дисплей крышкой. Та замаскирована под семейное фото, снятое семь лет назад на моей свадьбе. Дедушка Честер, в клетчатом пиджаке, в яркой бабочке со стразиками, которую ему когда-то подарила я, и в кожаном килте, ну просто потому, что ему нравились килты и бесить людей вокруг. Мама, в длинном нежно-сиреневом платье в стиле бохо, с кружевами, оборочками, бахромой и вышивкой, в венке из живых цветов и трав, воздушная и нереальная, как фейри. Папа, в белоснежной рубашке с кружевными манжетами и воротником, как какой-нибудь дворянин восемнадцатого века, и да, ему тоже нравилось бесить людей. Я, в лёгком платье, строгий, минималистичный крой, но насыщенный персиковый цвет, потому что класть мне на эти традиции про невест и белый, с цветами в причёске, какая-то задумчивая. И Кевин, в кремовом летнем костюме, смеющийся и счастливый. Провожу пальцами по стеклу, стирая налёт пыли и оставляя следы. Мир вокруг теряет резкость, а щёки обжигает горячим. — Вот мы и дома, — говорю Шерлоку, занося его внутрь и устраивая на диване. — Мы добрались! Представляешь? Добрались! Самой не верится, что вся эта безумная беготня, ночёвки где попало и прочие прелести кочевой жизни наконец-то закончены. Медвежонок, конечно же, не отвечает. Думаю, мне всё же стоит рассказать кое-что о дедушке Честере. Честно говоря, он всегда был немного странным. Я, конечно, не помню его в молодости, меня тогда и в мыслях-то не существовало. Собственно, я вообще не то, чтобы очень хорошо помню его, скорее ощущения и какие-то детали, но он был всегда слегка не от мира сего. И его, наверное, в конце концов, упекли бы в какую-нибудь частную клинику для альтернативно одарённых, если бы он не работал на военных. Честер Микаэль Брэдбери длительное время был ведущим инженером-изобретателем в какой-то жутко секретной армейской лаборатории. Чем они там занимались, я не знаю и знать не хочу. А потом его списали на пенсию. Так бывает. Долгое время у дедушки, страдающего от отсутствия любимого дела, была страшная депрессия, периодически чередующаяся с глубокими запоями. И родители мои иногда всерьёз подумывали сдать его в психушку. Но тут отошла в мир иной тётушка Черри-Ро. Это, конечно, очень печально, но в её сто три года уже не удивительно. Черити Розен была первенцем, и по традиции родовая земля принадлежала ей. Поскольку своих детей у неё так и не случилось, право наследования перешло к моему отцу, как к следующему первенцу. По традиции. Кстати, о первенцах. Была у семейства Брэдбери ещё одна фишка — называть первого ребёнка именем на букву «Ч», которая как-то плавно, в течение двух веков, трансформировалась в другую фишку — называть именами на букву «Ч» всех первенцев и всех мужчин в роду. То есть, фактически, абсолютно всех детей, поскольку род Брэдбери не был особо плодовитым. Никогда не понимала — зачем такие сложности? И почему «Ч»? Если на этот счёт и было какое-то семейное предание, то оно затерялось где-то и не дошло до нас. И, когда родилась я, в семействе Брэдбери–Кёрн разразился жуткий скандал. Матушка моя, как «дитя цветов» по верованию, требовала дать ребёнку «нормальное» имя, а не следовать каким-то там дурацким замшелым традициям. Но, когда тебя зовут Персик, и тебе пять лет — это мило. В пятнадцать — это кажется катастрофой. Не будем уточнять, что в пятнадцать катастрофой кажется вообще всё. Вот тогда-то и сказали спасибо отцу, всё-таки настоявшему на традиции, пусть и только на втором имени. Я потребовала называть себя Чарли и категорически перестала откликаться на всяких там Персиков-шмерсиков. После месяца