Но я всегда верил, что как ни бывает трудно, всегда можно найти способ одолеть препятствие. Если нельзя его обойти, то нужно пройти прямо через него.
Эдгар Райс Берроуз. Боги Марса
Подросток всё ещё у машины, но теперь он тоже вооружён. Так и знала, что не зря он рвался к BMW. Вот чем они тут так долго занимались — доставали второй огнестрел. — Твой Крис не понял одну простую вещь! — ору я, приближаясь к нему быстрым шагом, пока он вскидывает к плечу дробовик. — И поэтому сдох! — мой голос срывается на верезг. Останавливаюсь в какой-то паре метров от него, и меня затапливает бешеная, ядовитая радость от того, что я вижу страх в глазах чужака. Мне всегда казалось, что нет преступления страшнее, чем навредить ребёнку. Но… легко рассуждать так, когда вокруг тебя всё цивильно. Не сейчас. Не здесь. Нет. Не в этом обновлённом какой-то причудой природы мире, где я, в свои двадцать четыре, выпадаю из всех законов, потому, что в принципе не должна быть живой. Конечно, я береглась от людей на своём пути, но не могла не заметить, что среди тех, кто так или иначе попадался мне на глаза, не было никого старше меня, только подростки. И прямо сейчас я собираюсь прикончить ещё одного из них. У меня нет другого выбора, поскольку делаю это не из прихоти или злого умысла, а чтобы выжить самой. Это вам не прелестные детишки с рождественских открыток. Это маленькие озлобленные зверьки, которые легко идут на убийство себе подобных. Не моргнув глазом. Лишь бы получить желаемое. Конечно, их можно только пожалеть, ведь они не могут ничего создавать — только разрушать. Но что-то во мне не осталось жалости. — Это мой дом! — и я нажимаю на курок. Воздух сотрясается от грохота выстрела. Левую ногу обжигает огнём. Захватчика откидывает отдачей в сугроб. Чёрт возьми! Осечка! Мой пистолет не выстрелил. Ярость, усиленная болью, мешает трезво оценить ситуацию. С рычанием кидаюсь вперёд и сбиваю пытающегося подняться мародёра на уже утоптанный снег у машины, чтобы шарахнуть его пистолетом по голове. Он уворачивается и вгрызается зубами мне в руку, которой его держу, как раз в тот момент, когда я снова резко опускаю оружие. Удар соскальзывает, и рукоять попадает ему в глаз с каким-то чавкающим звуком. Противник дёргается и затихает. Меня трясёт. С отвращением отбрасываю от себя окровавленный пистолет — от него всё равно мало проку. — Зря ты это сделала. Вздрагиваю и поднимаю голову, пока внутри образуется полнейший вакуум из разочарования и обречённости. С трудом сосредотачиваю взгляд на дуло дробовика прямо перед носом. За ним — тёмный силуэт. Чужак стоит против солнца, а у меня в глазах рябит от напряжения и адреналина, и рассмотреть его не получается. Ну как так-то?! Откуда взялся третий? И где, ядрён батон, он был всё это время?! Я устало опускаюсь на снег. У меня больше нет ни сил, ни оружия, да они мне не особо и помогут. Сглатывая подступающий к горлу комок, наблюдаю, как неумолимо движется палец на курке. Прости, Медвежонок. Чарли не справилась. Очередной выстрел разрывает едва установившуюся тишину. Отчаянно зажмуриваюсь за мгновение до, но через пару секунд понимаю, что нога… раненая нога болит неимоверно. Так. Стоп! Разве мёртвые чувствуют боль? Распахнув от удивления глаза, ещё успеваю увидеть, как падает третий чужак, и снег под ним становится алым. И снова человек с оружием… Уж слишком много их на сегодня. Стрелок что-то говорит, убирая револьвер в кобуру, висящую на ремне сбоку, но смысл слов до меня не доходит. — Чарли! Автоматически среагировав на своё имя, смотрю на него, пытаясь сфокусировать взгляд. Меня бьёт крупная дрожь, и справиться с этим