Небо в твоих глазах

Высокая фигура в темном плаще кажется такой невероятно гигантской, что Сиэль видит перед собой только ботинки. Тело неконтролируемо трясется от страха, из горла вырываются какие-то странные звуки, но он так мал и слаб. И кажется, что с каждой минутой он уменьшается все сильнее и сильнее. Разве ему совладать со своими мучителями?! Свет становится слишком ярким, звуки — резкими. Муха под потолком жужжит с грохотом локомотива, капли с потолка падают, как гигантские булыжники — вибрация от них проходит по всему полу, заставляя маленького мальчика еще сильнее сжиматься от ужаса. Он поворачивает голову и видит в углу своей камеры огромного паука, наверное, с него размером. Паук не спеша растягивает свою паутину, Сиэль не боится его. Пугает другое — он слышит, как натягиваются и неуловимо вибрируют все новые и новые серебристые нити. Он хочет спрятаться, хочет, чтобы все эти звуки ушли! Но у него нет рук, чтобы закрыть уши. — Вы только посмотрите на это, — кряхтит чей-то мерзкий голос. — У него еще пушок вместо перьев! — Отойди от него, — грубо отвечает другой голос. — Если из-за тебя он «застрянет», главный тебе башку оторвет. — Я ничего не делал! — Да? Вчера вечером ты тоже с ним ничего не делал? Поэтому все его штаны промокли от крови? — Да брось ты! — Проваливай. Ты пугаешь его. Огромные ботинки перед глазами исчезают. Исчезает и окружающее пространство. Когда Сиэль в следующий раз открывает глаза, сквозь прутья решетки он видит покачивающиеся в ритуальном танце фигуры — десятки фигур. Все они смотрят на него, и глаза их горят сквозь маски в плотоядном предвкушении скорой жертвы. Они вздымают руки — молодые, старые, мужские и женские, все до одного в перстнях и кольцах. Замок решетки открывается с громким щелчком и огромная рука тянется, чтобы схватить его. И тогда Сиэль кричит. *** Он проснулся от собственного крика и тут же закашлялся. Легкие горели, в горле невыносимо саднило. — Дышите, милорд, дышите, — сказал Себастьян. Его голос звучал где-то совсем близко. — Вот так. Хорошо. Удары сердца отдавались в голове ударами молота по наковальне. Сиэлю далеко не сразу удалось открыть слезящиеся глаза. Вокруг была кромешная тьма. Он моргнул. Ничего не изменилось. — Себастьян? — испуганно спросил он. — Я здесь, мой господин, — откликнулся дворецкий. — Мне принести вам воды или молока? — Почему так темно? — спросил Сиэль, проигнорировав вопрос. Он тщетно пытался увидеть фигуру дворецкого, но демон был един с окружавшей его тьмой. — Если хотите, я могу зажечь… — Нет, не надо, — ответил Сиэль, протягивая руку вперед. — Где ты?.. Он вздрогнул, когда его пальцев коснулись теплые пальцы дворецкого. Отсутствие перчаток заставило Сиэля смутиться, но он все равно потянул его к себе, заставляя сесть рядом. И стоило Себастьяну опуститься на кровать, как юный граф Фантомхайв сделал то, чего бы никогда не позволил себе при свете. Он прижался к своему демону всем своим дрожащим телом, впитывая его тепло, чувствуя его силу, прося защиты. — Вы весь промокли. Я принесу новую сорочку. — Нет! — воскликнул Сиэль, крепче прижимаясь к нему. Он не хотел снова остаться один. А рядом с Себастьяном было спокойно и надежно. Всегда. — Снова тот же сон? — спросил дворецкий. — Да, — выдохнул Сиэль ему в ухо. Он сдерживал слезы до последнего, но они все равно покатились по щекам. — Мне было страшно, и я… я обратился, — всхлипнул он. — А они… они просто смеялись надо мной! Себастьян осторожно обнял его одной рукой. — Они мертвы, милорд. Больше никто не будет смеяться над вами. Я не позволю. Но Сиэль знал, что это неправда. Над ним смеялись. Мир птиц был слишком жесток и не справедлив. А уж среди высшего света Англии особенно. Именно поэтому тетя Фрэнсис так переживала, что он… — Мой господин, вы адэрин, как и любой другой человек, это заложено природой, — тихо сказал Себастьян, а потом положил руку на его грудь, туда, где быстро-быстро билось его юное сердце. — Но прежде чем подняться в небо над головой, вам сначала нужно найти небо здесь. Когда слезы иссякли, Сиэль позволил стащить с себя ночную рубашку. Себастьян уложил его, обнаженного, под одеяло и