истерик, слёз и уговоров мы с мамой пришли к компромиссу. Дома она могла называть хоть Картошкой. — Твоя дочь! — возмущалась Энжи. — Совершенно невозможная упрямая девчонка! — Да-да. Мой Персичек, мой, — посмеивался довольный отец, который долгие годы потом считал это самым лучшим своим достижением, по-мощнее какой-то там Нобелевской. И, знаете, что? Сейчас мне двадцать четыре, и я считаю, что Персик — просто охренеть какое крутое имя. Но вернёмся к ферме. Тётушка Черри-Ро была до мозга костей городским жителем, и, закрытая почти на полвека без присмотра, усадьба пришла в упадок. Отец, получив наследство, сразу же предложил дедушке переехать туда и заняться её ремонтом и благоустройством в том виде, в каком дедушка это понимает. Полный карт-бланш. И Честер не смог устоять. Он тут же бросил пить, курить кальян, пребывать в глубокой депрессии, продал квартиру в Мегаполисе и, как юный архар, скачками умчался в Дальние Луга. Первые пять лет он никого и близко к дому не подпускал, утверждая, что там всё настолько плохо, что может рухнуть в любой момент. А потом родилась я. И двери Дождливого Луга распахнулись. И хотя я провела там большую часть детства, дедушку почти не видела. Он был одержим, усиленно переделывая и дорабатывая дом. Он постоянно пропадал в подвале, и оттуда иногда было слышно грохот и стук. Внешне ничего такого уж особенного в доме не было, но внутри его перестроили полностью. Дом автономен. Эти слова с детства отложились в моей памяти. Я ещё не понимала их значения тогда, да и сейчас не полностью понимаю, чего уж там. Но дедушка произносил это с такой гордостью, рассказывая о доме с таким жаром и любовью в голосе, что мне становилось стыдно, что я такая бестолковая. — Вот увидишь! Когда-нибудь ты мне ещё спасибо скажешь, тыковка, — уверенно говорил он. И я не спорила. И вот сейчас, стоя посреди гостиной и вслушиваясь в дыхание спутников и шорохи здания, я наконец-то чувствую себя дома, хотя и не была здесь уже пять или шесть лет. Пожалуй, дом заслуживает того, чтоб уделить ему немного особого внимания. Нет, я не собираюсь описывать какие обои на стенах в дальней левой комнате, или какого цвета были кисточки на портьерах… серебристо-серые, если вдруг кому интересно. Но я чувствую необходимость рассказать о самом строении. Снаружи дом мало чем отличается от остальных местных ферм — добротное двухэтажное здание с большой крытой верандой, крыша которой одновременно служит балконом, кирпичная кладка стен, обитая деревом, симметричные окна, надёжные двери. Всё крепкое. Симпатично, но не вычурно. По площади дом не так уж велик, не мэнор всё-таки, но шесть средних, достаточно просторных комнат, две ванные и большая кладовка на втором этаже помещаются. Большую часть нижнего этажа занимает гостиная. По центру — лестница на второй этаж, не как в Букингемском дворце, конечно же, но тоже не узенькая. Слева — кабинет, хотя его с таким же успехом можно называть библиотекой — такого количества книг я не встречала уже давно. Они повсюду. Стеллажи вдоль стен заставлены от пола до потолка аккуратными рядами различной литературы. Здесь и классика, и художественные бестселлеры, и узкоспециализированные книги. Беру первую попавшуюся и открываю. «Как украсить ваш сад» звучит заголовок. Ставлю книгу на место. Что ж… Чтение — прекрасное времяпровождение долгими зимними вечерами. У камина. Как раз возле кабинета. Там же нахожу то, что осталось от дедушки — у камина, в кресле и на полу возле. Беззвучно глотаю слёзы, обессиленно опустившись в кресло напротив, пока Шерлок не начинает возиться в