я больше не в состоянии. Меня жестоко тошнит в снег рядом с мелким мародёром, словно все мои внутренности взбунтовались и решили выбраться наружу. Стрелок крепко хватает меня за плечи, силком поднимает и оттаскивает от места бойни к крыльцу. Что-то холодное плюхается мне на лицо, и я, взвизгнув, шарахаюсь в сторону, пытаясь сопротивляться, пока не понимаю, что это снег. Просто снег. Спаситель оттирает меня снегом. Сотни, мириады крошечных иголочек начинают пульсировать под кожей, напоминая о том, что я ещё жива. Сплёвываю набившиеся в рот куски снежного комка и тут же послушно глотаю из подставленной к губам фляжки, но почти сразу жалею об этом — водка! Дыхание перехватывает, ощущение такое, словно по жилам растекается жидкий огонь. Я возмущённо хриплю, пытаясь хлебнуть воздуха. — Дыши. Вот так. Тише, Чарли. Всё закончилось. Ты в порядке, — он гладит меня по голове, обняв за плечи, пока я учусь дышать заново. — Ты! Ты откуда вообще тут взялся?! — вырываюсь из объятий, и он отпускает меня. Теперь я могу его разглядеть. Что-то неуловимо знакомое видится мне в чертах стрелка. Парень машет рукой в сторону соседней фермы. Золотой луг? Он из Золотого луга? А кто жил в Золотом? Мне требуется время, чтобы шестерёнки в мозгах наконец начали шевелиться, но от пережитого и выпитого никак не удаётся придти в себя. Нога ещё эта дурацкая… Кстати, пока я отчаянно туплю, он успевает туго перевязать мне бедро шарфом. — Не знаю, помнишь ли ты меня, но мы были знакомы раньше. Я твой сосед… — парень как-то криво улыбается. То ли смущенно, то ли устало. Где-то на задворках в мозгу что-то всё-таки щёлкает, и я узнаю эту улыбку. — Рик! — заканчиваю я за него. Ну, конечно! Раскины жили в этой долине, наверное, ещё до динозавров. — Фредерик Раскин. Божечки! Это правда ты?! — Привет, Персик, — отвечает он и улыбается уже более открыто, а я тихо охреневаю в какого красавца вырос мелкий костлявый мальчишка. — Конечно, я тебя помню! Ты поцеловал меня на озере у старой мельницы, куда мы ходили ловить рыбу. — И ты меня отшила, заявив, что я для тебя слишком молод, — он снова улыбается, и у его глаз собираются чудесные солнечные лучики-морщинки. — Чувак, тебе было восемь! — смеюсь я. Он всегда был старше своих лет. Вот и сейчас он выглядит ровесником мне, несмотря на то, что между нами пять лет разницы. — П-ф-ф-р! Меня это никогда не волновало, — Рик смеётся и шевелит бровями. — Ох, Шерлок! — спохватываюсь, но встать с крыльца у меня не получается. Нога, чтоб её. — Ты ранена, Чарли. У тебя дробь в бедре, — он снова силой усаживает меня обратно и оглядывается вокруг. — Так. Что там за Шерлок? — Ребёнок. Он ещё маленький, — тихо вою от боли, вцепившись в перила крыльца. — Такой? — Рик кивает в сторону, и, обернувшись, я могу наблюдать, как огромный пёс бережно несет Медвежонка, ухватив его зубами за шиворот, а мелкий, нахмурившись и выпятив губёшки, болтает ногами в воздухе. У меня не получается сдержать смех. — Да. Как раз такой. Знакомься. Шерлок и Пушистик, — первый радостно пищит, попав ко мне на руки, и вцепляется мёртвой хваткой в свитер; второй подозрительно обнюхивает моего спасителя, ворча что-то на своём и поглядывая на меня. — Персик… Ты назвала ирландского волкодава… Пушистиком? Зверюгу больше тебя самой ростом — Пушистиком? — Рик хохочет во весь голос, запрокидывая голову назад, совсем как в детстве. А я неожиданно понимаю, что всё-таки скучала по людям. Живым и адекватным. Рик помогает мне встать, доводит до двери и уходит, пообещав вернуться в самое ближайшее время, когда мне удаётся убедить его, что я справлюсь доползти до дивана. Провожаю его