еще долго сидел рядом, охраняя его сон. *** Яркий солнечный свет пробивался сквозь кроны деревьев, заставляя Сиэля то и дело щуриться. Он был в шортах и одной лишь рубашке, но ему все равно было невероятно жарко. Оставалось только жалеть, что он согласился на эту прогулку. Сейчас бы в темную прохладу кабинета! Лиззи, кажется, его страданий совершенно не замечала — неустанно рассказывала о своей поездке во Францию вместе с братом, изредка прерывая свой рассказ, чтобы понюхать приглянувшийся цветок. — Представляешь, я простудилась по дороге, и на целую неделю потеряла способность оборачиваться! — Ты еще умудрялась это делать во время болезни? — скептически спросил Сиэль. — Конечно! Я была в панике! — воскликнула она, а потом вдруг поджала губы. — Прости, Сиэль. Он лишь покачал головой. — Увы, я не могу оценить твоих страданий. Она порывисто схватила его за руку. — Ты обязательно полетишь, я уверена! — воскликнула она. — Просто твое время еще не пришло. Он хотел сказать какую-нибудь грубость, но сдержался. Лиззи всего лишь хотела подбодрить его. Она и сама прекрасно знала, что все нормальные дети оборачиваются с одиннадцати до тринадцати лет, как и она сама. Его время уже ушло. — Как ты думаешь, кем бы ты мог быть? — Не знаю. Никто кроме Себастьяна не знал, что в детстве он все же один раз обращался в слепой попытке защититься от извергов по ту сторону клетки. К сожалению или к счастью, он не помнил, кем был. Да и какая разница? Если бы он мог перевоплотиться, это случилось бы еще полтора года назад, а то и больше. Пора было уже смириться с неизбежным. Сиэль посмотрел на дворецкого, который в этот момент сервировал для них столик в саду, и тут же опустил взгляд, снова стараясь убедить себя, что ничего странного между ними не произошло. Все было как прежде… Вот только, на самом деле, как прежде не было уже давно. Раньше Сиэль никогда не позволял прикасаться к себе после кошмаров, забиваясь в самую глубь кровати, а теперь нуждался в прикосновениях сам. Раньше Себастьян никогда не упускал возможности упрекнуть его в слабости, а теперь безо всяких приказов забирал себе его боль. — Я синица так же как и моя мама, — продолжила Лиззи. — Правда, говорят, что наследственные обороты — это скорее исключение из правил, нежели само правило. Но даже если так — ты бы мог быть пятнистым филином как отец, или прекрасной голубой сойкой, как твоя мама! — Наверное, — отозвался Сиэль, вспоминая висевший в зале портрет. Как же больно было на него смотреть, но он не мог себя заставить его снять. Отец с матерью, красивые, гордые, стоят спиной друг к другу. У каждого на руке птица. У матери — филин, у отца — сойка. Знак того, что они принадлежат друг другу. — Извини мою маму, — опустив взгляд, сказала Элизабет. — Она проплакала весь вечер из-за того, что ударила тебя. Сиэль покачал головой. — Мы оба вспылили. Тут над их головами раздались мелодичные звуки, и Элизабет захлопала в ладоши. — О, Сиэль, ты только посмотри на них! Какие хорошенькие! На одной из веток яблони сидели сразу три синички, и о чем-то оживленно чирикали. Фуить-фуить-фуить-фуить. Будто кто-то играет на крохотной скрипочке. Девушка посмотрела на него немного смущенно, словно опять собираясь извиняться. Неужели никак не может понять, что ему не нужна ее жалость? — Не надо так на меня смотреть, — покачал головой Сиэль. — Лети! Элизабет ослепительно улыбнулась, и стоило ему только моргнуть, как в воздух вспорхнула синица — еще совсем молодая, но уже невероятно красивая. Сначала она села на его ладонь и выразительно посмотрела в глаза — Сиэль прекрасно знал, что значит этот жест. Держать птицу в руках мог только самый близкий человек, и тем самым Элизабет показывала, что доверяет ему всем сердцем. «Такая крошечная и хрупкая, — подумал он. — Стоит лишь сдавить кулак, и…» Синица вспорхнула в воздух и села среди других, вклиниваясь в их разговор. Синички — настоящие, радостно защебетали, окружив ее со всех сторон. Элизабет была самой красивой из всех. Сиэль вздохнул, опуская руку. Нет, быть птицей — это не привилегия, это огромный риск. Но он бы мог отдать все свое состояние, чтобы хоть раз взмыть в небо.