своей корзине. Беру себя в руки. Проверяю самодельный полотенчиковый подгузник и пою мелкого чаем. Так, закончим с домом. Слева: кабинет, камин, две маленьких комнаты. Справа: приличных размеров кухня, вход в подвал, кладовка, которая чуть меньше, чем угловая комнатка, и большая ванная. За кухней — пристройка. Как уже говорила, не мэнор, но довольно просторно. Занимаю свою старую комнату, на первом этаже, рядом с кабинетом. Там тоже ничего не изменилось. На стенах всё ещё постеры с актерами, музыкантами и кадрами из фильмов, рисунки мамы и огромная винтажная карта мира, которая до сих пор кажется мне потрясающей. В ближайших планах только уборка. И, наверное, стоит поискать на чердаке мою старую кроватку. Первая неделя уходит на исследование дома. Я ведь совершенно не задумывалась, как и что тут работает, будучи ребёнком. У нас есть электричество! Вся техника работает! Фантастика! Не удивлюсь, если выяснится, что дедуля умудрился сделать маленькую атомную подстанцию где-нибудь под землей, потому что вряд ли энергия откуда-то издалека, а найти основной генератор мне пока не удается. С Честера станется. Отопление в доме тоже от электричества, но есть печь и камин на обычном топливе — дровах и угле, и приходится повозиться прежде, чем удается разобраться с системой. Поэтому первое время пользуюсь тем, что проще освоить, и у нас немного дымно. В пристройке у кухни сложены дрова и есть ларь с каменным углём. Это помещение с длинными узкими окнами под самой крышей, я именую техническим. Аккуратные ровные поленницы тянутся вдоль стены дома. Вдоль другой — узкие стеллажи и крючки в ряд, на которых развешены или разложены разные инструменты. Рассматриваю закреплённые вертикально четыре различных вида грабель и впервые всерьёз понимаю, что дед мой реально был чокнутым, но его безумие и паранойя обернулись для меня удачей. Нахожу в техническом старый генератор и объемный запас бензина в канистрах по два галлона, но этот генератор не работает. Очевидно, он запасной. Вопрос на сто миллионов — где же тогда основной? На третий день нашего пребывания в Дождливом Луге Шерлок начинает есть, и я жалею, что нет молока, разводя ему новую порцию смеси. В очередной раз густо намазываю мазью подживающие ранки на маленьком теле. Он ухитряется слизывать крем с моих пальцев, морщась и отплевываясь. Пёс носится по округе, как глупая болонка, пропадая где-то сутками. Возвращается всегда грязный, но довольный, как бегемот. И терпеливо ждёт, пока я помою его, чтоб он мог войти в дом. Хорошо, что в техническом есть ножная мойка. Первое время вода из крана бежит рыжая от ржавчины, но через пару дней это прекращается, и дальше идёт прозрачная и пахнущая чем-то морозным. Такая холодная, что от одного глотка сводит челюсть и ломит зубы, но безумно вкусная. У нас есть горячая вода и горячая пища. Есть свет и тепло. Это просто рай какой-то! Первое время, загнав Форд в гараж к дедушкиному грузовичку, я даже не высовываюсь на улицу — настолько меня радуют эти стены. Дом напоминает мне волшебный сундучок из сказки — невозможно предугадать, что ещё в нём спрятано. Мне уже известно, что это не так, потому что большая фарфоровая супница, заполненная антрацитовыми кристаллами, стоит на каминной полке, но всё выглядит, словно хозяин куда-то отлучился. На кухне шкафы просто забиты едой. Вернее продуктами с относительно длительным сроком хранения — крупы, макароны, печенье. Морозильная камера в кладовке ломится от полуфабрикатов, овощей и кусков различного мяса, а полки заставлены разнообразными банками с