взглядом, закусив губу и всучив Шерлока обратно волкодаву, активирую голосовую панель. — Пароль «Полярный лис». Отмена протокола «Крепость». — Пароль принят. Режим «Крепость» отключён, — радостно откликается дом. Скорее всего это отражение моих эмоций, потому что это даже не псевдо-интеллект, а лишь крохотная голосовая программка. Но мне всё равно чудится облегчение в механических нотках. До дивана я таки добираюсь и даже сижу какое-то время, пока раздеваю Медвежонка и стаскиваю лишнюю одежду с себя. Но после сползаю с такого уютного места. К сожалению, не могу позволить себе роскошь безделья. У меня маленький ребёнок и голодный пёс. Мелкий бурчит, не желая от меня отцепляться, словно понимает больше, чем я могу себе представить. Нога распухла и посинела, но кровь остановилась. Выглядит довольно страшно. И трогать тоже страшно. Стиснув зубы, перетягиваю её шарфом обратно, чтоб иметь хоть какую-то возможность передвигаться, и ковыляю на кухню — разогревать еду и кормить своих мужиков. Пушистик приносит мелкого следом, и тот, устроенный на столе, следит за каждым моим движением. Как и волкодав. Шерсть на морде у пса слиплась сосульками от запёкшейся крови, но у меня не хватит сил помыть его сейчас. Удивительно, но он отчего-то не позарился на мёртвое тело, лежащее в техническом, и я за это ему несказанно благодарна. Я где-то слышала или читала, что животные, попробовав человеческого мяса, становятся своего рода наркоманами и готовы не то, что убивать, но и жизнь отдать за новую порцию. Таких уже не перевоспитать, не исправить. Только пристрелить. Мне бы не хотелось стрелять в Пушистика. Накормив Пушистика и Шерлока, укладываю малыша спать. Накинув первую попавшуюся куртку с вешалки, беру с собой для подстраховки пса и иду проверить чужаков. Так, на всякий случай. Тот третий, что целился мне в лицо, уже точно отбегался. Рик попал ему ровно в середину лба. Меткий выстрел. Передернувшись, хватаю какую-то тряпку из открытого BMW и накрываю ей труп. А вот мелкий мародёр ещё дышит. Надо же какой живучий, падла. Каюсь, первым моим порывом снова было «добить», но, вздохнув и задавив скребущую в грудине ярость, я отказываюсь от этой мысли. Выживет, значит, так и должно быть. Не выживет — ну, не судьба. Нагрузив его на Пушистика, кое-как затаскиваю чужака в дом, на кухню. И смотрю на него, пока греется вода на плите. Действие адреналина почти выветрилось, и ненависти больше нет. Теперь мне жаль этого по сути ещё ребёнка. Мне удаётся почистить рану подростку и привести себя в относительный порядок, хотя я так и остаюсь в нижнем белье и футболке. Заодно рассматриваю руку на предмет повреждений, но хоть тут обошлось. Плотный дедушкин свитер спас от укуса, и на предплечье только синяк и припухлость. Ещё успеваю замочить пробитые дробью и пропитанные кровью джинсы в холодной воде, застирав их хозяйственным мылом, которого в запасах немерено. Ага, дедуля, видимо, был суров, как шотландские скалы, и не признавал всякую херобору с отдушками. Нервно хихикаю, представив, как Честер бреется топором. Конечно, другое мыло у меня тоже пока есть, просто в голову лезет всякая чушь. Но это всё равно лучше, чем думать о мозгах на снегу. Мне хочется лечь и лежать, вот даже валяться, но я знаю, что если сейчас остановлюсь, то скорее всего вырублюсь, а я обещала дождаться Рика. Поэтому, проверив Шерлока, принимаюсь отмывать пёсью морду. За этим меня и застаёт Раскин, когда возвращается. — Чарли! Ты с ума сошла?! Тебе лежать надо! — возмущается Рик, отряхивая снег с одежды, пока я рассматриваю пришедших с ним. Худенькая темноволосая девушка смотрит на меня с