консервами, соленьями, вареньем, сушеными ягодами, чаем. Божечки-кошечки, больше никакого компота из шишек! Ещё есть овощи… Обычные. Не испорченные. Я чуть ли не плачу, обнаружив полную корзину картошки под мойкой. Смесь заканчивается, и мне не остается ничего, кроме как пуститься в эксперименты. По-прежнему понятия не имею, какой там у малыша возраст, но тут уже не до принципов. Варю жиденькую кашку и делаю пюре из овощей. Это не сложно. Сложнее запихнуть хоть что-то из этого в Шерлока. Эта пакость плюётся, как верблюд, куксясь и отмахиваясь ручонками. Такой мелкий и такой упрямый. Он стал активнее, кстати, и даже что-то пыхтит, когда не спит. Спустя полторы недели боёв мы всё-таки приходим к компромиссу. Итак, мороженные брокколи и салат вычеркиваются из списка съедобного и летят в мусорное ведро после того, как я соскребаю их ошмётки с пола. Туда же летит свекла и гречневая крупа. Шерлок говорит фе. Картошка, манка и пшено спасают нас обоих от голода. Мелкий морщится, но ест. А вот овсянку, рис и фиолетовую варёную морковку он хомячит за обе щёки. — Это не медвежонок. Это заяц! — жалуюсь я Пушистику, но этот пёс тоже ест морковку. И овсянку. И картошку. Он вообще всё ест, что не приколочено. — Крольчатник какой-то, — ворчу я, хрустя ярко-оранжевым овощем. Шерлок что-то гудит, ворочаясь в полотенце. Надо взять немного бензина из технического и съездить куда-нибудь. Ребёнку нужна одежда, а то он вечно в полотенцах. Моих детских вещей тут уже не осталось. Провожу несколько часов на чердаке, разыскивая что-нибудь пригодное для мелкого. Как же мне повезло, что дедушка Честер был не только параноиком, но и перфекционистом — все коробки подписаны и расставлены по категориям. Хотя улов не велик. Тонну игрушек, что оставались от меня, мы с мамой ещё в мои суровые одиннадцать раздали и отправили на благотворительность. Медвежонку перепадают только пара неполных наборов разнокалиберных кубиков — пластиковых, деревянных, мягких; резиновые уточки, плюшевый динозавр и мячик. Но хотя бы кроватка и весь комплект к ней находится без проблем, и мне даже удаётся её собрать. С помощью молотка, отвёртки и такой-то матери, ага. Медальон, найденный в кристаллах, предположительно его матери, я вешаю в изголовье, намотав на перекладину. Может будет носить, когда подрастёт. Поездку планирую вечером перед окном в своей спальне. Смотрю в сторону Ежиного Луга, там ведь есть магазинчики, но сама себе качаю головой, не чувствуя себя готовой вдруг столкнуться с кем-то живым, кем-то знакомым. Или не столкнуться. От мыслей о возвращении в Асно кожа покрывается пупырышками, а мистические мурашки поднимают головы и заинтересованно перетаптываются там, где они прячутся. Думаю об этом странном городе, и, напевая на мотив колыбельной первую пришедшую в голову песню, путая и перевирая слова, укачиваю Шерлока. Малыш уже спит, когда я замечаю, что пошёл снег. Он падает огромными комками, покрывая подмерзающую грязь слоем белого пуха. Первый в этом году. Наутро, завернув спящего Медвежонка в полотенце и шерстяной плед, я уезжаю из Долины. Пушистик где-то шляется уже два дня, но он не пропадёт. Этой зверюге нянька не нужна, к тому же я оставляю для него полведра каши на веранде. Надеюсь только, что пристрелить его тут некому. Дорога до Асно занимает два часа. Меня клонит в сон, но я мужественно держусь. На развилке торможу и передумываю — ухожу резко влево и через пятнадцать минут выезжаю на Р92. Скоростное шоссе пустынно, как в каком-то ужастике. Ещё очень рано, и над дорожным покрытием клубится серыми рваными кусками ваты туман, мешая