любопытством. Сходство с Риком настолько очевидно, что не нужно быть гением, чтобы догадаться об их родстве. — Так ты и есть та самая Чарли — первая любовь Рика? — улыбается она немного смущенно, но очень заразительно. Рик закатывает глаза. — А ты должно быть Кэти — младшая сестрёнка Рика? — невольно улыбаюсь в ответ. Она кивает. Я видела её пару раз совсем крохой. — Я ведь тебя на руках держала, — вспоминаю. — Ну ты можешь попробовать и теперь, — хихикает она, покрываясь очаровательным румянцем. — Ох, девушки, я бы на это посмотрел, но давайте не сегодня, — встревает третий гость. А вот этого парня я раньше не встречала. Высокий, жилистый, коротко стриженный, с небольшим рваным шрамом над левой бровью. Он по-хозяйски скидывает куртку и тут же начинает командовать. И, что удивительно, никому, включая меня, даже не приходит в голову возмутиться или не подчиниться. Через десять минут я лежу на кухонном столе. На раскаленной плите в кастрюле кипит вода. Кэти носится по дому в поисках полотенец и бинтов, а Рик дезинфицирует инструменты, извлечённые из чемоданчика, принесённого незнакомцем. — Да ты шутишь, Рик?! Он не может быть врачом! Сколько ему? Четырнадцать? Шестнадцать? — я откровенно паникую, косясь на парня, и это не очень-то удобно из лежачего положения. — Мне восемнадцать, миледи, — парень ухмыляется, ободряюще похлопывая меня по непострадавшему бедру. Вот теперь я давлюсь от возмущения. Каков нахал. — О! Я же забыл вас представить, — вклинивается Рик. — Чарли, это Виктор Грей. И он у нас что-то вроде семейного целителя. Да, Док? — Что именно? — переспрашивает Виктор, густо намыливая руки мылом. Кажется, его совершенно не беспокоит, что вода из крана сейчас идёт ледяная, потому что никто не додумался переключить на нагрев. Он ловит мой испуганно-возмущённый взгляд и лукаво подмигивает. — Чарли смущает твой возраст, — Рик выкладывает хирургические инструменты в ряд. — Кстати. Виктор, это Чарли Брэдбери. — Рейн, — поправляю его почти на автомате. — Твоя первая любовь, да, я понял, — с усмешкой кивает малолетний медик. — Ой, да иди ты, — фыркает Рик, а я тихо смеюсь. — О, не волнуйся, Чарли. Возраст, как часто бывает, не показатель интеллекта и умений. И, пожалуйста, зови меня Вик, — он сосредоточенно рассматривает мою ногу. Чуть выше колена здорово распухло. — Ну, конечно. Скромность — она украшает, — нервно хихикаю, пока Рик закрепляет меня ремнями, хотя кухонный стол обычный и не приспособлен для таких извращений. — Ты вроде не местный, да? Давно здесь? — С июня. Я из Кронтона, — он аккуратно трогает рану, и я шиплю от боли. Кэти придерживает мне плечи, а Рик — ноги, хотя я и так стараюсь не дергаться. — Обязательно нужно достать дробь. Иначе может начаться гангрена, — Вик вкалывает мне что-то рядом с раной. Я вижу, но не чувствую самого укола, мне и без этого больно. — Вот ты сейчас ни хрена не успокоил, доктор Грей, — едва открываю рот, чтобы сказать, как тут же получаю в зубы свернутое тугим рулончиком полотенце, и мычу. — Зажми, — мне нравится, как он говорит. Чётко. Внятно. Немного резко, но не грубо. — Мы же не хотим, чтоб ты выкрошила себе зубы. И зови меня Вик, я настаиваю. Доктор Грей — это слишком официальный вариант. Он не для друзей. А мы обязательно подружимся. Тем более для девушек я — Виктор. Хотя, знаешь, от такой красотки я даже «пупсика» стерплю. Сильнее закусываю полотенце, стараясь не трястись от смеха, и вижу, что Кэти надо мной тоже смеётся. Сказать, что мне больно — это не сказать ничего. Кажется, я несколько раз теряю сознание, когда он пытается вытащить засевшую особенно глубоко дробинку. Слёзы катятся из глаз ручьями. И только полотенце в зубах мешает мне орать. — Вот и всё, Чарли, — он обрабатывает рану каким-то раствором, отложив в сторону зажим, пока я обречённо всхлипываю. — Жить будешь. Ты молодец. Мы все молодцы. А теперь тебе надо поспать. — Я не могу. Мне нельзя! — паникую и не узнаю своего голоса. Он звучит как-то искаженно, словно откуда-то изнутри. — У меня ребёнок. Маленький. И собака! И мародёр ещё. Он там живой. — Тише. Не волнуйся, Чарли. Мы за всем присмотрим, — говорит Рик успокаивающе, отвязывая меня от стола, пока Виктор накладывает бинты. — И за маленьким ребёнком, и за большой собакой, и за твоим мародёром тоже. Кэти останется у тебя, пока ты не оклемаешься. — Я тоже останусь с тобой, — Виктор, выяснив направление, несёт меня в спальню, доверив Раскиным убирать после операции. — Чтобы убедиться, что всё в порядке. Ни о чём не беспокойся. Ты не одна. Доктор Грей укладывает меня на кровать возле спящего Медвежонка и укрывает одеялом. Я наконец-то не чувствую боли. Может, у меня снова шок. А, может, в шприце было что-то сильное. — Откуда ты вообще тут взялся? В Долине? — выспрашиваю, словно это сейчас имеет какое-то значение. — Поговорим, когда проснёшься. Кстати, я осмотрел твоего мародёра. Он может выжить. Перевязка сделана отлично. Ты спасла его. — Я хотела его убить! Совсем. До смерти. Убить, понимаешь! — всхлипываю. Усталость перенасыщенного событиями дня и нервное напряжение давят, собравшись в комок внутри, и, кажется, что грудная клетка не выдержит и в любую секунду разорвётся на мелкие кусочки. — Это мой дом. И ребёнок мой. И пёс мой. Не отдам, — бормочу я в каком-то полусонном, полубредовом состоянии. — Никто ничего не забирает. Спи давай, — Виктор гладит меня по голове, успокаивая, пока я не вырубаюсь. Вик разрешает мне вставать понемногу уже через несколько дней. Нога болит просто зверски, и первое время я могу только скулить в подушку. Раненый подросток-мародёр при ближайшем рассмотрении оказывается девчонкой. Чертовски живучей девчонкой! И я с тихим ужасом жду того дня, когда она очнётся. Я не хотела её калечить, но теперь ей придётся учиться жить с одним глазом. Парни устраивают её в одну из комнат наверху, после того, как Виктор и Кэти в четыре руки отмывают чужачку. А после Док по вечерам мастерит повязку для неё. Первая выходит совсем криво, но Вик не сдаётся, пока повязка не получается аккуратной и удобной. Всё это время Грей живёт у меня. Сам он остановился в маленькой комнатке рядом с моей. Сказал, что высоты боится. Врёт же. За эти дни мы с Греем много говорим. Обо всём. Он рассказывает мне про свою родню, про военную академию, где учился, про курсы парамедиков, про Раскиных и просто какие-то истории из жизни — смешные и грустные. Разговоров так много, что меня это выматывает. Совершенно отвыкла от общения. Но мне нравится. Кэти уходит от меня на третий день, а после забегает на пару часов приготовить еду, немного поболтать, потискать Шерлока, обалдевшего от такого количества людей, и снова убегает на свою ферму. Рик… Я не знаю, чем занимается Рик. Он часто появляется в доме, но тут же снова исчезает. Спрашивает можно ли ему взять одну из канистр с бензином и куда-то уходит с ней. Возвращается через сутки пахнущий дымом, со следами копоти на одежде, и я понимаю, что просто не хочу знать, где он был. Ребята рассказывают много интересного о Долине Лугов. Мне неожиданно приятно узнать, что кто-то из тех, кого я знала в той, прошлой жизни, остался в живых. Не знаю почему, но это даёт какую-то надежду. Пускай слабую и призрачную, но очень цепкую. Надежду на то, что этот мир не совсем пропащий.