движению. Но это не беда. — Мы ведь никуда не торопимся сегодня. Правда, Шерли? Шерли само собой не отвечает, тихонько посапывая в своих шерстяных пелёнках. Сегодня я надела на него нормальный памперс, хотя до этого избегала так делать. Я улыбаюсь, поправляя плед. Эта мазь для вымени с цинком — просто невероятная штука! Сделала свое дело, даже месяца не прошло. Коросты с мордашки отвалились, ранки и трещины почти все зажили, опрелости прошли. И выглядит этот маленький человечек определенно лучше, чем при нашей первой встрече. Намного лучше! Возможно, останутся шрамы там, где были самые глубокие трещины и царапины. Бледная полоска затянувшейся кожи у левого уголка рта приподнимается. Шерлок улыбается во сне. Мне почему-то щиплет глаза. Дорога занимает почти пять часов, но только потому, что мы правда тащимся со скоростью беременной черепахи. Медвежонок успевает проснуться, поесть морковного пюре с овсянкой и снова уснуть, причмокивая соску на бутылке с водой, в которую добавлена капелька яблочного варенья. Туман наконец-то рассеивается, и я могу прибавить скорость прямо перед табличкой «Лэкос. 11 миль». Свернув с шоссе, ухожу вправо на просёлочную. Почему Лэкос? Там жила подруга мамы — Лиззи Тейт, а у них в доме постоянно были дети. Сначала дети, потом внуки и вроде даже правнуки. Где-то в подсознании мелькает мысль, что кто-то мог выжить, но я закрываюсь от неё, чтоб не тешиться напрасными надеждами. Мы добираемся к цели в полдень. Шерлок возится на сидении, пытаясь выбраться из пледа или сползти, но ещё больше запутывается и возмущённо пыхтит. Хихикаю над ним, изредка бросая короткие взгляды. Городок совершенно точно выглядит мёртвым. Даже перекати-поле гонит ветер по улице. Жутковатое зрелище. Паркую минивен поближе к дому, задевая перила крыльца бампером. Ну, да. Парковщик из меня такой себе. Входная дверь закрыта, но не заперта. В доме такая же гнетущая тишина, как и повсюду. — Лиз? Рони? — ответа нет, и я не знаю хорошо это или плохо. Дом пуст. Брожу по пыльным коридорам и комнатам, всё-таки ещё на что-то надеясь, но последние из этих надежд рушатся, когда в колыбели в детской находится самый младший из Тейтов. Крошечное тельце мумифицировалось, и малыш похож на страшную игрушку. Наверное, мне следует плакать или хоть как-то реагировать, но я лишь с отстранённость думаю о том, почему тело не разложилось, прикрывая его одеяльцем. То, что я делаю наверное ужасно с точки зрения общечеловеческой морали, но так ли уж это важно в сложившейся ситуации? Мёртвым не нужны вещи, а я всё же не могилы раскапываю. Хотя… насколько велика разница? Никогда не расскажу об этом Медвежонку. И искренне надеюсь, что ему никогда не придется заниматься чем-то подобным. Не хочу, чтоб мой сын или брат рос мародёром. Сын? Брат? Неважно. Мой. Замираю у открытого шкафа, сжимая в руке синие штанишки, пытаясь вспомнить, когда это произошло. Когда он стал моим? Когда вцепился мне в палец, умирая от истощения? Когда впервые улыбнулся мне, хлопая своими глазищами? Когда плюнул в меня брокколи? Не знаю. Какое это имеет значение? У него, кстати, уже появились щёчки, и теперь глаза не кажутся такими огромными, как раньше. Словно услышав, что я думаю о нём, свёрток на кровати начинает подавать активные признаки жизни — возится и лепечет. — Хей! — разворачиваю плед и наклоняюсь к мелкому. — Что за шум такой? Медвежонок хватает меня за нос и заливисто смеётся. Первый раз с нашей встречи. От этого смеха в нависающей тишине, пахнущей пылью, становится жутко, и я невольно поеживаюсь от ползущих по коже мурашек.